"Вот бы как-то умудриться собраться с силами и опять на Ладогу. Закопать этот труп, утопить, может быть. Как-то уничтожить. Наверное, можно и лес поджечь, чтобы и машина ее сгорела. Этим летом везде горело, может, и сейчас?.." — Возникла надежда — а вдруг лес в том месте загорелся как-то сам, и больше ничего не осталось там от его преступления. Все свершилось само собой. Странно понимать, что сейчас приходится думать о таких вещах.
Пролежав так несколько дней, он почувствовал, что устал болеть, мерзнуть, бояться. Решился все-таки идти в больницу, хоть сильно опасался того, что там его сдадут ментам. Может, уже ищут и схватят прямо где-нибудь в больничном покое. Сам он пытался обмотаться кусками простыни, но ничего не получалось — его тряпки скручивались и быстро сползали.
В больнице повязку наложили туго и ловко, правильно. После этого жить сразу стало легче. Это даже было почти приятно — ощущать этот плотный надежный кокон из бинтов, защищающий от мук.
Пожилая медсестра с маленькой наколкой на руке, занимавшаяся Артуром, отнеслась к нему совсем равнодушно.
— Расписали, значит, тебя ножиком, — заметила безо всякого интереса в ответ на его попытки рассказать что-то о негодяях, напавших на него на улице, о разгуле негодяев, вообще.
Тот даже решился спросить, не сообщают ли здесь в милицию о таких травмах. Сестра, по-прежнему неохотно, отвечала, что раньше, когда-то давно сообщали всегда, а сейчас бросили. Слишком много стало криминальных травм.
— Тем более, у тебя царапина, — добавила она. — Мелочь. Считай, что обошлось.
Просыпался он теперь рано, гораздо раньше, чем надо. Сегодня сидел у окна, медленно колол и жевал орехи — это было что-то вроде завтрака.
Тошнило. По-настоящему, физически, от чужой подлости, от собственной глупости, от чего-то еще, чего он еще не мог понять. Это все не отпускали мысли о Регине-Квазимодо.
Теперь он начал ходить на службу, в театр, ходил уже несколько дней. "В присутствие", как говорил раньше. Поначалу, когда он лежал без сил, телефон несколько раз начинал звонить. Из театра тоже, явно, звонили, но Артур не мог дотянуться до телефона, да и не хотел, было не до этого. Потом тот замолк.
Когда Артур встал на ноги, побывал в больнице, театр уже стал забываться, постепенно становился воспоминанием, прошлым. Но вот оттуда все же дозвонились, напомнили о себе. На службу все-таки надо было возвращаться.
В первый день своего появления в театре, после того, как Артур вошел туда, он увидел Титулярного Советника. Почему-то с большим букетом темно-красных роз, словно ничего не изменилось — Регина опять ожила, и тот шел к ней, поздравить с чем-то.
Проходя мимо, Титулярный Советник величественно кивнул. Неожиданно для себя Артур заметил траурную черно-красную повязку у него на рукаве.
"Еще кто-то умер?"
Октябрина, оказывается, еще не ушла на свою пенсию. Едва появившись в библиотеке и едва успев поздороваться, Артур принял на себя шквал ее расспросов, Октябрину, старую сплетницу, как всегда интересовало сразу все. Пришлось бесконечно долго, все с большими подробностями описывать нападение на него вооруженных хулиганов. Любопытство старухи не утихало, и Артур уже собирался по традиции сбежать в туалет, но успел вставить свое — про Титулярного Советника с траурной повязкой, которого только что видел.
— Ах, Артур Карлович, неужели вы до сих пор не знаете?! — сразу же заговорила Октябрина. — вы никогда ничего не знаете… Ужас! Произошел ужас! Регина Табашникова пропала, не было ее долго, и вот сегодня утром все в театре узнали — оказывается, она умерла!
Наверное, у Артура исказилось лицо, он не справился с ним. Октябрина смотрела на него с сочувствием, смешанным с любопытством:
— Помните, вы как-то говорили о драгоценных женщинах? Как это верно! Потеряли мы Региночку. Правильно Зерцалов говорил о целой череде великих смертей… И какой, оказывается, ужасной смертью умерла! Где-то в лесу ее нашли. Зачем-то решила она за грибами идти, да еще одна. Вот, наверное, и заблудилась. Какой-то мент из Кировска на рыбалку ездил и ее браслет золотой нашел на тропинке. Сломанный.
— Так был еще и браслет? — в замешательстве Артур сказал это вслух.
К счастью, Октябрина не обратила внимания на его слова. Как всегда, заслушалась себя.
