– Может быть…
В эту минуту я вдруг увидел идущего по аллее того самого парня с пепельными волосами, который выцыганил у меня сто долларов.
– Эй, да вот же этот мошенник! – воскликнул я, привставая.
Голуби, шумно захлопав крыльями, разлетелись, а парень, узнав меня, метнулся в сторону и перескочил через ограду бульвара.
Между нами было метров сорок, и когда я добежал до чугунного забора, мошенник уже скрылся в какой-то подворотне на другой стороне улицы, которую как раз в тот момент заполнил поток проезжавших машин.
Из опыта своей службы в Рамалле я хорошо знал, что преследование в такой ситуации, увы, совершенно бесполезно.
– Ушел, мерзавец, – доложил я, вернувшись к скамейке.
– Ну точно «штучки Воланда», – засмеялся Андрей. – Чистая мистика и никакого мошенства!
Уныние его как рукой сняло, и когда мы вернулись домой, Андрей выглядел уже вполне обычно: шутил, толковал превратности российской истории, предвкушал публикацию своей рукописи.
***
Ночью Андрей, как это уже вошло у нас в обычай, не дал мне по-человечески поспать.
– Надо проверить, что Писание по этому поводу говорит, – сказал он. – Интересно, а у вас это практикуется – вопрошать по Библии о воле Божией?
– Раввины не очень это разрешают, но это евреям нельзя, а русских это не касается. Я думаю, что ты вполне можешь попробовать.
Андрей взял со стола компактную протестантскую Библию из папиросной бумаги, глубоко вздохнул, молитвенно закрыл глаза и наугад распахнул книгу.
- Не может быть!.. – ошеломлено вымолвил Андрей.
- Да что там стряслось? – я хотел спать, и экзальтация Андрея мне немного мешала.
- Ну ты подумай! Я просто не верю своим глазам! – и Андрей зачитал известные слова из Экклезиаста: «Двоим лучше, нежели одному, потому что у них есть доброе вознаграждение в труде их. Ибо если упадет один, то другой поднимет товарища своего. Но горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его. Также, если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться? И если станет преодолевать кто-либо одного, то двое устоят против него: и нитка, втрое скрученная, нескоро порвется».
– Вот это да!.. – проснулся я. – Прямое попадание. Ты, Андрей, часом, не пророк? Тут уж самый отъявленный скептик вроде меня и то задумается...
– Вот видишь… Я и сам своим глазам не верю… Ну, и что же на этот счет теперь можно подумать? Как, интересно, у вас трактуется это место про двоих?
– Это надо в комментариях смотреть, так я не помню... Но знаешь, что я тебе скажу? По нашему иудейскому учению, как раз должно быть два мессии.
– Где об этом у вас написано?!
– В книге пророка Овадии, например. Он, правда, не говорит, кто они, но обычно их трактуют как мессию сына Йосефа и мессию сына Давида. Явно о них пророк Йехезкель говорит, ну и в Талмуде, конечно, об этом написано, хоть и немного. В трактате Сукка, например, на 52-й странице, кажется...
– И какое этому объяснение? То есть почему их два, а не один?
– Представь себе, из-за той самой путаницы, о которой ты сегодня говорил. Из-за путаницы в вопросе: какая именно женщина оказалась в твоих объятиях?
– Ты шутишь?
– Нет, все именно так. Два Мессии возникли по милости Лавана, который подсунул Якову Лею вместо Рахели. В результате этого подлога первенец Якова, который должен был являться предком Мессии, раздвоился. В ту ночь душа Якова была с Рахелью, а тело – с Леей. В соответствии с этими женами и с этими способами единения с ними расщепилось и мессианское избрание. Половину мессианского призвания унаследовал сын Леи Йегуда, а половину – сын Рахели Йосеф. Заметь, что разделение на два царства – Иегуды и Израиля – прошло именно по этой линии. Иудейским царством правили потомки Давида, то есть Йегуды, а Израильским царством правили потомки Йосефа. Это исторический факт. Соответственно и Мессий мыслится двое – сын Давида и сын Йосефа.
– Так, может быть, Иисус Иоанна – это сын Йосефа? – пробормотал Андрей. Он открыл симфонию, и, сверив что-то в Библии, наконец сказал: – М-да, любопытно, в евангелии от Иоанна Иисуса никто сыном Давида не называет, а вот сыном Йосефа как раз случалось. Взгляни, что в первой же главе написано: «Филипп находит Нафанаила и говорит ему: мы нашли Того, о Котором писали Моисей в законе и пророки, Иисуса, сына Иосифова».
– Я вижу ты уже готов смириться с тем, что Иисусов два, – засмеялся я.
