— Бывает, — белобрысый, не отрывая рук от баранки, взглянул на Виталия. — Довольно распространенная фамилия. У нас в таксопарке двое Левашовых работают. Не ваши родственники?
— Пожалуй, нет. Что-то не припоминаю.
Они перебросились несколькими фразами. Виталий нащупал в кармане деньги, взглянул на счетчик. Он хотел попросить таксиста остановить машину, от Садового переулка до дома идти каких-нибудь пятьдесят метров, но собеседник вдруг воспылал к нему симпатией. Когда же узнал, что Левашов врач и спешит на ночное дежурство, подождал его у подъезда целых пятнадцать минут и подвез к больнице в точно назначенный срок.
Прямо у остановки напротив входа в филармонию спрашивали лишние билеты. Бережной встретился с женой сбоку от фасада. Она в полумраке возникла из-за колонны, одетая не по погоде, в насквозь продуваемое ветром любимом замшевым пальто. Лицо Ольги выглядело удивительно молодым, и слова упрека («Ты опять в этом легкомысленном пальто!»), не успев сорваться с губ Сергея Леонтьевича, растаяли в морозном воздухе.
Она не сказала, что еще минутами назад заметила его. Увидела, как он вышел из троллейбуса, дождался сигнала светофора и, на миг, затерявшись в толпе прохожих, появился опять, кивнул кому-то из знакомых и, близоруко взглянув на часы, начал искать ее.
До начала концерта оставалось около получаса.
— Давай-ка зайдем в буфет, выпьем горячего кофе, — предложил Бережной. — Ты, Оленька, совсем замерзла. Давно ждешь?
— С вечера, — отшутилась она. — А вот кофе — это хорошо, — желательно с пирожным.
— С пирожным и рюмкой ликера.
— Совсем замечательно!
Вдруг она сжала его руку, потянула в сторону. Бережной в недоумении двинулся за женой. Тут и случилось маленькое чудо. Совсем неподалеку, метрах в двадцати от них, остановился светлый «Мерседес». Из машины вышел молодой крепкий мужчина без головного убора в строгом черном пальто. «Мацуев», — прошептал кто-то рядом. Пианист задержался на миг, взглянул на толпу у филармонии и, сопровождаемый представительным седоватым господином, скрылся за дверью служебного входа.
В фойе им встретились знакомые, с которыми они обменялись мнениями о предстоящем концерте. Мацуев есть Мацуев, это было понятно без лишних слов.
На втором этаже, в буфете, взяв кофе и пирожные (ликера, увы, не оказалось), Сергей Леонтьевич столкнулся с Венецким, давним приятелем, хирургом железнодорожной больницы.
— Представляешь, Сережа, нас уже с месяц как закрыли, — пожаловался Венецкий. — Главный капремонт затеял. Двое врачей ушли в отпуск, сам я отсиживаюсь в поликлинике на приеме, вправляю вывихи и вырезаю панариции.
— Это надолго?
— Ремонт протянется не меньше года. А когда откроемся, никто не знает.
— Вот так оно и бывает. А у меня дежурить некому, через два — три дня меняемся. Абсурд какой-то. А ты, Костя, опытный хирург — и попал в безработные.
— Квалификацию теряю. Даже толстеть начал.
— Раз такое дело встречаемся на будущей неделе, — решительно произнес Бережной. — Попробую убедить главного в пользе твоего совместительства и дежурств у нас по хирургии. Работы навалом, вмиг похудеешь…
В первом отделении Мацев играл Бетховена, во втором — Рахманинова и Шимановского. Он решительно выходил на сцену в элегантном темном смокинге, но казался напряженным, даже скованным. Сев на винтовой табурет и, опустив пальцы на клавиши, слегка наклонив голову с полуопущенными веками, цепенел на несколько секунд, напоминая в эти мгновенья тревожную черную птицу. Но с первыми аккордами ощущение тревоги покидало пианиста, исчезало просто и естественно, как мартовский снег под лучами солнца.
Бережной подумал, что есть в их профессиях нечто общее. Поначалу он решил, что это руки. Понятно, хирургу, как и пианисту, нужны чуткие пальцы, в них вся сила и надежда. Лишнее движение на операции — словно фальшивый аккорд. Но уже в финале бетховенской симфонии, он уловил, в чем кроется суть этой общности. Нет, вовсе не во внешне заметных движениях рук и пальцев, а, наверное, в том внутреннем беспокойстве, с которым они, профессионалы, делают свое делу. Сомнения, страх нужно отбросить, стряхнуть, как ненужный груз. Иначе напряжение станет сильнее человека, не даст ему творить.
Давно он не чувствовал себя столь легко и свободно. Музыка заполнила каждую клеточку тела, растворилась в ней, снимая усталость, накапливающуюся исподволь после ежедневных операций и дежурств.
