Проведя как-то совещание, начальник Гены, отпустив всех, попросил его задержаться.
— Как у тебя дела? — спросил он и протянул свою руку.
Гена дал начальнику папку, которую он принёс на совещание, и которую так и не пришлось открыть.
— Ну что ж, неплохо, очень даже неплохо, — говорил начальник не то себе, не то своему сотруднику, просматривая содержимое папки.
— Что же там хорошего? Все доказательства косвенные, суду предъявлять нечего.
— А зачем тебе нужен суд? До суда мы доводить ничего не будем.
— То есть как это не будем? — не понял Гена.
— Если мы доведём до суда, то суд сам всё себе и возьмёт, а это нас не устраивает, — пояснил начальник.
— Что возьмёт суд?
Начальник посмотрел по сторонам и отечески улыбнулся.
— Подойди, я тебе всё объясню.
Гена пересел поближе к начальнику и приготовился внимательно слушать.
— Вот видишь, — начал шеф, показывая на какой-то листок в деле. — Это Шкворень — он работает на Тамбовцев. Те его конечно нам не отдадут, но заплатить заплатят, тут они никуда не денутся. А этот персонаж, — начальник показал на приложенную к делу фотокарточку неизвестно на кого работает. Скорее всего, это либо дебютант, либо беспредельщик. Нам необходимо выяснить серьёзная у них организация или нет. Если нет, то мы его закрываем и Тамбовцы нам ещё доплачивают за то, что мы убрали конкурента, а если нет, то они всё равно нам платят за то, что мы их вывели на конкурента. Сечёшь? При любом раскладе они должны нам платить.
— А потерпевший?
— А что потерпевший? Потерпевший — барыга, он по жизни платить должен. Если его никто защитить не сумел, то его крышей будем мы.
Гена хотел возмутиться, хотел напомнить начальнику, что они офицеры милиции, а не бандиты, но почему-то сказал совсем не то, что хотел:
— У этого барыги за душой ничего не осталось. Его всего выпотрошили.
— Что совсем ничего? — сочувственно спросил начальник.
Гена покачал головой.
— Жаль, а я хотел барыгу тебе оставить.
Начальник закрыл папку и положил её в ящик своего стола. Оттуда он вытащил другую и подал её Гене.
— Возьми, этого взяли при попытке ограбления сберкассы, у него есть, что взять.
Иванов Владимир Петрович был одним из тех членов общества, которые обладая поплавком (значком высшего учебного заведения), в материальном плане шёл, как говорится на дно. Во времена советской власти так и говорили: «поплавок зачастую бывает и грузилом». Понять это очень просто: Для того, чтобы занять мало-мальски значимый пост, необходимо быть членом партии. Однако вступить в партию, имея на груди поплавок, было не так-то просто. Партия в стране советов была рабоче-крестьянская, то есть состояла из представителей двух основных классов общества — рабочих и крестьян. Интеллигенция, к коей относились люди, имеющие высшее образование, вообще ни к какому классу не относились, они квалифицировались, как прослойка. Совершенно очевидно, что если бы общество двигалось вперёд исключительно благодаря этим двум классам, то оно если бы и дошло до чего, так это не до развитого социализма, а до пивного ларька, где с лёгкой душой пропило бы всё, включая и социализм. Именно поэтому интеллигентов, хотелось это обществу или не хотелось, но принимать в партию. Должен же кто-то руководить государством? Не всем же только руки поднимать на собраниях? Именно поэтому в райкомах партии свято соблюдалось негласное правило: принять в партию одного инженера можно было только после того, как будут приняты в партию трое рабочих.
Владимир Петрович уже второй год исполнявший обязанности начальника отдела технического контроля, стоял перед секретарём партийной организацией с заявлением о приёме в партию, потому, как другим способом исключить из названия своей должности пресловутую абравиатуру «ИО» не было никакой возможности.
— Я же тебе говорил, что пока мы не примем трёх рабочих, нам никто не разрешит принять инженера, — объяснял ему секретарь.
— Аркадий Иванович, но уже два года прошло! Неужели за два года не приняли ни одного рабочего?
— Ну, почему же не приняли? Троих приняли.
— Тогда почему же опять осталось троё?
— Не можем же мы допустить, чтобы у нас директор не был членом партии! Пришлось его вставить вне очереди.
— Это что же за два года всего трое рабочих?
— А ты что думал? Это ведь тебе партия для карьеры нужна, а ему для чего? Он и без партии прекрасно обходится.
— Выходит, что нашему рабочему классу партия не нужна?
Секретарь вздрогнул и осмотрелся кругом.
— Ты думаешь, что говоришь?
— А что я такого сказал? Или у вас на вступление в партию очередь из рабочих стоит?
— Очередь стоит, только не из рабочих, а из карьеристов вроде тебя.
— Что вы хотите этим сказать?
— А то, что слышал: Тебе партия нужна только для одной цели — карьерного роста.
— Неужели вы считаете, что для руководителя карьерный рост ничего не значит? Вы-то для чего в партию вступали?
Секретарь снова подозрительно осмотрелся.
— Володя, ты совсем за своей речью не следишь.
— А что ты ёрзаешь, будто сейчас тридцать седьмой год? — забыв, что встреча носит официальный характер, перешёл на «ТЫ» Владимир Петрович.
Однако, это обстоятельство нисколько не смутило секретаря партийной организации.
— Я, между прочим, в партию вступил, когда на рабочей сетке был.
Аркадий Иванович вдруг улыбнулся и с хитрецой посмотрел на исполняющего обязанности начальника ОТК. Тот, заметив это, понял, что секретарь нашёл какой-то выход из создавшегося тупика.
— А если тебе перейти на рабочую сетку? — вдруг предложил Аркадий Иванович.
— Мне? Я же инженер!
— А ты слышал, выступление Леонида Ильича на съезде? Наша партия гордится тем, что среди рабочих всё больше и больше людей с высшим образованием.
— Да этим не гордиться, а стыдиться надо. Государство тратит сумасшедшие деньги на подготовку инженера, а он потом вместо того, чтобы реализовывать свои знания гайки крутит!
— Почему гайки? В стране много станков с числовым программным управлением…
— В стране может быть и много, а на нашем заводе зубило и кувалда — вот весь инструмент пролетариата.
— Володя, давай будем рассуждать по государственному. Раз на съезде так считают, значит этот государство устраивает. И не только государство, но и нас с тобой. У меня сразу рост по рабочему классу появятся, а ты через два года можешь считать себя членом КПСС.
— Как через два года?
— А как ты думал? Не могу же я тебя сразу принять? Тогда всё белыми нитками будет шито. А через год — милости просим.
— Так через год. А второй?
— Про кандидатский срок забыл? Год отдай и не греши.
— Чёрт с ним, — сломался Владимир Петрович, — оформляйте на рабочую сетку.
В доме Владимира Петровича если не объявили траур, то во всяком случае его придерживались. И на это были веские причины: человек с высшим образованием, начальник отдела для того, чтобы иметь дальнейшее продвижение по службе бросил свой отдел и пошёл работать слесарем.
— Нет, у меня в голове не укладывается, — сокрушалась супруга, — это только в нашей ненормальной стране могло произойти!
— Страна у нас нормальная! — не соглашался тесть. — Мы первое в мире государство рабочих и крестьян.
— Папа, только не надо этих идиотских партийных лозунгов!
— Почему идиотских? Мой отец, твой дед за эту власть кровь на гражданской проливали. И ничего страшного, если твой муж рядом с рабочим классом постоит! Не беспокойся, не запачкается!
Отцу стоило только хоть в небольшой степени негативно намекнуть или обмолвиться в адрес его любимого развитого социализма, как это приводило к очень бурной и болезненной реакции: он начинал кричать, махать руками и громить воображаемого врага, будто он находится в Первой конной армии под предводительством Буденного, а в руках у него не упаковка лекарств, а шашка, рубящая головы белых направо и налево. Разумеется, что реакция такого рода не могла ничего вызвать, кроме как повышение артериального давления, которое в свою очередь подтягивало приступ стенокардии. Самое неприятное то, что в таких случаях никакие медицинские препараты не помогали, потому что упрямый старик в припадке гнева просто отказывался их принимать. Но, как говорится, на каждый яд есть своё противоядие. Жена приносила старую прошлогоднюю газету «Правда» и подавала её мужу.
— Костя, почитай. Наши опять спутник запустили!
— Как, опять!? — радовался старик.
Он брал газету и забыв о только что терзавших его волнениях, погружался в чтение того, что он уже читал раз десять или двадцать не удосужившись даже обратить внимание не только на число и месяц газеты, но даже на год её издания. Отец уходил в свою комнату и в доме снова воцарялась тишина.
