— Ну, Мукаев, ты даешь! Ты из чьей постели в то утро выпорхнул, когда памяти лишился?
— Ты кто?
Она разозлилась:
— Ваня, ты это брось! У нас с тобой любовь не первый год. Олеся я. Леся. Ох. Все равно я тебя люблю!
Украдкой оглянувшись, она снова стала его целовать. Горячо, жарко. Гладила его плечи, пальчиками забираясь за ворот больничной пижамы, нежными губами трогала курчавые волосы на груди. Потом зашептала:
— Соскучилась… А здесь никак нельзя?
— Где здесь? — хрипло спросил он. Жар уже затопил целиком, руки налились силой. Взять бы ее сейчас и…
— Ха-ха! Где! На мягкой травке! Ванечка… Ваня…
— Постой…
— Ладно. Постою. Когда выйдешь отсюда, ко мне придешь ночевать?
— Где ты живешь?
— Ноги сами приведут. Или это. — Она рукой игриво провела по его брюкам. Глаза цвета морской волны вспыхнули, заиграли. Он тут же подумал о юге, о жарком солнце, о его лучах на поверхности соленой зеленоватой воды. И снова поцелуи, жаркий шепот: — Ванечка, Ваня…
Всю ночь он не мог успокоиться. Значит, кроме жены была еще и любовница. В целом это нормально. И понятно теперь, почему эта Зоя показалась ему такой чужой. Любил он не ее, а другую женщину. Ночевал у нее. Да, надо было там, прямо на мягкой травке. Может, никто бы и не застал. Хотя, чего стесняться, весь город, наверное, и так знает про эту Лесю. Что ж, запишем в память и ее, красавицу-любовницу. А адресок как-нибудь сообразим. Все-таки хорошо, что он следователь. Так проще разобраться с человеком, который напичкал его этим зельем. Найти и убить.
…День, когда выписали из больницы, он отметил как третий важный день в своей новой жизни. Жизнь эта все еще жала, и было в ней неудобно, словно в костюме с чужого плеча. И еще она была явно ему мала. Он никак не мог втиснуть себя в рамки этого маленького провинциального городка на окраине Московской области. А говорят, что он провел здесь всю свою жизнь, за исключением нескольких лет учебы в институте. Учился, женился, работал. Любил. Но себе, в личный календарь, так и записал: день третий, утро.
Забирала его из больницы Зоя. Он полностью признал себя Иваном Александровичем Мукаевым тридцати пяти лет, следователем районной прокуратуры, проживающим по адресу, записанному в его паспорте и личном деле. Признал свою мать, свое детство, юность, высшее юридическое образование и тайно признал любовницу Олесю.
По городу из больницы пошел пешком, чтобы признать и его. В конце концов, город маленький, ориентироваться в нем несложно. Спустился вниз по дороге с холма, на котором находилась больница, за руку цеплялась эта Зоя. Они прошлись по площади, потом мимо платной автомобильной стоянки направились к своему микрорайону, к своему дому, где, как сказали, на втором этаже была его хорошая трехкомнатная квартира.
И тут, возле стоянки, его словно под дых толкнули. Он захлебнулся, остановился.
— Ты что, Ванечка? Нехорошо тебе? — заботливо спросила эта Зоя.
Он не ответил, повернулся резко и направился прямо к стоянке. Такая машина на ней была только одна. Черная, большая, блестящая, с тонированными стеклами. «Мерседес». Пятисотый «Мерседес». Машина была не на сигнализации, но он, кажется, знал, что на ее руле висит противоугонный «костыль». Хотя за черными стеклами не мог этого видеть. Но он про «костыль» знал. Подошел, подергал запертую дверцу, похлопал себя рукой по карману. Ключей, разумеется, не было. Откуда они там возьмутся?
— Ванечка, да что с тобой? — вцепилась в него эта Зоя. — Пойдем домой. Пойдем.
— Да-да, сейчас. — Он почему-то знал, что должен сесть в эту машину. Но ключей не было. Все равно стоял, не мог оторваться. Чувство гордости наполняло его. Хорошая машина. Но где же ключи?
Он обернулся: у кого бы спросить, давно ли эта машина здесь стоит? И не оставляли ли для него ключи? Нет, никого. Охранник, который на него подозрительно косится, не знаком. Что ж, это надо вспомнить.
И, послушно продолжая под руку с этой Зоей свой путь к трехкомнатной квартире на втором этаже, он не удержался и обернулся несколько раз. Черный пятисотый «Мерседес» очень прочно ассоциировался у него в памяти со словами «моя машина».
Полдень
Квартиру он не узнал, дома себя не почувствовал, и это не удивило. Эта Зоя сказала же, что здесь его раньше видели редко. Должно быть, часто ночевал у любовницы, у Олеси, а тут все чужое. Головешки только-только закончили учебный год, обе с отличными отметками, только у Маши «четверка» по русскому, у Даши по математике. Они очень вежливо сказали «здравствуй, папа» и убежали на улицу, наскоро пообедав.