— Потом корзинку ее нашел, ножик грибной, а потом и на нее саму наткнулся. Говорят, страшное зрелище. Килограмм двадцать-тридцать от нее осталось! Черви что ли ее съели, вы уж извините за такие подробности… Мумия! По ювелирным украшениям только и опознали.
Внутри у Артура заныло:
"Вот и близится наказание вслед за преступлением".
— Сейчас Региночка уже, наверное, в раю, — не умолкала Октябрина.
— Думаю, что не в раю… — опять подумал вслух Артур.
— Считаете, что актеров в рай не пускают? — домыслила за него Октябрина. — Да уж, здесь они себе сами ад организовали. На земле. Самый безумный театр! Это я опять про этого Квазимодо вспомнила. Ну, того с пистолетом… Когда уж его поймают!
Скоро его схватят. Сейчас Артур был совершенно уверен в этом. Твердо. Теперь за ним придут уже не из налоговой, и там впереди — суд и тюрьма.
Артур решил, что в тюрьму не пойдет. Покончит с собой, пожертвует жизнью, но не подчинится чужой воле. Вдобавок, со стороны это будет выглядеть благородно — это не то, что бесправным рабом влиться в толпу таких же серых людей в грубых робах и сапогах-прохарях за забором с колючей проволокой.
Он даже не стал включать сегодня компьютер. Весь день, неподвижно сидя в библиотеке и глядя на темный монитор, Артур обдумывал детали своей смерти.
"Комнату тогда отберут. Жалко вещи. Бедные, преданные и верные только ему вещи. Никому больше не нужные, ни для кого больше не имеющие ценности. Теперь ваша судьба — помойка. Книги, наверное, свалят в подвал, там они и сгниют. Сейчас книги перестали быть ценностью".
Оказалось, сложно выбрать способ своей смерти — немногие были доступны. В детективах Агаты Кристи все увлекались садоводством. Боролись с сорняками особым английским способом, травили их цианистым калием. Ну, и заодно друг друга.
После рабдня Артур сразу отправился в магазин для огородников в слабой надежде найти подобное средство. Вспомнилось, когда-то, во времена существования кооператива, дед все хотел вывести на архипелаге все поганки, оставить только чистые благородные грибы. Тогда Артур придумал было уничтожать грибницу неполезных грибов цианистым калием. До сих пор этого делать не пробовали, и при успехе он надеялся стать первооткрывателем, почти ученым, внести свой вклад в грибоводство. Были такие мечты. Но вскоре в кооперативе стало не до этого, а потом не стало и самого кооператива.
Никакого цианкалия в магазине не было. Все средства для борьбы с сорняками, оказывается, делали на основе кислоты.
Домой почему-то возвращаться не хотелось. По дороге Артур зашел еще в несколько магазинов, конечно, везде было то же самое.
Жизнь, какая-то деятельность в театре продолжалась, несмотря ни на что, только в нем опять везде засновали менты. Артур повсюду, в фойе, коридорах, буфете натыкался на эти фигуры в серо-голубом, хотя сейчас редко выходил из библиотеки.
Сидел там, стараясь сдержать бьющий изнутри озноб. Задачей теперь было просто высидеть день, ставший невыносимо длинным. Других занятий не было. Сейчас Артур держался в театре на птичьих правах — больничный за все дни, что он пролежал в своей комнате, получить не удалось. Из-за прогулов его должны были уволить, но решал это какой-то Совет, который никак не мог собраться по его поводу.
Откуда-то появилась и никак не проходила одышка. Мучила, даже когда он сидел.
"Легкое воспаление легких", — объяснял Артур любопытным. Никто не понимал, что это еще и попытка каламбура.
Многих в театре вызывали на "беседу" в администрацию, где менты угнездились особенно плотно. Там они устроили нечто вроде штаба. Артура почему-то все еще не звали, только один раз всю незначительную малозаметную мелкоту в театре, включая Артура, собрали в конференц-зале, учинили нечто вроде коллективного допроса. Вопросы были какие-то странные, неопределенные, главный — не видел ли кто-то чего-то подозрительного. Никто не видел. Кажется, Артур переоценил родную милицию.
Для некоторых менты теперь стали хорошими знакомыми, почти своими. Какие-то сведения, слухи о том, как у тех продвигаются дела стали просачиваться в актерскую среду. И вот просочилось главное. Оказалось, что менты, сидящие там, в администрации, знали, что это Регина стреляла в театре в людей. И про убийство ей Великолуцкого тоже знали. Догадались.
"Слухи распространялись, как верховой пожар". Где-то Артур слышал это выражение. Он не знал, что это за пожар, но модель его распространения имел возможность наблюдать. Поначалу многие не верили или сомневались, а изумлялись все.
