Дверь открылась, и в купе заглянули милиционеры. Они внимательно осмотрели всех, чуть помедлили. Словно бы раздумывая, словно колеблясь, и закрыли дверь. «Молодцы, — подумал Левашов. — Это как раз то, что нужно».
Итак, открывается дверь, и преступник встречается глазами с милиционерами. Он готов дать отпор, готов ответить на любой вопрос, пошутить, засмеяться, возмутиться, но... Ничего не происходит. Милиционеры молча задвигают дверь. Значит, они хотели убедиться, что он здесь?
— Что делает преступник? Прежде всего он должен подумать о том, чтобы избавить себя от неприятных случайностей. Деньги нужно спрятать — вдруг милиционеры поинтересуются его вещами. Спрятать... Куда? В своем купе неплохо, но опасно. Попутчики подтвердят, что эта сумка или чемодан принадлежат ему. Куда вообще можно спрятать деньги? Коридор?.. Туалет... Тамбур... Угольные ящики... Служебные купе...
На острове большим уважением пользуются люди, немало повидавшие, поездившие на своем веку. Впрочем, человека бывалого ценят и уважают везде, но на острове к нему относятся еще и с каким-то ревнивым чувством, будто он в чем-то обошел вас, но вы все-таки не теряете надежды обойти его и, таким образом, восстановить, с вашей точки зрения, справедливость. Дело тут, наверно, в том, что на остров приезжают в основном люди, которые ценят новые края. Поэтому так часты здесь разговоры о всевозможных медвежьих углах, маленьких островках, не отмеченных на карте озерах, поэтому так подробны здесь разговоры о дорогах, о том, как куда лучше добраться, как лучше выбраться.
Вот и Левашов, знавший остров довольно неплохо, не упускал случая поговорить о нем. Во-первых, это облегчало выполнение задания, поскольку он общался со многими людьми, а во-вторых, чего греха таить, хотелось и ему прихвастнуть своими поездками.
— Послушай, — с восхищением спросил Иван, — ты что, в самом деле все Курилы объездил?
— Такая работа, ребята! Вы вон тоже по всему Сахалину помотались, а это больше, чем Курилы.
— А лесоразработок там нету? — спросил Афоня.
— Вот этого нет. Но если надумаешь пойти в рыбаки или геологи, работа найдется.
— И на Тюленьем острове был? — спросил Федор.
— Но это же не Курилы... Это к вашим лесоразработкам ближе, чем к островам.
— Как же не Курилы?! — воскликнул Афоня.
— Помолчи, — сказал Иван негромко. — Помолчи и послушай.
— Не понравилось мне там, — продолжал Левашов. — Воняет.
— Как воняет? — У Федора было такое выражение, будто его оскорбили.
— Ну как... Остров маленький, а сивучей... Земли не видно. С коммунальными услугами там пока еще слабовато. Но все-таки здорово! Птичьи базары каждую весну. Жить там, конечно, ни к чему, но побывать — здорово!
— А на Зеленом острове был? Там, говорят, дикие лошади бродят? — спросил Афоня почему-то шепотом.
— Бродят, — подтвердил Левашов. — Правда, не столько дикие, сколько одичавшие. Табун со времен войны остался... Людей нет, вот лошади и живут на воле. Неказистые, правда, лошаденки, но самые настоящие мустанги. Ничего, Афоня, ты еще молодой, побываешь, посмотришь.
— Это кто, Афоня молодой? — Федор хмыкнул. — Афоня уже алименты выплатил. Так что у него, можно сказать, вторая молодость открылась...
— А у тебя и первой не было, и второй не будет, — отрезал Афоня. — А Горячий пляж видел? — повернулся он к Левашову.
— Ну, ребята, Горячий пляж совсем рядом. Это же Кунашир. Рейсовые пароходы ходят.
— И что же, он действительно горячий?
— Через подошву печет. Там, понимаете, вулкан рядом, от него и весь жар. Что интересно, берег каменистый, как волна отбежит — тут уж не зевай! — хватай рыбешку и выбрасывай на берег. Между камнями ее всегда полно. Окунь морской попадается, еще кое-чего... Так вот, поймаешь голыми руками рыбу, заворачиваешь в газету и зарываешь в песок. Считай, что она уже на сковородке. Через полчаса такое блюдо, ребята, сравнить не с чем!
Левашов рассмеялся, увидев, как лесорубы дружно проглотили слюну.
— Ладно, не будем про блюдо, не тот случай... Но рыбалка однажды там случилась знаменитая. Надумали ребята с Кунашира рыбку половить. Ну, у пограничников отметились, те предупредили их насчет погоды, в общем, отчалили в море. Катерок у них был небольшой, одно название только, что катер, так, лодка с мотором. Плавали они плавали, но настало время домой возвращаться. Опять же пограничники подошли, говорят, хватит, ребята, туман сгущается.
— Поворачивать надо! — невольно воскликнул Афоня.
— Повернули. Туман плотный, низкий, носа лодки с кормы не видно. Опять же стемнело, и, как на грех, мотор заглох. Моториста среди них дельного не было, сели они на весла и помаленьку поплыли. Благо погода тихая, волна небольшая. Ребята не растерялись, бывалые потому как были, но когда поняли, что заблудились, кричать начали и ракеты в воздух пускать. Слышат, отзывается кто-то. Потом еще голоса в темноте раздались. Но когда подошли ближе да прислушались, оторопь их взяла. Язык-то японский! Присмотрелись — огни в тумане, лебедка постукивает, якорные цепи звенят. Только тогда и догадались, что к японскому траулеру причалили.
— К японцу?!
— Ну!
— Так вот, начали наши ребята лодку тихонько разворачивать на сто восемьдесят. Что-то японцы еще в темноте кричали, а ребята знай гребут. И что бы вы думали? Выбрались. Где-то через час услышали катер, по звуку мотора узнали — свой. Подобрали их, конечно. Но шуму было! Большинство испугом отделалось, но один начальничек с ними был, того с работы сняли, выговор с занесением вкатили... Но, по слухам, восстановился уже.
Из купе показалось растерянное лицо Бориса.
— Ребята... Это... Вроде того... Начинается!
— Что начинается?
— Ну эти... роды. Надо бы что-то сделать, а, ребята? — Борис походил сейчас на испуганного и беспомощного мальчишку. В коридоре уже столпились люди, но никто не знал, что предпринять.
— Ничего страшного, — сказал Арнаутов. — Раньше такие вещи вообще без врачей происходили. Природа все предусмотрела на тот случай, если врача не будет. Вы побудьте с ней, а я схожу узнать, может, среди пассажиров есть врач...
— Ей врач сказал, что через неделю, а то и через две...
— Ну, мил человек, мы здесь уже почти неделю торчим, и потом с нами случилось в некотором роде чрезвычайное происшествие.
Арнаутов постучал в дверь служебного купе.
— Видите ли... Она рожает... Таня то есть... — сказал он Оле.
— Да что она, с ума сошла?! — И Оля бросилась в купе.
Таня лежала, запрокинув голову. Лицо ее при желтом свете свечи казалось застывшим, и только руки скользили, скользили по животу.
— Ну что делать, что делать! — твердила Оля, выйдя в коридор. — И надо же — в моем вагоне! Нет, чтобы этой Верке повезло. И все мне, все мне!
— Оля, ты успокойся. — Лина взяла девушку под локоть. — В нашем вагоне врачей нет, мы узнали. Надо пройти по составу, пусть проводники спросят у пассажиров. И через пять минут все будет ясно.
— Да-да... Конечно.
Оля протиснулась через забитый коридор, выбежала в тамбур. В наступившей тишине слышно было, как грохнула дверь. И все особенно четко, как бы внове, услышали настойчивый гул ветра.
— Ну, с кем спорить, что пацан родится? — спросил Афоня.
— А на что спорить, на штаны? — захохотал Виталий.
— Зачем на штаны... Как приезжаем, ведешь меня в ресторан и кормишь, пока я не скажу — хватит. Мяса хочется, жареного, с корочкой, чтобы на нем еще пузыри лопались... И лимоном его побрызгать. И на второе — тоже мясо. И тоже с корочкой и лимонным соком. Разрежешь, а от него — дух! И на третье — мясо...
— Заткнись! — свирепо сказал Иван. — Мне это мясо каждую ночь снится. Только я его в рот, а оно вроде нарисовано и из бумажки вырезано. А сегодня колбаса приснилась, толстая, мягкая... А потом смотрю — это глина раскрашенная. Хватил я эту колбасу об пол, она и рассыпалась на мелкие кусочки. Тут какие-то собаки набежали, стали подбирать...
— Собаки — это хорошо, — сказал Олег. — А хотите про медведя?
— А что там с медведем? — спросил Иван.
— А то с медведем, что убили его. Вы никогда не были на празднике зимы у нивхов? Ну-у, вы много потеряли. — Олег выпятил вперед сочную нижнюю губу. — Что до разных там плясок, гонок на оленях, собаках, художественной самодеятельности — все это вы знаете. Я сам ездил на оленях и на собаках — хлопотно. Было однажды, даже прирученного медведя в сани запрягли, и ничего, тащил.
— А что, потащит! — убежденно сказал Афоня.
— Так вот о медведе... Центр и гвоздь всего праздника — убиение медведя. Надо убить медведя. Он у них вроде священного зверя, и если убить его как надо, то целый год и рыба будет ловиться, и дети рождаться, и все остальное будет в ажуре. Но порешить медведя полагается не из винтовки или ружья, нет, это нужно сделать оружием предков — стрелой!
— А что, можно! Запросто!
— Легко сказать — стрелой, а пусть попробует нынешний нивх убить нынешнего медведя из лука! Во-первых, медведи стали большие и злые, а луки нивхов никуда не годятся. Разучились они их делать. Секрет потеряли. Ну с луками кое-как выкрутились. Написали в какое-то материковское «Динамо», и оттуда им выслали лук спортивный. И тут вторая загвоздка — будь ты хоть какой нивх, но ни председатель колхоза, ни участковый милиционер не позволят тебе рисковать собственной жизнью. И кто решится на медведя идти с луком?! Это же смешно... Да и нивх уже не тот. Образование у него, специальность, жизненные планы, если можно так сказать, технику безопасности он изучал. Решили — медведя надо растить самим, как говорится, в своем коллективе. Так и сделали — стали растить медведей в клетках. Малышами из берлог берут и каждую зиму по одному убивают во славу предков. И нивх цел, и обычай сыт. Правда, пока медведь вырастает, он ручным становится, по поселку чуть ли не свободно разгуливает, и нашему брату, в общем-то, жалко его убивать, но обычай суров. И вот наступает праздник. Железными цепями приковывают разнесчастного медведя за все четыре лапы к столбам, а самый сильный и отважный начинает из лука в него стрелы пулять. Но спортивная стрела только шкуру медведю пробивает, не больше. Что там начинается! В общем, зрелище не для слабых.