— Давай послезавтра сходим на лыжах в лес, — предложил он Ольге, когда они вышли из филармонии. — В субботу у меня свободный день. Созвонимся с Булавиными, они заядлые путешественники.
— Ветер, непогода, — жену явно не вдохновило его предложение. — К тому же, в субботу у меня уборка и стирка. Резвись с Булавиными сам.
Сергей Леонтьевич схитрил, иногда он позволял это себе в подобных ситуациях:
— Ну, Оленька, мы ненадолго. Часика два побудем в лесу, прогуляемся по морозцу. А пообедаем в «Березовой роще», это как раз по пути. Прямо на лыжах и подъедем к ресторану.
— Уговорил! Ты все-таки хитрец, Серж, к тому же еще и соблазнитель. Знаешь, что перед рестораном я не устою…
Спать после концерта не хотелось. Голова была ясной и свежей, обычной вечерней усталости не ощущалось. Сергей Леонтьевич среди бумаг в портфеле разыскал анкету с вопросами. Завтра можно все переписать начисто или отпечатать на машинке. Осталось ответить на единственный вопрос: если б снова начать, что б ты выбрал опять? Сейчас самое подходящее время для этого.
… Мысли его сместились в прошлое. Бережному не было двадцати, когда началась война. В мае 1942 года их «выпустили» досрочно зауряд-врачами. В сложное военное время ввели такой статус для студентов мединститутов старших курсов, предполагая, что закончить образование они смогут потом, после победы. Боевое крещение он получил в медсанбате под городком с красивым названием Малиновка. С осени начал стажироваться по хирургии в ХППГ (хирургическом полевом передвижном госпитале). К концу войны Бережной дослужился до капитана, заведовал отделением грудной хирургии. Внезапно в августе сорок пятого, когда их дивизия несколькими эшелонами двинулась на восток, Бережного вызвали в Москву.
Несколько сотен боевых офицеров собрали в Центральном институте усовершенствования врачей. «Как молоды мы были» — вспомнились ему слова известной песни. Действительно, мужчин старше тридцати были считанные единицы. У большинства боевые награды, встречались среди собравшихся старшие офицеры — подполковники, а то и полковники медицинской службы. Пять месяцев профессора, даже академики, светила отечественной медицины читали им лекции по доброму десятку клинических и теоретических дисциплин. Они думали, что экзаменов не будет. В самом деле, разве не познали они военную медицину на практике? Случалось, что хирурги, сутками не выходившие из операционных, откладывали скальпель, чтобы взять в не отмытые от гипса и йода руки автоматы. Однако наверху рассудили иначе. Зимой начались зачеты, в конце января — экзамены. Их принимали строго, без поблажек, невзирая на награды и нашивки о ранениях. Начальники госпиталей, полковые и дивизионные врачи волновались и переживали, как обычные студенты. Тогда-то, в мае 1946-го года, получил, наконец, Бережной скромную синенькую книжечку, свой пропахший порохом и потом диплом.
Так, что бы он, Сергей Бережной, выбрал опять? Конечно, медицину, а в ней — хирургию, его тяжкую, иногда в минуты бессилия горькую, но столь притягательную профессию. Однако, думая об этом, Сергей Леонтьевич не написал ни слова. Он с опасением относился к громким фразам. А поскольку ответ все-таки придется писать, решил опять потянуть до завтрашнего дня…
До одиннадцати вечера Левашов отдыхал. К двенадцати ему по графику надо подъехать к вокзалу, чтобы встретить последнюю электричку из Москвы. Николаю удалось вздремнуть перед ночной сменой, супруга и сын, узнав о его сверхурочной работе, старались не шуметь. Когда он проснулся, Вера что-то вязала, Игорь уже спал.
Николай чувствовал себя бодрым и отдохнувшим, решив, что сможет без особых усилий ездить хоть до утра. На кухне его ждал заботливо приготовленный ужин. Однако он перекусил до сна, сейчас есть не хотелось. Левашов выпил большую чашку крепкого чаю, как любил, с сахаром вприкуску, для приличия пожевал кусочек теплого пирога.
— Что за адова работа! — сокрушалась Вера, укладывая в пакет бутерброды. — Ни сна, ни отдыха, и сын без отца растет. Как Игорь говорит, один такой герой на весь таксопарк выискался. Мученик… Будь осторожнее, Коля, гололед…
— За героизм и мужество нам сверхурочные и ночные платят, маманя, — отшутился Левашов. — А деньги, согласись, нам ох как нужны. Разом за кредит рассчитаемся. Да и что поделаешь, грипп. Половина наших мужиков в постелях. Эпидемия, стихийное бедствие.