– Все это нужно как-то понять. Если даже те евреи, что нам повстречались, не были ангелы, если даже они были посланниками Воланда, Евангелие не может ошибаться, Евангелие должно дать этому вызову какой-то свой ответ. И кто знает, может быть, найденная мною рукопись как раз поможет во всем этом разобраться.
На другой день, в четверг, мы с Сарит были уже в Иерусалиме.
***
В тот же вечер я связался с Пинхасом. Мы встретились с ним через три дня ранним утром на перекрестке Михмас, недалеко от которого начинался спуск в ущелье Макух. Пинхас приехал один, я взял с собой Йосефа. Я хотел пригласить и Халеда, но его не было. Я не мог связаться с ним уже несколько месяцев и немного беспокоился. Сарит, разумеется, также собиралась пойти в экспедицию, но у Тамар с раннего утра держалась высокая температура, и ей пришлось остаться.
Я находился в таком приподнятом настроении, что не заметил, как мы добрались до пещеры, в которой два года назад была спрятана рукопись.
Я начал разгребать камни в углу – здесь мы ее спрятали. Я помнил это точно... В пещере ничего не было!
Я был в шоке.
– Ты хочешь сказать, что она должна была лежать здесь? – с презрительной гримасой спросил следивший за моими действиями Пинхас.
– Мы перепрятали ее сюда.
– Так найдена она была в другом месте?
– В другом. Гораздо ниже по ущелью…
Пинхас махнул рукой, как бы показывая, что ничего удивительного в том, что находка пропала, он не видит…
Мы молча двинулись в обратном направлении.
«Кто ее мог взять? Сергей? Но как он ее нашел? Он рассказал кому-нибудь, тот пересказал бедуинам, а нашли уже они? Это возможно, но почти невероятно. И куда пропал Халед? – вертелся у меня в голове неприятный вопрос. – Где Халед?»
Я шел и мучительно пытался связать мысли и догадки воедино... И тут меня наконец пронзила мысль, что исчезновение рукописи и исчезновение Халеда могут быть связаны. Откуда я вообще знаю, что он разоблаченный маштапник? Ведь его удостоверение личности могло быть поддельным! Может быть, он просто вор, просто мошенник или хуже того? Нельзя доверять арабам. Никому из них. Мы с Андреем были сумасшедшие, что посвятили Халеда в эту историю. Он наверняка продал рукопись и перебрался в Европу или в США.
Я похолодел. Мне припомнился тот парень с бульварного кольца. Это было то самое, о чем я говорил Андрею. Явления – как грибы, которые растут семьями. Раз столкнулся с жуликом в Москве, значит, опасайся, что тебя вслед за этим обдурят и в Иерусалиме. А тут еще на днях я статью о мошенниках прочитал!
Что, в самом деле, побуждало нас относиться к Халеду с доверием? Ведь мы же совсем не знаем их арабского коварства, не знаем их искусства лжи. А этот к тому же, если ему вообще в чем-то верить, и вовсе был осведомитель! Ко всем в доверие втирался. У него это профессиональное. Всех за нос водил. Ну, а если он врал, если он не маштапник, то, значит, точно аферист! Сколько мошенников пользуются для разных афер поддельными паспортами. Даже счета в банках открывают на чужое имя. В той статье о мошенниках как раз об этом и писали! А зачем Халед врал по поводу того наезда на перекрестке Адам? Ведь очевидно, что это именно его сбить хотели. Больше некого. Наверняка это была воровская разборка. А его отношение к женщинам! Это же ужас какой-то.
Я вспомнил, как однажды рассказывал Халеду о трудностях развода, с которыми столкнулась Сарит. Халед тогда вдруг принял сторону Пинхаса и стал убеждать меня, что женщина должна находиться в подчиненном положении у мужчины.
– Такова природа, – говорил он. – В конечном счете женщины сами этого хотят.
– Ну что за глупости?! Женщины давно борются за свои права, свобода им так же дорога, как и всем остальным.
– Это все христиане понапридумывали.
- При чем тут христиане? Никто не считает женщину существом второго сорта. У иудеев жена принимает участие во всех решениях мужа. Галаха категорически запрещает мужу овладевать женой против ее воли и уж тем более бить ее.
– Мне кажется, это поверхностный взгляд. В глубине женщина cтремится именно к покорности, и ислам позволяет ей раскрыть свою суть. Посмотри на мусульманских женщин, живущих в Европе. Почему они не стремятся эмансипироваться? Ведь там это возможно. Потому что они знакомы с чем-то большим, чем свобода...
Тогда я приписал эти варварские суждения какой-то невероятной наивности Халеда в женском вопросе. Я рассказал ему о русской пословице «раки любят, когда их варят живыми», и объяснил покорность мусульманок элементарным страхом за свою жизнь.
