это случилось, я поняла, что в семнадцать лет нашла такую работу, на которую мне хотелось идти. Я никогда не буду зарабатывать этим на жизнь, но я всегда буду помнить мой самый первый, и должно быть, самый лучший опыт.
— Сыграем в приставку? — предложила я.
— Мне кажется, ты приходишь только для того, чтобы поиграть в неё.
— Ну, — улыбнулась я. — Разве что чуть-чуть.
Калеб присел на диван и достал из небольшого ящичка приставку. Последние полгода мы часто играли в неё, для нас это было как развлечение, когда делать было совсем нечего.
— Стой, — остановила его я. — Сперва выпей таблетки.
— О нет, — закатил он глаза.
Самым сложным для меня в этой работе была обязанность заставить Калеба принять таблетки от анемии, разыгравшейся у него не так давно. Уговорить его принять очередную дозу просто невозможно. Мне не раз приходилось подсовывать ему небольшие пилюлю в еду или разбавлять в газировке. Это было забавным, потому что Калеб никогда не замечал подвоха.
— В честь последней недели, что я работаю твоей няней, — сказала я.
— Но это уже слишком.
— Ну пожалуйста, — ещё раз попросила я.
Он замотал головой. Ну конечно, он не будет принимать таблетки. И даже не просто из-за того, что они невкусные, а потому, что его забавляло, когда я долго и упорно упрашиваю его сделать это. В таких случаях он мог успешно покрасоваться передо мной, показать всю свою настойчивость и безропотность. Но, по большей части, я видела только его капризы. Капризы, которые когда-то моим родителям приходилось терпеть и от меня.
— Но ты же сам говорил, что мы друзья, неужели тебе сложно принять ради меня эти таблетки?
— Ладно, — улыбнулся он. — Я приму их, если и ты сделаешь так же.
— У меня нет анемии.
— Ты не можешь быть уверенной в этом на все сто процентов. Врач сказал, что малокровие есть почти у всех.
Я протянула ему белую таблетку и стакан воды.
— Ешь.
Он послушно взял и таблетку, и стакан, пивнул немного воды, а потом выбросил таблетку в другой конец комнаты, поставил стакан на стол и, смеясь, убежал из комнаты.
— Да стой же ты! — крикнула я ему вслед.
— Догони! — засмеялся он.
Он думал, это весело, да и я тоже подумала, что это весело. От безысходности я побежала за ним. Он свернул в коридор и, продолжая непрерывно смеяться, взобрался вверх по лестнице. Я лёгким бегом спешила за ним, но пробегая мимо гостиной, краем глаза я кое-что заметила.
Меня будто током дёрнуло, я не знала, показалось ли мне, но я точно видела человека. Он был в чёрном костюме, лицо было закрыто. Я не могла объяснить причину, но я знала точно только одно: если это убийца, то он пришёл за мной. Но зачем ему нужна была я, когда он уже убил человека. Тогда я впервые задумалась о том, что убийца мог пометить меня, но я не заметила знака где-то у себя в комнате.
Знаете чувство, когда ноги становятся ватными, сердце начинает биться настолько громко, что слышно в другом конце комнаты, внутри будто бы всё замирает и единственное, чего хочется больше всего: отключить это, выключить весь страх, испариться из этого места, перестать чувствовать именно это. Раньше я могла чувствовать такое только когда смотрела ужастики. Когда я чувствовала страх, я ставила на паузу, иногда и вовсе выключала фильм или же делала потише. Иногда я могла собраться с силами и досмотреть самые страшные сцены, но другое дело стоять в реальности, ощущать свою беззащитность, и понимать, что теперь ничего нельзя отключить, нельзя промотать этот момент или сделать потише. Ещё хуже было осознавать, что на втором этаже бегает десятилетний ребёнок, который ничего не должен узнать.
— Калеб! — крикнула я, взбегая вверх по лестнице. — Калеб, ты где?
— Я спрятался, найди меня.
Я затормозила на лестнице и оглянулась назад, чтобы убедиться, что за мной никто не пошёл. Весь коридор был пустым. Это меня успокоило.
— Калеб, мать твою, выходи!
Он продолжал молчать в своём углу.
— Калеб! Калеб! — закричала я. — Выходи, Калеб!
— Найди меня.
— Мне некогда играть в прятки. Выходи, прошу тебя!
— Ну давай поиграем.
— Сейчас не до игр, — резко крикнула я. Голос мой от страха охрип и это, должно быть, напугало Калеба.
— Я здесь, — он вышел из шкафа, что стоял в коридоре. — Ты чего так нервничаешь?
— Иди сюда, — скомандовала я. — Дай мне руку.
Он подошёл ко мне, смотря так, будто я начала сходить с ума.
— Пойдём, — сказала я.
— Куда мы идём?
Я, не ответив, повела его на первый этаж, держа его перед собой и крепко прижимая к себе.
— Помолчи, пожалуйста, — прошептала я.
— Объясни, что мы делаем, куда мы идём?
— Молчи, я сказала.
Зайдя на кухню, первое, что я сделала — это взяла нож. Хоть я и не могла трезво оценивать ситуацию и полностью была поглощена страхом, я знала, что с оружием у нас есть хоть какие-то шансы, чем без него.
— Белл, — пропищал Калеб. — Что-то случилось?
— Тише, — ответила я. — Не бойся, всё будет хорошо.
— Что ты делаешь?
Я не ответила. Мы прошли в гостиную, обошли всю столовую. Клянусь, не было ни малейшего намёка на проникновение.
— Что происходит, Белл?
Я взглянула на Калеба и заметила, что он еле сдерживает слёзы. Я тоже пыталась делать это. Это было так смешно, мы были так слабы. Он ребёнок, а я подросток, и нам было не стыдно показать свою слабость, но мы так усердно прятали её.
— Ты позвонила отцу? — спросил Калеб.
— Мне показалось, — заключила я. — Здесь никого не было.
— Что тебе показалось?
— Что тут кто-то был.
— Мне страшно, Белл.
— Я знаю, мне тоже.
— Но ведь у тебя есть план?
Я пожала плечами. Я была такой беззащитной, единственное, что я могла сделать, так это позвонить отцу. И это правда был самый лучший вариант из всех, которые могли прийти нам в голову. Я сообщила в участок об этом, и через семь минуты в доме Браунов уже собрался целый отряд полицейских.
— В машину, — приказал нам с Калебом папа, как только оказался в доме. — Быстро!
Мы пошли в машину, где сидел Усач.
— Можешь объяснить, что ты видела? — обратился он ко мне.
— Я ничего не видела, — сказала я. — Мне показалось, что там стоял какой-то силуэт.
— Ты сможешь составить какой-нибудь портрет этого человека?
— Как?
— Описать его фигуру, осанку, длину рук.
— Не знаю, — ответила я. — Я даже не уверена, что там кто-то стоял.
— Тебе же не могло просто так померещиться.
— Могло.
Мне вдруг стало стыдно за то, какую шумиху
