И вот наступил тот самый момент. Мы начали нежно, с осторожностью. Долгие и медленные движения, долгие и медленные. Глубокое беспрепятственное проникновение. Она, возбуждаясь, ловила ртом воздух. И я тоже. Долгие и медленные движения.
А затем они встали более частыми и резкими.
А затем мы стали задыхаться.
Чаще, резче, чаще, резче.
Дыхание учащенное, почти удушье.
— Постой, — сказала она.
— Что?
— Постой, постой, — просила она. — Не сейчас. Погоди. Успокойся.
Долгие и медленные движения, долгие и медленные. Трудно дышать.
Дыхание учащенное, почти удушье.
— Ну! — вскрикнула она. — Давай. Ну. Ну. Ну!
Чаще и резче… чаще, резче, чаще, резче.
Вдруг комната начала трястись.
Сначала едва заметно возникла какая-то слабая размеренная вибрация, какая ощущается на краю зоны, отдаленной от эпицентра землетрясения. Застекленная дверь тряслась и колотилась о косяк коробки. Стаканы звенели на полке в ванной комнате. Дверь номера тряслась. Мои башмаки, подскакивая на полу, метались по комнате. Спинка кровати колотилась о стену, а стены тряслись и скрипели. Звякали монеты в карманах брюк, валявшихся на полу. Кровать тряслась и подпрыгивала, выбивая дробь по ходящему ходуном полу.
Полуночный поезд промчался, а мы остались там, где и были.
После всего, что произошло, мы лежали рядом голые и влажные от пота, тяжело дыша, держа друг друга за руку. Я смотрел в потолок, а Деверо вдруг нарушила молчание:
— Два года я мечтала о таком. А тут этот проклятый поезд… А может, он был как раз кстати.
На это я ответил:
— Если мне когда-нибудь придется покупать себе дом, он будет непременно рядом с железной дорогой. Уж это-то я знаю наверняка.
Она зашевелилась, устраиваясь поудобнее рядом со мной. Я обнял ее. Мы лежали, не двигаясь, стараясь восстановить дыхание и чувствуя полную удовлетворенность. В моей голове звучал Блайнд Блейк. Я когда-то раньше слушал заигранную пластинку на 78 оборотов с записями его песен; затертая и исцарапанная поверхность шеллачного диска выдавала немыслимый рев и периодический треск, сквозь которые пробивался голос умудренного жизнью человека, сопровождаемый проворными ритмами гитары; эти ритмы повторяли звуки, издаваемые железной дорогой. Слепой человек. Слепой от рождения. Он никогда не видел поездов. Но много раз их слышал. И это чувствовалось.
Деверо спросила меня, о чем я думаю, и я рассказал ей.
— Об этом человеке как раз и говорилось в открытке, посланной мне братом, — добавил я.
— Ты что, все еще тащишься от его песен?
— Скорее они наводят на меня грусть.
— Почему?
— Вся эта затея — сплошная ошибка, — ответил я. — Они не должны были поручать мне это дело, оставляя в стороне от него. Я не гожусь для такого. И это теперь заставляет меня говорить о них… они. А не мы.
За этим последовал вялый, тягостный для обоих разговор о том, надо ли ей возвращаться в свою комнату. Репутация. Избиратели. Я сказал ей, что, когда позвонил Гарбер и старикан снизу пришел звать меня к телефону, он при этом очень внимательно и придирчиво осматривал номер. Деверо попросила меня не открывать ему дверь сразу, если такое случится сейчас, и дать ей время на то, чтобы спрятаться в ванной. Она сказала, что хозяева редко стучатся к ней. И если вдруг по какой-то причине они постучат к ней на следующее утро и никто им не ответит, они решат, что шериф уже отбыла по своим делам. Это будет выглядеть вполне правдоподобно. Ведь у нее постоянно дел под самую завязку.
Вдруг, непонятно почему, она сказала:
— А может быть, Дженис Мэй Чапман занималась тем же самым, чем только что занимались мы. Я хочу сказать, что после этого у нее на спине и появились царапины от гравия. Со своим бойфрендом, кем бы он ни был. На заднем дворе в полночь. Под звездами. И железная дорога почти рядом… Может, и в самом деле замечательно заниматься этим вне дома, на открытом воздухе.
— Должно быть, — согласился я. — Прошлой ночью я как раз был возле железной дороги, причем ровно в полночь. Это было похоже на конец света.
— А может, именно в это время она и была убита? И струпья на ранках свидетельствуют в пользу этого?
