Фокин встал.
— Разве вы читали дело, товарищ полковник? С ним я знакомил только начальника комитета. Или вам просто нужен повод против меня?
Но борца с диссидентами сбить с мысли было не так-то просто.
— Сядьте, товарищ Фокин, вам слово не предоставляли! Надо соблюдать субординацию! Вам грех жаловаться на необъективное отношение: комитет выделил вам квартиру! Причем двухкомнатную на семью из двух человек! В то время, как многие товарищи ещё стоят в длинной очереди и не имеют своего угла!
— Это точно! — поддержал Поварева второй зам. — подполковник Коршунов.
— Работа майора Фокина всегда оценивалась по заслугам, так что ему ни к лицу рядиться в тогу обиженного. Надо прислушиваться к критике и делать из неё выводы. А поза правдоискателя препятствует нормальной повседневной работе.
Потом выступили ещё несколько заранее подготовленных ораторов: начальник отдела по расследованию дел о преступлениях иностранцев Брюханов, два следователя из его отдела и один оперативник. Они прямо не критиковали Фокина, но призывали повысить качество расследования и покончить с псевдопринципиальностью и ложно понимаемыми ценностями.
Завершил совещание Ершинский, который выразил надежду, что майор Фокин сделает выводы из товарищеской критики.
Когда Фокин выходил из зала, он чувствовал себя так, будто его облили помоями.
* * *
Лобан и Догоняйло сидели в «Попугае» до самого упора. Уже выпито несчетное число порций «Оранжевого пера» — коктейлей из водки с «фантой», съедено несколько килограммов толстенных фирменных отбивных, затеяны и победно завершены три драки… Друзья по очереди сводили в мужской туалет и отминетили в кабинке Верку-Щеку, получили долг с неудачно зарулившего в бар Рыжего, договорились назавтра отмазать от кавказцев за пятьдесят процентов солидного Торгаша. Отдых перемежался с делами, дела — с отдыхом. Словом, вечер шел хорошо. Но настроение у Лобана было скверным.
— Слышь, Сашок, неспроста Татарин с Мазом копыта отбросили! Зуб даю неспроста! Из-за той бабы на Волгоградке все это…
Лобан попытался допить очередной коктейль, но в него уже не лезло. Он не понимал, что именно не лезет — то ли водка, то ли «фанта».
— Ты ж сказал — хорошая баба! — приятель перекосил рот и выпятил нижнюю губу, что означало крайнюю степень удивления.
— Нет уж! Знал бы чем кончится — никогда на неё не полез… Да и вообще не подписался бы на это дело!
Лобан стукнул высоким стаканом об стол, часть оранжевой жидкости выплеснулась наружу, залив грязный пластик с кучками сигаретного пепла.
— Чего ты дурью маешься? — Догоняйло ещё сильней перекосил рот. Причем одно к другому?
— Да притом! Нас трое было: мы с Мазом внизу, да Татарин на улице стоял! А теперь Маз и Татарин в земле, и какой-то лось заходил пару раз в «Миранду», меня спрашивал. Чую, скоро и мне пиздец!
Лобан вытер ладонью мокрое лицо. Впрочем, ладонь тоже была мокрой и пахла чем-то гадким. Наверное оттого, что он не удержался и залез Верке в трусы.
— Чо ты гонишь? — удивился Догоняйло. — У Татарина в мозгу что-то лопнуло, а Маз три штуки закрысятил, за это его Савелий и пришил! Слышь, а он крутой, Савелий… Ему человека завалить ничего не стоит! И бригаду себе подобрал — дай боже… Конченые отморозки, голодные, злые… Если он прикажет, любого на куски порежут! Его, по-моему, сам Директор побаивается!
— Чую я, Сашок, чую! Нутро подсказывает — за ту бабу! — Лобан тер ладонь о стол и нюхал, снова тер и опять нюхал.
— Совсем у тебя крыша едет! — махнул рукой Догоняйло. — Чего дальше-то делать будем?
Когда бармен Миша в четырнадцатый раз неизменно вежливым и ровным голосом напомнил им, что уже начало первого ночи, что заведение закрывается и в зале давно уже никого не осталось, Лобан вскинул голову и вонзил в него бешеный взгляд.
— Ты, гав-ввно, хочешь я тебя счас зарежу?!
Миша остолбенел, лицо его стало мертвенно-белым.
— Ладно, ладно, не волнуйся, — Догоняйло обнял дружка за плечи. — Все равно делать тут больше нечего… Пойдем погуляем!
Бармен незаметно испарился, гнев Лобана угас, он тяжело поднялся со стула. Обнявшись, кенты направились к выходу. Протаранив какой-то непонятный стол и непонятную бабу с шваброй, они громыхнули стеклянной дверью. Вывалились на улицу. Зашибись. Догоняйло тут же развернулся лицом к заведению и расстегнул брюки, чтобы отлить на дверь.
Но Лобан не дал. Потому что «Попугай» был его любимым баром, и не было в мире места лучше и роднее, точно так же, как и не было песни лучше и роднее этой… как ее…
— Потому что нельзя-ааа! — взвыл Лобан дурным голосом. — Потому что… Нельзяаа!! Потому что нельзяаа…
Он сделал паузу, чтобы прикурить.
Когда сигарета, воткнутая не тем концом, наконец зажглась, Догоняйло вступил вместе с ним:
— …Быть каар-рррасивой такооой!!!
Они шли и распевали в две глотки, качаясь из стороны в сторону. Пугнули тетку с сумками, торчавшую на остановке. Остановили влюбленную парочку у магазина. Пока Догоняйло катал ногами парня, Лобан припер девушку к стенке и сделал ей интеллигентное предложение. Наверное, предложение не прошло, потому что он помнил, как бил её по щекам, как она вырвалась и бросилась бежать, а он свистел и улюлюкал вслед.
Потом они с Догоняйлой снова шли по улице, вперед и выше, все вперед и выше. Они были гордые, смелые и сильные. Потому что улица принадлежала им, и город принадлежал им, и страна тоже принадлежала им. Они были хозяевами своей страны. И хозяевами жизни.
— Там лох какой-то сзади тащится, — сказал Догоняйло. — Один. Давай его сделаем?
Лобан согласно кивнул головой:
— Давай. Пусть знает, сука, где ходить.
Они синхронно развернулись на сто восемьдесят градусов, красиво развернулись, как в кино, и пошли навстречу неизвестному лоху. Лобан сперва засомневался, поскольку лох оказался громадным мужиком, не вызывающим желания затевать с ним драку.
Но Догоняйло уже выдвинулся вперед, надевая на руку тяжелый шипастый кастет, и Лобан, следуя приемам нехитрой тактики уличных драк, стал обходить мужика справа.
Тот остановился. Внимательно посмотрел на друзей.
— Здорово, ребята, — сказал он низким глуховатым голосом.
— Здорова моя корова, — остроумно ответил Догоняйло, подступая вплотную.
Лобан аж зашелся от смеха, аж за живот схватился. Но смотрел внимательно: Догоняйло мастерски работал кастетом — раз! И тыква потекла или совсем лопнула… А глупый мужик стоял себе, как баран, явно не понимая, что его ждет.
— Кто из вас Лобанов? — спокойно спросил он.
До Лобана не успел дойти смысл фразы. Он увидел, как Догоняйло и этот мужик одновременно дернулись, и в следующее мгновение раздался отчетливый тошнотворный хруст. Но хрустел почему-то не череп, а — рука. Рука Догоняйлы. Мужик держал её за предплечье, аккуратно сворачивая кисть в то время как сам Догоняйло корчился где-то внизу, захлебываясь в утробном вое.
— Ты — Лобан? — мужик встряхнул неестественно вывернутую руку.
— …нееееее… — провыл Догоняйло.
Мужик отпустил кисть и взмахнул ногой, будто пенальти пробил. Бесформенная фигура отлетела к мусорным бакам и распласталась на мокрой мостовой.
— Здорово, Лобан! Я тебя давно ищу…
Мужик медленно надвигался, буравя его маленькими медвежьими глазами. Всем своим обликом он напоминал разъяренного, поднятого из берлоги медведя.
Лобан сунул руку в карман. Стволов они с собой не брали: зачем стволы на отдыхе? А вот перо он всегда таскал, на всякий случай.
Раздался щелчок, выкинулось из потного кулака мутное лезвие, но уверенности не прибавило: все равно что с обрезом одностволки против танка…
— Брось! — приказал мужик страшным голосом.
И Лобан бросил свою последнюю надежду.
— А ты не такой дурак, как кажешься, — похвалил мужик и у Лобана появилась надежда, что все обойдется. — Пойдем, поговорим по душам…
Железная рука вцепилась в подмышку, вздернула слегка, и как крюком подъемного крана потащила на огороженный квадрат стройки. Лобан скосил глаза вверх. Огромный мужик разглядывал его с отстраненной брезгливостью, как филин прижатую когтистой лапой крысу.
— Слышь, возьми бабки, — пошарив за отворотом куртки, Лобан выташил несколько смятых стодолларовых купюр. — Если мало, я ещё принесу…
Рука с деньгами судорожно шарила по кожаному боку мужика. Но тот предложением не заинтересовался.
Братва знает, что признаваться нельзя никогда и ни в чем. Но сейчас Лобан нарушил это непреложное правило.
Да. Да. Он все вспомнил. Да. И как рвал ей волосы, когда вместе с Мазом тащил в бойлерную. Да. Белый полушубок. Она не успела закричать. Да. Били по спине, груди, животу, он сам и бил. Нет, он не помнил, сколько раз. В почки. Да. В солнечное сплетение. Да, это он говорил ей: «на мужниных кишках висеть будешь.» Да. Да. Он снял колготки, трусы, сапоги… Да. Он первым, потом Маз… Да…
