Принято считать, что приступы ярости и жестокости Петра связаны с его детским испугом, когда государственный переворот, замысленный Софьей, грозил ему гибелью. Некоторые студенты-историки, впрочем, говорили мне, что жестокие склонности Петра — наследственные: отец его — Алексей Михайлович, прозванный отчего-то «Тишайший» — был тихим... садистом, и по действиям, на сём поприще, намного превзошел буйного сына.
Впрямь — безобразия церковного раскола, когда иконы старого русского письма, несоответственные византийским канонам, выбрасывались из церквей и им протыкали глаза, когда смеющих возражать священников подвергали смертям и пыткам, не патриарх Никон — «враг рода человеческого», как называл его протопоп Аввакум — именно царь Алексей стоял у руля этих «преобразований». Цель — сделать Россию центром восточной христианской веры после завоевания Византии турками; средства для этой цели — да какие угодно.
Никон «переборщил», пожелав стать восточным Римским папою и подчинить себе светскую власть, за что был быстренько уничтожен «Тишайшим»; впрочем, не очень быстренько: «Тишайший» любил казнить мучительно, а для этого спешка вредна.
Странная психология нашего народа, может быть, не нашего только, но нашего — точно: переносить ответственность с авторов на исполнителей. Никон, де, виноват в расколе. А при ком он состоял? А кто его раздавил, как клопа, когда дело пошло в ненужную сторону. Также было потом и с отдельными вредными фаворитами, так было и с Аракчеевым. Собака грызет палку, которой в нее тычет человек, однако же понимает, что причина тут в человеке. У нас, сильно увы, с таким пониманием хуже.
Следующее наше дело прошло как одно мгновение, но удачное очень мгновение по стечению обстоятельств. А повернись они иначе несколько, и не вышло бы ничего
Время, время — оно всё решило!
Мы с дядей идем по Кузнецкому мосту, шагах в тридцати впереди замечаем пристава и двух гражданских, взволнованных, судя по жестикуляции, чем-то весьма.
Еще ближе... гражданские эти в черных блестящих жилетках на белых рубашках, и брюки черные строгих линий, а магазин — ювелирный. Я лично в него ранее не захаживал, но попадался он мне на глаза, а магазины здесь все на Кузнецком — не из дешевых.
Который постарше всплескивает руками, и слышно:
— Да как же не он, не в воздухе же перстень испарился.
— До нитки проверили-с, — отвечает пристав.
У дяди, боковым зрением замечаю, беспокойство охотничьей собаки, которая видит, что хозяин достал из шкапа ружье и охотничью амуницию.
Он ускоряет шаг.
— Позвольте представиться — он называет фамилию и княжеский титул. Являюсь хорошим приятелем генерала Казанцева.
Достает визитную карточку генерала и показывает ее приставу.
— Я об вас, ваше сиятельство, слышал.
— А что здесь случилось? И не пройти ли нам внутрь, а то зеваки уже собираются.
Как оказалось, один из двух — хозяин ювелирного магазина, другой — его приказчик.
Оба здорово волновались, и передавать впрямую их речь было бы трудной задачей.
А в несбивчивой форме дело выглядит так.
Некий господин Инеску, коммивояжер, посредничающий по поставкам из Молдавии фруктов, зашел в магазин, заинтересовался мужским перстнем с бриллиантом в четыре карата, сидел напротив стойки, за которой стояли хозяин с приказчиком. Перстень был в его руках, и он то ли протянул руку, чтобы положить перстень на стойку, то ли уже положил, да почти вбежал в магазин какой-то невнятного вида средних лет господин, суетливый весь, громкий, и дескать, ему срочно нужно отремонтировать сломавшийся браслет, ну прямо незамедлительно. Ему объясняют — здесь ремонтом не занимаются и адрес дают мастера по таким работам, он понял не сразу как-то, потом извинился и вышел.
Дядя вдруг хмыкнул:
— Ха, а перстень исчез? Знакомо, знакомо.
Хозяин не нашел здесь смешного.
И выяснилось окончательно: господин Инеску возмутился очень — он перстень вот только положил на стойку — и сам, сам потребовал вызвать полицию, чтоб обыскала его и этим сняла подозрения.
А далее пристав уже сообщил, что в участке его обыскали до нитки, господин этот помогал всячески и без принуждения догола разделся.
— Так, теперь не будем время терять, — сказал дядя, вид он приобрел сосредоточенный. — Когда Инеску ушел из участка?
— Да минут пятнадцать назад отпустили.
— Адрес проживания у вас имеется?
— Имеется. И проверили — помощник мой на коляске его домой отвез, у дворника удостоверился.
