— Ну, что вы на это скажете? — спросил его Стедман.
— Все проходило слишком долго.
— Я знаю.
— Включая и мой номер.
— Да, немного.
— Сакти начинает думать, что звезда не я, а она.
— Хитрушка.
— Да, и оркестр играл не в такт.
— Я знаю. Что еще?
— Чены тоже слишком много о себе воображают. Они желают иметь собственный цирк, пусть они его купят.
— Угу.
— Марни тоже сделала ошибку. Она чуть не испортила двойной прыжок.
— Расскажи-ка мне об этом подробнее.
— У одной из девушек, выступающих на слонах, несколько нескромный костюм. Ну, как ее там? Ольга? Неважно. Рыжая…
— Я этого не заметил.
— Скажи, чтобы она поправила костюм.
— Что еще?
— Ну, мне кажется, что все прошло вполне… О, между прочим, почему испугалась лошадь?
— Не знаю.
— Мне кажется, что это как-то связано с оркестром.
— Может быть.
— Джордж, тебе следует с ними серьезно поговорить.
— Знаю.
— Ты считаешь, что шуточная серенада хорошо прошла?
— Я думаю, нужно побольше шума.
— Дело не только в шуме, нужно сделать номер побыстрее.
— Я с ними поговорю.
— А в остальном все неплохо.
— Да, неплохо.
— Для начала, — добавил Шид и улыбнулся.
— Да, для начала, — тоже улыбнулся Стедман. Потом он обратился к Блуму: — А вам понравилось?
— Я видел только парад-алле.
— Это — самое лучшее, — подхватил Шид и подмигнул ему.
— Ну и как вам показалось? — продолжал расспрашивать Стедман.
— Потрясающе!
— Я вас оставлю, — сказал Шид, направляясь к двери.
— Я пойду с вами, — поспешил за ним Блум.
Шид непонимающе взглянул на него.
— Мне нужно задать вам несколько вопросов.
— Конечно, — согласился Шид. — Пока, Джордж!
— Приходи пораньше! — Стедман помахал им рукой.
На улице толпились артисты, обсуждая их первую генеральную репетицию. Они выглядели возбужденными и усталыми.
— Хотите пива? — поинтересовался Шид.
— Нет, благодарю вас.
— А я хочу, — сказал он и отправился к кухне-кафе, где купил банку «Хейнекена». Они отправились дальше, Дейви на ходу отпивал пиво из банки.
— Так что вы от меня хотите? — спросил Шид.
— Мой друг сделал несколько записей…
— Что за друг?
— Мэттью Хоуп.
— Ага, адвокат. И что это за записи?
— Записи о Питере Торренсе.
— Эй, в чем дело? Сначала Хоуп, а теперь — он? Вы что, считаете, что у меня желание расстрелять всех в городе?
— Вы все знаете о Торренсе, не так ли?
— Я смотрю телевизор, как и любой другой человек.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Много лет назад. После того, как я начал работать в цирке «Стедман энд Роджер», он появлялся время от времени. Разговаривал с дружками, болтал всякую чушь, разносил сплетни и выпивал. Но я думал, что он давно умер. Да, действительно, теперь это так.
— Вы его, случайно, не видели в Миссури?
— Наверно, парочку раз видел. А что?
— Я имею в виду недавно.
— Как недавно?
— Три года назад, одиннадцатого мая.
— А, опять все сначала?
— Что?
— Я имею в виду самоубийство Уиллы.
— Вы видели Питера Торренса три года назад в Миссури?
— Нет, я слышал, что он был там, но я его не видел. Он был без денег и пытался достать деньги у Уиллы, но она его послала…
— Мой друг считает, что он влез в ее трейлер и унес сейф…
— Ваш друг прав. Торренс украл сейф, и когда он открыл его, то нашел там кокаин…
— Два килограмма, — уточнил Блум.
— Да, а потом пытался потрясти Уиллу.
— Откуда вы все это знаете?
— Мария рассказала.
— Когда?
— За день до того, как Уилла застрелилась.
Пока Блум слушал его, у него начало создаваться впечатление, что он смотрит японский фильм под названием «Расёмон»… Не совсем этот фильм, но что-то весьма на него похожее. Как в том фильме, никто по-настоящему не лгал, но все воспринимали правду по-своему. То есть каждый видел одно и то же событие с разных точек зрения, и невозможно было решить, чья же история была на самом деле наиболее правдивой. Торренс уже рассказал два варианта своего визита в Миссури три года назад. Один вариант — Мэттью, а другой — Блуму. В двух вариантах он фигурировал как приятельски настроенный бывший муж, предложивший жене помощь в трудную минуту. Но в данном случае, если верить Шиду, Торренс был ворюгой и шантажистом.
— Никому не нравится, когда в цирке работает вор, — продолжал Шид. — Но часто к нам попадают люди после тюрьмы, и не знаешь, кому можно доверять. Это было на следующий день после кражи, и вы понимаете, что никто ни о чем другом не мог говорить. Шел дождь…
…Дождь шел, и вся земля раскисла. Потоки дождя заливали навес, где располагалась кухня. От постоянной влажности ныли кости. Вода заливала клетки, где огромные кошки беспокойно расхаживали взад и вперед. В ту ночь Мария не захотела спать с Шидом. После кражи мать боялась оставаться одна, и Мария решила, что ей нужно побыть с матерью, а Шид заявил, что хочет, чтобы она была с ним.
Тогда она призналась ему, сказав, что Торренс приходил к матери и сообщил, что в сейфе был кокаин и что там его было достаточно, чтобы начать торговлю снова. Он не желал на нее «стучать», но ради прежних времен ему бы хотелось кое-что поиметь. Разве его милая малютка Уилла Уинки не трахалась когда-то с другим мужчиной, висевшим на волосах под куполом цирка, пока Торренс работал, как вол, переезжая из города в город. А теперь, ради справедливости, если эта малышка-шлюшка и предательница занимается наркотой, почему бы ей не поделиться денежками со своим бедным муженьком? Торренс считал, что именно так и должно произойти.
Уилла знала, что наркотики были не ее, и знала, что дочь обладала шифром к сейфу. Пока ветер и дождь бушевали на улице, Мария рассказала ему о том скандале, который произошел между ней и матерью. Мария поклялась ей, что хранит в сейфе наркотики для другого человека и что больше никогда на свете не будет такой дурой!
Но правда была в том, что Мария уже больше года продавала кокаин половине труппы цирка и отдавала его желающим продавцам на улице так, как будто это были конфетки. Торренс уехал, но сказал матери, что догонит цирк в Теннесси, и ему нужно знать, какова будет его доля. Иначе, вопреки своей милой натуре и хорошему к ней отношению, ему придется сообщить об этом властям.
— Мария попросила совета у партнерши, — сказал Шид.
— Какая партнерша? — удивился Блум.
— Ее подружка, с которой дружила с семнадцати лет.
— Кого вы имеете в виду?
— Некого другого, как Джинни Вард.
Де Люка и Кепьон — детективы, которые с самого начала занимались покушением на Хоуп, — расспрашивали Марию Торренс на третьем этаже в помещении пункта охраны общественного порядка, а в соседней комнате Блум допрашивал Джинни Вард. Ни одной женщине не было известно, что ее подруга находится в соседнем помещении. Им было объявлено, что они арестованы, и если желают, могут вызвать к себе адвоката. Мария Торренс тут же потребовала адвоката. Джинни Варда предпочла отвечать на вопросы без адвоката.
— Мисс Торренс, — сказал Де Люк, — мы бы хотели спросить вас кое о чем, если только вы…
— Да? Что такое? — сразу спросил адвокат.
Его звали Говард Мандел. Он был одним из лучших адвокатов Калузы по уголовным делам. Мэттью всегда говорил об этом. Когда Патриция узнала, что Мария позвонила именно ему, она закатила глаза, зная, что тягаться с ним будет очень трудно. Мандел ждал вопросов, вызывающе упершись руками в бедра, выпрямившись и выставив вперед подбородок. Он пытался нагнать страх на Де Люка и Кепьона, работавших в полиции по двадцать лет. Они уже давно все слышали и видели, и его поза их не могла запугать. Мария блестела глазками и казалась весьма внимательной. На ней был надет рыжий парик и зеленый костюм с туфлями на высоком каблуке в тон костюму. Казалось, Марию Торренс ничто не волнует и не страшит, потому что ее защитник сможет защитить ее от любых опасностей и неприятностей.
— Адвокат, — сказал Кепьон, — вот кассета, которую записал Мэттью Хоуп во время разговора с Питером Торренсом.
— Между прочим, — спросил Марию Де Люка, — вы с ним недавно виделись?
— Мистер Хоуп сейчас находится в больнице, — ответила Мария.
— Минуточку, — прервал их Мандел.
— Я имею в виду вашего отца, — сказал Де Люка.
— Нет, я его не видела.
— Вы с ним не разговаривали недавно?
— Нет.
— Вы знали, что он был в городе?
— Это для меня новость.
— В его записной книжке встреча с вами была записана на час дня в прошлую среду, — сказал Де Люка, а потом добавил: — Извините, адвокат, не хотел вас перебивать.
— Вы закончили? — спросил Мандел.
