Ронин всю свою жизнь провел среди схваток и поединков, он знал, что однажды наступит последний бой, и не боялся смерти. И теперь он понял, что его последний бой начался. Врагов было слишком много, и враги были опытными бойцами. Особенно один из них — высокий и худой, он был так гибок, словно в теле его вовсе не было костей.
Ронин почти смирился с тем, что скоро умрет. Единственное, что его огорчало, — что он падет не от благородной руки самурая, а от рук этих черных людей, безродных солдат Ночной Армии. Впрочем, если смерть неизбежна, он может выбрать благородную смерть от собственного меча…
Не успел он додумать эту мысль, как ход сражения неожиданно изменился. Из темноты возникла еще одна фигура — гибкий молодой воин в светлой одежде, с черной маской на лице и в черных перчатках. Воин этот был вооружен двумя странными мечами — короткими кривыми клинками, расходящимися к концу на несколько лезвий, словно когтистые лапы дикого зверя. Юный воин промчался по полю боя, как восточный ветер, то взлетая на высоту человеческого роста, то опускаясь, едва касаясь земли ногами, то переворачиваясь в воздухе вниз головой. В своем удивительном полете он одного за другим поразил черных воинов ночи когтистыми клинками, и через несколько секунд все было кончено — десяток безобразных трупов в черных шкурах лежали на земле в лужах крови. Только гибкий, как змея, воин все еще продолжал сражаться, но вдруг он упал на землю, прижался к ней — и исчез, только большая черная змея скользнула в пыли и скрылась в темноте.
— Кто вы, господин?! — воскликнул ронин, пораженный боевым искусством неожиданного спасителя, но того уже и след простыл, только светлая кошка сидела посреди дороги, как ни в чем не бывало умывая темную мордочку. Ронин моргнул — и кошка исчезла, как будто ее здесь никогда и не было.
— Что это было? — спросил перепуганный торговец.
— Не знаю, — неохотно ответил ему ронин. — Мне кажется, старик, что твоя дочь знает об этом больше нас обоих, во всяком случае больше меня. Впрочем, как бы то ни было, нам нужно поскорее уйти отсюда, пока не явились друзья этих мертвецов.
— Но дорога… я не вижу дороги…
— А я вижу. — И ронин показал торговцу на блеснувшую перед ним под клочьями расступившегося тумана полоску мощеного пути.
Старик облегченно вздохнул и зашагал по вновь обретенной дороге.
Дочь следовала за ним мелкими шагами, ронин, как и прежде, шел последним. Он поглядывал по сторонам, но то и дело бросал взгляд на дорогу.
Дорога, по которой шли трое путников, определенно не нравилась ронину. Она была слишком ровной, слишком хорошо вымощенной, как будто вела ко дворцу знатного вельможи или к богатому монастырю.
Он пока не спешил делиться своими сомнениями со спутниками, и без того напуганными ночной схваткой.
Так они шли около часа.
По всему выходило, что скоро уже должен наступить рассвет, но ночь и не думала кончаться, темнота становилась только гуще. Ронин чувствовал нарастающую тревогу, он понимал, что этот ночной переход не кончится добром.
Дорога начала подниматься в гору, затем она перешла в широкие каменные ступени.
— Куда ведет нас эта лестница? — растерянно проговорил торговец. — Насколько я помню эту дорогу, здесь не должно быть ничего подобного! Не лучше ли нам повернуть назад?
— Не нужно поворачивать, отец! — возразила ему девушка. — Разве ты не слышишь — за нами следует погоня?
— Погоня? — переспросил ронин. — Я ничего не слышу…
Но тут и он услышал дальний стук копыт у себя за спиной.
— Нужно идти вперед, и идти как можно быстрее! — проговорила девушка. — Там, куда ведут эти ступени, нас может ожидать спасение…
— А может и не ожидать… — пробормотал ронин, но не стал спорить. Долгая, полная опасностей жизнь убедила его, что отступать всегда опаснее, чем идти вперед.
Перепуганный торговец прибавил ходу, так что теперь дочь едва поспевала за ним. Лестница становилась все круче и круче. Теперь по ее краям появились каменные изваяния — высеченные из известняка изображения сказочных чудовищ, то ли огромных собак, то ли львов с драконьими головами. Чудовища страшно щерились в темноту, словно пытаясь отпугнуть случайных посетителей.
Наконец лестница закончилась.
Путники стояли на обширной каменной площадке перед высокими медными воротами. С двух сторон от этих ворот были еще два изваяния, только куда больше и страшнее, чем те, что украшали лестницу. Ворота были заперты, и к ним был подвешен бронзовый молоток в форме головы дракона.
