— Есть хотите? — приветливо спросила хозяйка.
— Не откажусь. Не знаю, когда домой приеду.
Она молча налила мне тарелку супа.
— Вы хорошо держитесь, Юстас, — сказала хозяйка дома, кладя передо мной ложку и ломоть хлеба. — И аппетит у вас не пропал.
— С чего ему пропасть? — сказал я, уплетая суп. Почти такой же вкусный, как у моей жены.
— Нервы и все такое.
— Не впервой.
— Что, часто убиваете людей?
— Не поверите: как-то обходилось. Хотя пострелять я люблю. Но народ попадался сговорчивый, не нарывались. Достаточно было выстрела в воздух. Предупредительного.
— А что на этот раз? — Она села напротив меня, поставила локти на стол и положила в ладони острый подбородок. Слушать приготовилась.
— Вот и я хотел бы знать: что на этот раз? Расскажите мне об Эдике, Алекс, — попросил я. — Как они жили с Людмилой?
— Плохо жили, — пожала она плечами. — То есть сначала Людочка, конечно, была от него без ума. Молодой, красивый. Но потом узнала, что он женат. Фиктивно или нет, вопрос спорный. Возможно, Эдик просто забыл развестись, когда снова решил пойти в ЗАГС. Паспорт потерял вместе со старым штампом. Паспорт, конечно, так и не нашелся, но, похоже, нашлась жена.
— А что Людмила?
— Ей даже разводиться не надо было. Выгнать его — и дело с концом.
— Он был материально от нее зависим?
— Еще бы! Полностью! Дом, машины, — все это куплено на ее деньги. Эдик ей вроде бы помогал, но не думаю, что в бизнесе от него был какой-то прок. Про таких, как Эдик, говорят: мутный. А я бы от себя добавила: и никчемный. Он не умел и не хотел работать. Очень любил себя. Считал, что за красивую внешность женщины должны его содержать и быть этим счастливы. Но, видимо, было еще кое-что…
— Что именно? — Я подался вперед.
— Причина, по которой Людочка в последнее время была им крайне недовольна. Доходило до скандалов. Людмила с Эдиком кричали так, что их было слышно на улице.
— Что именно кричали?
— Извините, я не стояла под окнами, подслушивая. Зачем мне это? — пожала плечами Алекс. — Своих проблем хватает.
— А чем Людмила занималась?
— Точно не знаю. У нее был какой-то бизнес. Людмила выступала посредником во многих сделках. Сводила с нужными людьми, передавала деньги.
— Взятки?
— Наверное. Кто ж об этом говорит? Что-то, видать, к рукам прилипало.
— Значит, деньги у нее были, — задумчиво сказал я.
— Полагаю, на черный день Людочка скопила достаточно.
— Она держала деньги в банке или дома?
— Кто ж об этом говорит? — повторила Алекс. — Но мой муж предпочитает банковскую ячейку. Или сейф в доме. Частные банки сейчас без конца банкротятся. Да и в государственных нет гарантии, что деноминации не будет или не ограничат выдачу наличных средств со счетов. А то и валюту выведут из обращения.
— Логично. Заначку в доме обязательно надо иметь. Уверен: у Эдика был шифр от сейфа. Возможно, и ключ от ячейки.
— Вы думаете, Эдика ограбили? Ведь если не вы его убили… То кто?
— Я пока ничего не думаю. Собираю информацию.
Зазвонил мобильник Алекс. Она говорила недолго, а дав отбой, со вздохом сказала:
— Муж задерживается. Говорит, пробки.
— Знаю, — кивнул я.
— Может, еще чаю?
— Давайте.
Она опять включила чайник. Пока он закипал, я спросил:
— Ну а что говорит полиция?
— Кому говорит?
— Слухи же ходят.
— Всякое говорят, — вздохнула Алекс. — Женщин у Эдика было много, лично я в этом не сомневаюсь. Он по сути своей был альфонсом и постоянно искал, где лучше. Но сказать что-то конкретное или назвать имена… — она развела руками.
— Ладно, я наведу о нем справки… Алекс, сколько я вам должен? — спросил я после паузы.
— Бросьте, — махнула она рукой. — Вы же сами все видите. Этот дом — бездонная бочка. А муж им одержим. Все, что зарабатывает, вкладывает сюда. Зачем, спрашивается? Дети выросли и жить здесь не собираются. Хотя, когда строились, мы рассчитывали именно на это. На большую семью. Но детям на работу из пригорода ездить неудобно, дочь вообще собирается перебраться за границу. Самое разумное — продать этот дом и купить что-нибудь поближе к Москве и поменьше. Но муж категорически против. Обижается. Говорит: я сюда душу вложил. Вот я и живу… с его душой, — она тяжело вздохнула. — Потому что сам он постоянно на работе.
— Да, тут я ничем помочь не могу.