— Если она занималась сексом в полночь, то убита была около четырех часов утра. А в какое время нашли ее тело?
— В десять часов на следующий вечер. Всего восемнадцать часов. Как я полагаю, за это время должны появиться определенные признаки разложения.
— Возможно. Только не забудь, что обескровленные тела могут выглядеть весьма странно. И во многих случаях сказать что-то определенное бывает затруднительно. К тому же врач, работающий для твоего ведомства, отнюдь не Шерлок Холмс.
— Так все-таки это возможно?
— Мы должны выяснить, почему она нарядилась и надела колготки в период от полуночи до четырех часов утра.
Мы ненадолго задумались над этим. А затем то, что мы только что испытали, подействовало. Мы прекратили разговоры о красивой одежде, о колготках, об избирателях, наших комнатах, репутации и в конце концов уснули, обнимая друг друга; сбросив простыни и одеяло, уснули голыми в ночной тишине штата Миссисипи.
Через четыре часа я проснулся и снова получил подтверждение давнему убеждению в том, что нет ничего лучше второго раза. Всю осторожность и предупредительность, свойственные первому разу, можно было забыть. Все трюки, которыми мы пользовались, чтобы произвести впечатление на партнера, можно было отбросить. Вместо них появилось новое чувство близости, ничуть не уменьшившее наше обоюдное душевное волнение. Появилось общее, согласованное понимание того, что нужно делать, а чего не нужно. Второй раз — это нечто; вы готовы к чему угодно, даже к рок-н-роллу.
Именно это мы и испытали.
После этого Деверо, зевнув и потянувшись, сказала:
— А ты вовсе не плох для солдата.
— Ты тоже потрясающий экземпляр для Корпуса морпехов.
— Нам следует быть осторожнее. У нас могут возникнуть чувства друг к другу.
— Какие?
— Что «какие»?
— Чувства.
Секунду помолчав, Элизабет сказала:
— Мужчины должны лучше управлять своими чувствами.
— Если у меня когда-либо возникнет чувство, ты будешь первой, кто об этом узнает, обещаю.
Она снова замолчала. Потом рассмеялась. Это меня обрадовало. Если помните, шел 1997 год. И в те дни мое положение было крайне опасным.
Во второй раз я проснулся в семь часов утра, и первой мыслью, пришедшей мне в голову, была мысль о беременности.
Когда я проснулся, Элизабет Деверо сидела на кровати слева от меня, посредине своей половины постели. Прямая спина, ноги скрещены, как в позе йогов. Она была голая и, ничуть этого не смущаясь, в упор смотрела на меня. Она была прекрасна. Неотразима и великолепна. Одна из самых симпатичных женщин, которых я когда-либо видел, и без сомнения самая красивая из всех, кого я видел обнаженными, и, определенно, самая красивая из всех женщин, с которыми я спал.
К тому времени ее голова была уже занята мыслями о текущих делах. Семь часов утра. Начало рабочего дня. Нет, счастья третьего раза мне не испытать. По крайней мере не сейчас.
— Мне кажется, у всех этих трех женщин должно быть что-то общее, — сказала Элизабет.
Я не ответил.
— Красота — слишком неопределенный признак, — пояснила она. — Слишком субъективный. Это всего лишь индивидуальная оценка.
Я не ответил.
— А ты что скажешь? — спросила Деверо.
— Это не просто индивидуальная оценка. По крайней мере не в отношении этой троицы.
— Тогда выходит, мы рассматриваем два фактора. Два взаимосвязанных обстоятельства. Они были очень красивы и, помимо этого, еще что-то.
— Возможно, они были беременны, — предположил я.
Мы обсудили это предположение. Все они были подругами, то есть у каждой был бойфренд. Город располагался рядом с базой. Подобные вещи не редкость. Большей частью они происходят случайно, но бывает, что и намеренно. Иногда женщины думают, что переезд из города, расположенного по соседству с базой, в другой такой же, да еще и с ребенком на руках, — это лучше, чем продолжать жить одной в том же месте, где они родились. Это ошибка, но некоторым женщинам все-таки везет. К примеру, у моей собственной матери подобная история закончилась более чем благополучно.
— Шона Линдсей, по словам ее младшего брата, не чаяла вырваться отсюда, — напомнил я.
— Но я не вижу причин, по которым того же хотела бы и Дженис Мэй Чапман, — сказала Деверо. — Родилась она не здесь. Она сама выбрала этот город. И не должна была надеяться на то, что кто-то из парней заберет ее отсюда. Ей ведь ничего не стоило продать дом и двинуть отсюда прочь на своей «Хонде».