— И что же нам теперь делать? — проговорил ронин.
— Попросить, чтобы нас впустили! — ответила ему девушка.
— Вы думаете, молодая госпожа, что там нас встретят с распростертыми объятиями?
— Я думаю, лучше войти внутрь, чем остаться здесь, ожидая погоню!
В самом деле, снизу доносились конское ржание и тяжелые шаги многих людей. Еще несколько минут — и погоня настигнет их…
Девушка подошла к воротам, подняла молоток и ударила им в медные створки. Раздался низкий, протяжный, мелодичный гул — и ворота тут же отворились.
Ронин ожидал увидеть за ними богатый двор княжеской усадьбы или двор большого монастыря, но за воротами была только непроницаемая, клубящаяся тьма.
— Что же, войдем, раз нас приглашают! — проговорила девушка и шагнула вперед, во тьму. Она тут же исчезла, как будто тьма поглотила ее. Отец испуганно вскрикнул, но бросился вслед за дочерью, не желая оставлять ее в одиночестве.
Ронин не раздумывал: он никогда не отступал перед опасностью, какое бы обличье она ни принимала. Он гордо вскинул голову и шагнул вперед.
Клубящаяся тьма на мгновение окружила его, поглотила, растворила — но тут же расступилась.
Ронин оказался на залитой лунным светом ночной поляне.
Катя заснула ранним вечером, чего с ней прежде почти никогда не случалось. Прилегла на диван, чтобы несколько минут отдохнуть и подумать, как ей жить дальше, — и сама не заметила, как провалилась в сон. Настоящий, глубокий сон со сновидениями.
Сперва ей снилось, что она идет по безлюдной ночной улице в незнакомом городе, а сзади ее кто-то нагоняет. Тяжелые шаги приближаются, приближаются, отдаваясь эхом от мрачных домов… Страх заползает ей за воротник, пробегает холодными пальцами по позвоночнику. Ей хочется обернуться, посмотреть своему преследователю в лицо — но она не может решиться, боится того, что может увидеть. Катя идет все быстрее и быстрее, она уже почти переходит на бег, но преследователь не отстает, его шаги становятся все громче и громче…
Улица, по которой идет Катя, совершенно ей незнакома, она никогда прежде здесь не бывала, не бывала даже в этом городе, но в то же время, как это бывает только во сне, она точно знает, что дальше, в конце этой улицы, находится безопасное, спасительное пристанище, нужно только дойти до него — и все будет в порядке, весь ужас кончится, но шаги за спиной все ближе и ближе…
Катя уже видит пологую лестницу с широкими каменными ступенями, которая ведет к тому дому, где она найдет спасение. По обеим сторонам от лестницы, словно каменные стражи, стоят статуи фантастических животных, похожих то ли на огромных собак, то ли на львов с чудовищными головами. Но там, наверху, — спасение, безопасность…
Катя идет все быстрее, но лестница не приближается. Наоборот, расстояние до нее становится все больше. А шаги за спиной — все ближе и ближе…
Наконец она не выдерживает, она просто не может больше переносить неизвестность — и оборачивается. Оборачивается, чтобы увидеть своего преследователя, чтобы взглянуть в его глаза…
Но как раз глаз-то у него нет. Вообще нет лица. Вместо лица у него — пустой серый овал, словно это лицо смыто, стерто резинкой. Зато у него есть руки — длинные, удивительно гибкие, словно лишенные костей. И эти отвратительно гибкие руки тянутся к Катиному горлу…
Катя кричит от ужаса, она вдруг понимает, что это — сон, и хочет проснуться…
И просыпается.
Она просыпается в своей детской кроватке. Ей пять или шесть лет. Ночь. Дверь ее комнаты немного приоткрыта, в щель просачивается желтоватый, жидкий, как спитой чай, вечерний свет, просачиваются приглушенные, взволнованные голоса взрослых. Один из этих голосов Катя сразу узнает, она узнала бы его всегда и всюду — это мама.
Катя зовет маму, но та не слышит, она слишком занята, слишком увлечена своим разговором. Тогда Катя выбирается из кроватки, зажав под мышкой белого плюшевого зайца, с которым почти никогда не расстается, идет, спотыкаясь спросонья, к двери, приоткрывает ее, выглядывает в другую комнату.
Эта знакомая ей комната кажется сейчас какой-то чужой, непривычной. Она освещена только старой зеленой лампой посреди стола, углы комнаты прячутся в тени, кажется, там, в этих углах, таится какая-то безымянная угроза. А возле стола сидят мама и тетя, тетя Тина. Они о чем-то разговаривают, не замечая стоящую в дверях Катю.