— Сделайте мне одно одолжение, Юстас. Избавьте меня от присутствия на суде. Ото всей этой волокиты. Не люблю я этого. Три раза с соседями судились, имущество делили с сестрой. Устала я. От судебных заседаний.
— Попробую.
— Я не хочу подниматься на трибуну в качестве свидетельницы. Ни к Людмиле, ни к Эдику у меня не было особой симпатии. Абсолютно чужие мне люди. Восстановление справедливости? Пусть этим занимаются соответствующие органы.
— Хорошо. — Я встал. — Спасибо за чай.
— Уже уходите? — Алекс тоже встала.
— Я и так не знаю, во сколько до дома доберусь. А завтра у меня еще один тяжелый день.
— Вы все же держите меня в курсе.
Я кивнул:
— Позвоню обязательно.
— Я буду ждать, — она опять вздохнула.
На этот раз, когда я погладил дога, он завилял хвостом и лизнул мне руку. Я, кажется, начинаю избавляться от неприязни к большим собакам. Уже плюс.
Домой я и в самом деле добрался за полночь: на Кольцевой случилась большая авария, пришлось постоять. Тихонько открыл входную дверь и, прокравшись на цыпочках по коридору, заглянул в спальню. Может быть, за день еще что-то случилось и Стефания жаждет со мной поговорить? Но жена крепко спала. Я слегка обиделся: могла бы меня дождаться, даже если ничего особенного не произошло. Просто поговорить. Я-то с ней говорю, когда ей страшно или скучно!
В кухне на столе я нашел давно уже остывший ужин, в тарелке, заботливо накрытой салфеткой, и бутылку вина. Есть мне не хотелось, и еду я оставил почти не тронутой. А вот за вино спасибо, родная!
Выпив пару бокалов, я отрубился, потому что сильно устал и понервничал. Кажется, ночью жена пыталась ко мне приставать.
— Спать, только спать, — пробормотал я, отодвинув Стефанию к стенке.
Собака…
Мне снился огромный дог, который лизал мою руку. Любую собаку можно приручить…
Утром я вскочил как ошпаренный. Пожалуй, это был самый тяжелый день из тех, что выпали на мою долю, ведь он вполне мог закончиться в тюремной камере. Последний день свободы… При одной этой мысли меня подкинуло с кровати словно выбившейся из матраса пружиной, а голова мгновенно прояснилась. Времени оставалось совсем мало, считаные часы, поэтому, войдя на кухню, я бросил жене:
— Опаздываю. Шевелись.
И схватил с тарелки бутерброд.
— Андрей, нам надо поговорить, — встала в дверях Стефания.
— Вечером, — сказал я, не будучи в этом уверен.
Стефания словно почувствовала. Расставила руки и загородила проход:
— Не пущу.
В ярости я швырнул на стол чашку, которая, естественно, упала и разбилась. Женщина, не мешай мне! Сейчас не до выяснения отношений!
— Передай своему Муркину, — со злостью сказал я. — Впрочем, я сам ему это скажу.
Проиграю, так хоть морду набью. На прощание. Чтобы он о любви еще долго думать не мог.
— Андрей… — застонала жена, когда я сказал:
— С дороги.
И отодвинул ее к холодильнику.
В дверях я обернулся: жена сидела в кухне, на полу, уставившись на осколки разбитой чашки. Мне вдруг показалось, что мы со Стефанией больше не увидимся. Никогда. В горле словно ком застрял, глаза противно защипало. Мне невыносимо захотелось вернуться, поднять ее с пола, крепко прижать к груди. И остаться.
Но я знал, что если останусь, то вечером точно окажусь в тюрьме. Поэтому я взял себя в руки и захлопнул входную дверь, едва не прищемив палец.
Там, за дверью, раздался женский плач. Теоретически, я не мог его слышать, но мое сердце неожиданно обрело слух. Оно слышало, как плачет моя жена, и само невыносимо заныло.
Поэтому, спускаясь в лифте, я вслух отсчитывал часы. Девять, десять, полдень, шесть вечера… Поторопись, Воронцов! И вытри сопли!
Вид казенного здания, в котором находился мой офис, неожиданно вызвал умиление. А вдруг я и его вижу в последний раз? Эти широкие мраморные ступени, эту массивную дверь с бронзовой ручкой… Да что со мной сегодня такое! Вещи, на которые я раньше не обращал внимания, кажутся такими значительными! Например, широкая улыбка охранника:
— Доброе утро, Андрей Ильич!
Или приветливый взгляд уборщицы:
— Здравствуйте. Я вам цветок из дома принесла. Не будете на меня ругаться?
— Цветок? Какой цветок?
— Фиалку. Ой, Андрей Ильич, она так красиво цветет! Я вам ее на окошко поставила, а то вид у вашего кабинета какой-то казенный.