— А когда, — дядя обратился к хозяину, — исчез перстень?
Тот и приказчик вынули часы и оба подтвердили — около часа назад.
— Вот теперь вспоминайте, что происходило в течение этого часа — кто заходил, что делал?
Оба, взглянув друг на друга, замотали головами:
— Никого просто и не было, — сказал хозяин.
Однако приказчик, похоже, о чем-то вспомнил.
— Девочка, как раз перед приходом господина пристава.
Хозяин досадливо махнул рукой, но дядя очень заинтересовался:
— Какая-какая девочка?
— А маленькая, с гувернанткой. Расплакалась — горшочек с гортензией ей, вишь, понравился на нашем подоконнике. «Купи-купи», — требует у гувернантки.
— Мы так отдали, — морщится хозяин, желая отделаться от пустяка.
— Дрожки ваши здесь, господин пристав?
— Тут рядом.
— Где живет Инеску?
— А в Колокольном.
— Срочно туда, Срочно!
Пристав сам управляет, гонит лошадь и загодя кричит вперед, чтобы освобождали дорогу.
Вот уж миновали Цветной бульвар, въехали в широкий переулок, дорога пошла на подъем, но сильная лошадь почти не убавила хода.
Здесь меньше людей на пути... и впереди высаживаются с извозчика девушка и маленькая девочка.
Девушка берет с сиденья горшок с цветком.
Они направляются в проулок между домами.
Пристав хлещет лошадь.
Девочка присядает на мостовой, что-то привлекло ее любопытство.
— Фу, попались, — облегченно вздыхает дядя.
Старшая торопит ее, они начинают двигаться вглубь, но мы уже выскакиваем на тротуар.
— Сударыня, сударыня! Да, я вам.
Девушка остановилась к нам в пол оборота, ее взгляд перешел на пристава, в глазах мелькнуло беспокойство.
Теперь мы рядом.
Ребенок смотрит с любопытством, приоткрыв рот, на вид девочке лет шесть.
Горшок с гортензией в руках у девушки, она перекладывает его в дальнюю от нас руку.
Лицо у нее южное, смуглое, глубоко посаженные темные глаза и удлиненный носик.
Дядя обращается не к ней, а к ребенку:
— Ты любишь цветы, да?
— Да-а.
— А знаешь, что сделаем, — дядя достает три рубля, — вот на эту денежку ты купишь себе два таких горшочка и очень-очень много конфет.
Он протягивает бумажку и маленькая ручонка неуверенно, но берет.
Ребенок уже немножко понимает про деньги, и что ему, правда, дают немаленькое богатство.
— Поменяемся, да? А я возьму себе горшочек.
Девочка согласно, она уверенно кивает.
Пристав подходит и без всяких церемоний забирает горшок — та не сопротивляется.
— Вы кем приходитесь господину Инеску? — спрашивает ее дядя.
Та молчит, смотрит в сторону... с усилием сглатывает.
— Ладно, передайте ему — пусть готовится к отъезду на родину. Завтра получит предписание.
Мы поворачиваемся и идем к дрожкам, я на ходу обернулся и помахал ребенку рукой, мне радостно ответили тем же.
Дядя почти торжественно вносит горшок в магазин, сзади мы с приставом.
— Вот вам ваш цветочек, господа. А теперь поковыряйте землю вокруг ножичком.
Взяв горшок, приказчик уходит с ним куда-то за занавеску.
Хозяин взглядывает на нас недоверчиво, затем идет к двери и вешает табличку «Закрыто», почти тут же за занавеской слышен возглас, сразу появляется и приказчик с поднятой рукой — между большим и указательным пальцами перстень.
Хозяин, охая, берется за сердце.
Пристав спешно сажает его на стул.
— Не оригинальный прием, — начинает дядя, — в Чикаго как-то заходит барышня с горшочком цветов, смотрит серебряные недорогие браслеты, один ей ужасно нравится, но денег нет с собой. Просит отложить для нее браслет, через час она будет с деньгами. И выпархивает. Горшок с цветочком забыла. Дальше всё развивается в точности как у вас с дорогим перстнем, а скоро является барышня с деньгами за браслет и, ох, горшочек она забыла. На нее почти не обращают внимания. Вам лучше, полегче дышится?
Хозяину, действительно, лучше; спрашивает — чем может отблагодарить.
— Напишите на генерал-губернатора благодарственное письмо за раскрытие преступления сотрудниками генерала Казанцева. А мы не гордые, неправда ли, Серж?
Только ступили за порог магазина, дядя озабоченно произнес:
