Сегодня жду ее у кафушки быстрого и некачественного питания. Только что перестал моросить холодный дождь, и вокруг меня ошметки почернелого снега, грязь и озерца отвратной коричневой жижи. А надо мной со слоновьей грацией ползут серо-свинцовые тучи, в промежутках между которыми сияет дымный свет.
Она опаздывает всего-то на пять минут, что для женщины и опозданием не считается…
Мы сидим с нею вдвоем за столиком и, интеллигентно работая ножом и вилкой, поедаем итальянскую пиццу. Запиваем американской газводой. Нас окружают тепло, музычка и непрерывный гомон жующего и треплющегося подрастающего поколения. Кто-то с упоением балабонит по мобильнику. И от этого клокотания молодой безбашенной энергии создается обманчивое, но чрезвычайно приятное впечатление, что наступило лето.
В реальности Рита не слишком смахивает на знаменитую флорентийку – так, заурядная девчонка с лукавой, почти безбровой мордашкой. На ней алая курточка и обтягивающие джинсики. Вряд ли Леонардо захотел бы написать ее портрет. Впрочем, за большое бабло – почему бы и нет? Но, думаю, не так бы уж и старался.
Кстати, что интересно.
При таких шельмоватых зенках ей полагается быть легкомысленной до предела, ее должна окружать куча закадычных приятелей и подружек. А вот и нет. Смиренница и молчунья. Странные фортели выкидывает иногда мать-природа.
– Скажите, – брякаю самое первое, что приходит в башку, – почему вас называют Ритой? Ведь ваше полное имя Маргарита, не так ли? И наверняка родители окрестили вас в честь героини Булгакова – тогда этот роман только входил в моду. Значит, вы – светлая королева Марго.
От неожиданности она слегка шалеет, но отвечает спокойно и разумно:
– По-моему, булгаковская Маргарита – падшая женщина, – высказав это глубокое суждение, она пунцовеет так, что краснеют даже бесцветные глаза, но продолжает твердо: – Я бы не хотела быть такой. И прошу всех называть меня Ритой.
– Вы – человек верующий?
Я обращаюсь к ней на «вы», сам не знаю, почему.
– Да, я истинно верую. И мне противны современные девушки, которые много пьют, курят и вешаются парням на шею.
– Тем не менее, вы дружили с Никой. А она, кстати, была наркоманкой и – как, наверное, сказали бы вы, – блудницей.
– В моем лексиконе нет подобных слов. Что касается Ники, то у нас не было доверительных отношений. Просто она была несчастной и заблудшей, не понятой окружающими. Она тянулась ко мне.
– А вы к ней тянулись?
– Я человек самодостаточный – как и всякий, чья душа обращена к Богу. Он – моя несокрушимая опора.
Рита говорит, строго глядя мне в глаза, и я представляю ее в смиренном платочке у дверей храма или возле аналоя, истово крестящуюся и шепчущую древние таинственные слова.
Лет семьдесят назад такие строгие девочки были активными пионерками и комсомолками, вожатыми-секретарями, истово преданными великому делу Ленина-Сталина. Они свято верили в окончательную победу пролетариата и мировую революцию. Сегодня они с тем же пылом поклоняются Богу. Иные времена, иные нравы.
Мы толкуем еще минут пятнадцать, но на все мои расспросы о Нике она отвечает примерно одной и той же фразой, только в разных вариациях: «Я и Ника не распахивались друг перед другом».
«Перед кем же, – думаю я, – усопшая распахивалась? – И отвечаю сам себе: – Ни перед кем. Никому не доверяла она своих тайн. Ни одной живой душе». И мне становится жаль ее бесконечно.
Потому что каждый человек должен иметь возможность выговориться, выплеснуться – хоть перед первой попавшейся старушкой на скамейке. Даже взрослый, битый жизнью мужик, а уж ребенок – подавно.
– Последний вопрос. Ника показывала вам свои стихи? – интересуюсь на прощание, чтобы как-то закруглить наше никчемное каляканье.
Ожидаю получить в ответ: «Никаких стихов она не писала». И внезапно слышу:
– Да. У меня даже есть тетрадка с Никиными стихами.
Вот те раз!
– И я могу ее поглядеть?
– Конечно. Если хотите, насовсем отдам, – Рита равнодушно пожимает плечиками. – Мне лично она не нужна…
* * *
На следующий день, двадцать восьмого марта в моих руках оказывается тетрадка Ники.
Самая обычная тетрадка. На бледновато-сиреневой обложке нарисован бородатый Дмитрий Иваныч Менделеев. А двенадцать листочков в клеточку заполнены безумными стихами школярки-наркоманки, выведенными крупным аккуратным детским почерком.
Анна еще на работе. Я укладываюсь на диван, прихлебывая пиво, чтобы прочистить сознание. Перелистываю клетчатую тетрадочку, добросовестно пытаюсь прочесть и хоть что-нибудь понять – и не понимаю ни фига. Словно меня заставили бегать босиком по битому стеклу и ржавым гвоздям… Минут через десять начинаю чувствовать, как со страшной силой выносит мозг.
Встаю, медленно вдыхаю-выдыхаю воздух и помаленьку успокаиваюсь. Ощущение такое, что обкурился.
Снова ложусь, сцепляю зубы и принимаюсь разбирать вирши. Полный бред, пацаны! Шиза в самой последней стадии. Но ведь и в горячечном бреду должен быть хоть какой-то смысл!..
Стой… Погоди-ка… В нагромождении бессвязных слов вдруг замерцал тонюсенький лучик разума. Он еще едва различим, но он есть! Этот лучик – строчка, которая заставляет сильно забиться мое сердце: «Дьявол! Ты хочешь дышать небом Аустерлица, а вдыхаешь серу геенны». А ведь это что-то до боли знакомое! Нет, не зря юный Королек проходил в школе отечественную классику!
Итак. Поле Аустерлица. Раненый князь. Подъехавший к нему со свитой Наполеон…
Встаю с дивана, подхожу к окну.
За стеклами темно и мокро. Недавно закончился дождь вперемешку со снегом, и ясно видна дорога, похожая на светящуюся желтую, белую и алую реку, – это ползут огоньки машин. Гомо сапиенсы торопятся домой, туда, где тепло и горит свет. И по большому счету неважно, ждут их там или нет, хотя лучше, чтобы ждали. Главное – в своей квартирке можно поужинать чем Бог послал, поглядеть телевизор, завалиться в постель и уснуть, чтобы утром как встрепанному в холодноватой тьме снова бежать зарабатывать деньги, бабки, бабло, лавандосы, тугрики…
Аустерлиц и дьявол. Сочетание странное, чертовски странное – и крайне любопытное. Ладно, теперь поглядим, нет ли в тетрадке еще чего-нибудь про главного демона (не к ночи будь помянут).
Возвращаюсь к дивану. Снова принимаюсь перечитывать Никины стихи, время от времени скрипя зубами…
Ага, вот оно! «Дьявол, ты стоишь на моем пути, присвоив имя ангела, но буква – одна лишь буква между вами – как бездна. Как пропасть между раем и преисподней!..»
Звоню родителям Ники. Трубку берет Никина мамаша.
– Вы не знаете, – спрашиваю у нее, – человека по фамилии Болконский или что-то вроде того?
– Болконского среди моих знакомых нет, – отвечает она. – А Болонских немало. Моя девичья фамилия Болонская.
У меня перехватывает дыхание. Вдруг начинаю чувствовать сердце. Оно бьется сильно и неровно. И все вопросы, которые крутились в башке, тотчас высвистываются наружу и уносятся за пределы квартиры, города, вселенной.
– Так вы из дворян? – выпаливаю первую попавшуюся фразу, которая не успела улепетнуть из мозгов.
– О своих генеалогических корнях я знаю немного, – судя по голосу, она улыбается. – Но род Болонских действительно дворянский. Древний или нет – не скажу. Как вы понимаете, при советской власти свою принадлежность к дворянству старались не афишировать. Особенно в сталинское время. Тогда в моде было рабоче-крестьянское происхождение.
– А кто из Болонских проживает в нашем городке?
– Попытаюсь перечислить. У меня два брата. Один младше меня, другой старше – я была средней в семье. Младший женат и, к сожалению, бездетен. Теперь что касается старшего… Его супруга в прошлом году умерла. У него двое взрослых детей: дочь и сын. Дочь холостячка, у сына жена и ребенок… Так, считаем… Итого шесть Болонских. Я в этот список не вхожу, поскольку ношу фамилию мужа… – мамаша Ники смеется. – Я вас не запутала?.. Если же вам нужны все Болонские из нашего города, извините, я пас.
– Обойдусь теми, кого вы назвали. Хотел бы потрепаться с ними о Нике. Вдруг да всплывет что-нибудь этакое… э-э-э… любопытненькое, – небрежно заявляю я и даже цыкаю зубом, чтобы показать, насколько мне безразличен будущий разговор.
Но она не клюет на мой беспечный тон.
– Зачем это вам? – спрашивает настороженно.
– Тайна полишинеля… Шучу, никакой тайны, конечно же, нет. Просто – для выяснения обстоятельств – необходимо побеседовать со всеми, кто хоть что-то может сообщить.
– Но мои братья абсолютно ничего не знают, поверьте! А уж дети Стаса и подавно.
– Стас, если не ошибаюсь – это ваш старший брат?
– Он не просто старший, – ее голос набухает сестринской гордостью. – Он, если хотите, – лицо всего рода Болонских. Уважаемый юрист. Президент фирмы «Болонский и партнеры».
– Вот оно как…
– Именно. У него на свою-то семью не хватает времени, а уж на Нику…