— Почему мои дети так равнодушно ко мне относятся? — спросил он.
Эта Зоя кормила его обедом. Готовила она очень хорошо, он это отметил еще в больнице, когда с удовольствием поглощал домашние пирожки, плюшки и кисели. Вот и сейчас съел с большим аппетитом целую тарелку красного наваристого борща и собирался разобраться до конца с макаронами, обильно политыми мясной подливкой, и с компотом.
— А ты их хотел, детей? — вдруг сердито ответила она.
— Откуда же они тогда взялись, если не хотел?
— Не помнишь, да? Как переспал со мной по пьянке, не помнишь, как жениться тебя умоляла, не помнишь? УЗИ показало близнецов, и я поняла, что одной мне двоих детей не поднять. Пока прокурор не пригрозил, ты, Ванечка, ни в какую.
— Значит, я женился на тебе, когда ты оказалась беременной?
— Раньше, Ваня, ты говорил «по залету». Но ты мне всегда был нужен. Хоть такой, хоть ненадолго, хоть как…
— Не надо, не плачь.
— Я детей к родителям пока отправлю, на дачу. Мать с отцом с апреля на даче живут, вот Головешки у них и побудут, пока мы с тобой… В общем, давай сначала, Ваня.
— Давай, — легко и охотно согласился он.
Ведь в доме было чисто, везде вышитые и вывязанные салфеточки, комнатные цветы, уютно, красиво. Красота в его жизни и раньше была, а вот уюта не хватало. Не замечал, что ли, или не хотел замечать? А ведь женщина эта возилась с ним весь месяц, как с маленьким, и будет возиться до конца своих дней, что бы ни случилось. Вот она, значит, какая, любовь. Он нужен ей, этой Зое, любой нужен. Нужен детям, просто они боятся еще привыкнуть к такому, новому папе, который не торопится исчезнуть, не убегает с раннего утра, обедает с ними вместе за одним столом и даже собирается дома ужинать и дома же ночевать.
— Ты на работу завтра пойдешь? — Она мыла посуду, ловко вытирала тарелки полотенцем, ставила в сушку.
— Да. Пойду. А где ты работаешь? — спросил он.
— В школе. Учительницей биологии.
— Биологии? — Что-то шевельнулось в душе. Учительница биологии в его жизни раньше была, это точно. Значит, она, Зоя.
— Ты не волнуйся: у меня каникулы начались. Остались только дежурства в школе. Но это недолго, до обеда. И не каждый день.
— Что ж. Значит, когда я приду с работы, ты будешь дома. Она вся вспыхнула, кивнула головой, засуетилась, прибираясь на кухне. Вот этот уютный домашний мир пришелся ему как раз. В том, прежнем, было слишком просторно и пусто. Теперь же, когда все съежилось до размеров этого маленького городка и трехкомнатной чистенькой квартирки на втором этаже, он и сам весь как-то съежился и успокоился. Да, так проще. Надо переждать какое-то время. Просто успокоиться и переждать.
Вечер, ночь
Головешки прибежали с улицы, поели быстренько, до половины одиннадцатого смотрели телевизор, потом дисциплинированно улеглись в своей комнате в постель. Он зашел, посмотрел. Кровать двухъярусная, сверху спит Маша, снизу Даша. Нет, не спят. Шушукались, когда он подходил к двери, когда открыл, затихли. Легли, натянули на нос одеяла.
Он подошел на цыпочках, сначала посмотрел вверх, потом вниз. Улыбнулся отчего-то. Совершенно же одинаковые! И хорошенькие какие!
— Спокойной ночи, — сказал он и поправил одеяла. Сначала Маше, потом Даше.
Когда выходил, обе, словно две пушистые белочки, высунув из-под одеяла носы, смотрели на него очень внимательно и настороженно. И так же по-беличьи фыркнули и одинаково отвернулись к стене.
Эта Зоя посмотрела вопросительно:
— Ты где будешь спать?
— Как это где? В спальне.
Она обрадовалась, раскраснелась, потом побежала стелить, очень долго плескалась в ванной. Он лег первым, наволочка приятно пахла лавандой, одеяло оказалось не тонким и не толстым, в самый раз как он любил. Слышал, как эта Зоя заглянула в соседнюю комнату, к Головешкам. Потом вошла, таинственно, каким-то особым голосом сказала:
— Спят.
Легла она на краешек двуспальной кровати, очень осторожно. Полежала немного, потом покосилась на него. Что-то ей было надо. Вспомнил: она женщина, он мужчина. Муж и жена. Развернулся к ней, посмотрел:
— Зоя? Ты не спишь?
Она робко протянула руку, коснулась черных курчавых волос у него на груди:
