Воронеж остался позади. Дорога поблескивало темным свинцом. По мокрому асфальту сыщик старался не гнать. Да и торопиться было некуда. Ерожин поглядел на часы. Время перевалило за восемь. Петр Григорьевич надеялся, что в Мосмкве новый рабочий день даст генералу возможнось получить свежую информацию. Грыжин отзвонил ровно в девять.
– Петро, дело дрянь. В районе Большого Мамона, недалеко от поселка Горохово, сгорела большегрузная фура. Ни номеров, ни каких других документов в акте не фигурирует. В нем записано, что водитель в нетрезвом виде сильно гнал по проселку и завалил грузовик в овраг. Водитель и если в кабине был пассажир, сгорели. Люба с тобой?
– Естественно. – Ответил Ерожин.
– Нелегко сказать об этом девочке. Конечно, может быть, Петро, это совсем другая машина, но мне, старому фараону, кажется, что это наша. – Голос генерала звучал глухо и Петр понял, что Иван Григорьевич в трагической гибели Глеба не сомневается.
– Что случилось? – Спросила Люба. По лицу Ерожина она заметила, что тот получил тревожное сообщение.
– Грыжин выдал информацию, что возле небольшого городка на нашем пути сгорел грузовик. Водитель грузовика погиб. Ты не паникуй. Пока не известно наша ли это фура. – Попытался он успокоить Любу.
– Поехали туда скорее. Глеб жив. – Ерожин посмотрел на нее и отметил, что жена его помощника внешне спокойна. И лишь руки, нервно теребившие салфетку, говорили о ее внутреннем состоянии. «Неужели она не спятила, а так умело владеет собой? Внутри бури, а снаружи тишина». – Такого самообладиня Петр Григорьевич от представительницы прекрасного пола не ожидал – «Нет, здесь что-то не так. Откуда эта маниакальная уверенность, что Глеб жив?» Петр Григорьевич еще раз внимательно оглядел попутчицу. Люба больше не выглядела спокойной. В каждом ее движении чувствовалось нетерпение.
– Петр Григорьевич, пожалуйста, побыстрей. – Попросила она водителя.
– Хорошо. Только не пищи. – Предупредил Ерожин.
До указанного места оставалось по подсчетам Петра километров сто двадцать. Подполковник откинулся на спинку сидения и утопил педаль газа в пол. «Саааб» рванул и понесся обгоняя все, что попадалась на пути. Люба молчала. Она не реагировала даже в тех случаях, когда столкновение со встречной машиной казалось ей неизбежным. До Большого Мамона они долетели за сорок шесть минут. Ни у кого не спрашивая, где находится отделение милиции, а руководствуясь лишь собственным чутьем, подполковник свернул в городок и через минуту притормозил у дверей райотдела. Попросив Любу оставаться в машине, Ерожин показал свое удостоверение и проследовал в кабинет начальника. На двери висела табличка с надписью Н. Р. Черемушкин.
Николай Романович сидел за столом в небольшом скучном кабинете и ел груши. Поначалу ничего путного Петр Григорьевич добиться от хозяина кабинета не мог. Московский гость насторожил местного начальника и тот не торопился выкладывать факты. Пришлось с Черемушкиным обстоятельно побеседовать, намекнув, что портить отношение с москвичем не в интересах майора. Николай Романович вздохнул и вышел. Вернулся он с папкой, которую и протянул Ерожину. В папке покоился акт. Сыщик быстро ознакомился с заключением работников Николая Романовича. Ничего нового он там не увидел. Все это сыщик уже знал от Грыжина. И лишь имена свидетелей заинтересовали подполковника и он выписал их в свой блокнот.
– Я бы хотел побывать на месте просшествия. – Попросил москвич. Начальник райотдела дал каманду вихрастому капитану.
– Серега Сударкин вас проводит.
Капитан Сударкин с нескрываемым сожалением отложил кулек с семечками, которые поглащал с удивительной сноровкой, нехотя уселся в милицейский «оазик», и махнув Ерожину, чтобы тот двигал за ним, рванул с места… Они покатили по улице с битым, изрезанным ямами и трещинами асфальтом. За жилезными заборами частных домов, в тени садовых деревьев пристекала неспешная жизнь провинциального южного райцентра. Вдоль дороги висели плакаты из которых приезжий мог узнать обо всем величии города с веселым названием Большой Мамон. От года его основания, до колличества школ, детских садов и поликлиник. Выехав за горордскую черту, Петр Григорьевич знал, что в Мамоне живет около десяти тысяч граждан и город славен их доблестным трудом. «Неплохо, чтобы трудолюбивые жители Большого Мамона» еще и заделали дыры в асфальте» – Объезжая рытвины и трещины, подумал сыщик. Городок закончился. Капитан миновал шлагбаум и вырулил на бетонку. Покрытие узкой шоссейки оказалось куда лучше, чем асфальт городских улиц и Ерожин придавил, чтобы не отстать от лихого капитана. По бокам бетонки начался лес из окаций, кленов и дубков. Сударкин включил левую мигалку и свернул на лесную дорогу. Низкая посадка шведской машины заставила Ерожина притормозить. Переползать песчаные ухабы пришлось медленно, чтобы не бить днище машины об грунт. Оазик сперва оторвался вперед, но поняв «ущербность» иномарки, остановился, дождался московских гостей и поехал потише. Песчаный проселок резко пошел под уклон. Через несколько минут лесок закончился и Ерожин увидел Дон. Небо понемногу начало проясняться. Облака рвались, освобождая путь солнечным лучам. От блеска реки Петр Григорьевич и Люба невольно зажмурились. Некоторое время они ехали по берегу Дона, затем, обътекая овраг с ручьем, проселок опять уходил вверх. На повороте «оазик» притормозил и вихрастый капитан вылез из машины. Петр Григорьевич последовал его примеру. Капитан кивнул вниз. Ерожин заглянул туда и увидел на дне оврага сгоревший остов грузовика. Трава и кустики вокруг тоже обгорели и являли глазу печальное зрелище недавней катастрофы. Подполковник быстро спустился вниз. Люба тоже вышла из машины, но вниз не пошла, а осталась стоять возле обрыва. Петр Григорьевич медленно обошел черный остав. С растояния пяти шагов он легко заметил пулевые отверстия в искареженных дверцах. Ни о каком пьяном водителе речи быть не могло. Сомнеий больше у Ерожина не осталось. Перед ним обгорелая фура Михеева. Через пол часа картина трагического пришествия сыщику была ясна. За «Мерседесом» гнались, его обстреляли и в результате абстрела грузовик загорелся. Почему все это отсутствовало в акте осмотра места присшествия, Ерожин мог только догадываться. Скорее всего, райотдел не захотел вешать на себя столь неприятное ЧП и списав все на несчастный случай с пьяным водителем, дело прикрыли. Теперь майор Черемушкин мог спокойно есть свои груши и не волновать уютный местечковый мирок следственными действиями. Записав в блокнот, все, что его интересовало, Петр Григорьевич вернулся к своей машине и спросив капитана, как добраться до ближайшей деревни, пожал ему руку.
– В деревне ничего нового не скажут. Там слышали взрыв, и детвора ходила глядеть на пожар. Если и были какие следы, то гороховцы их плотно претоптали. – Сообщил капитан на прощанье и, усевшись в «оазик», круто повернул назад.
– Что там? – Спросила Люба, когда Ерожин занял водительское место.
– Там плохо. – Ответил подполковник и медленно двинул по проселку. Они объехали овраг и вдали на холме показались крыши деревни. Справа, на фоне очищающегося неба Петр Григорьевич заметил полуразрушенную церковь. Люба тоже ее увидела и в ее глахзах Ерожин отметил необычайное оживление.
– Покосившаяся церковь. Из ее стены должна расти береза – Прошептала Люба.
– Ты, о чем девочка? – Его худшие опасения насчет рассудка Любы подтверждались. Подполковник решил, что у молодой женщины начался бред.
– Петр Григорьевич, скорее поедем туда. Галя мне сказала, что Глеб рядом с этой церковью. – Возбужденно попросила Михеева.
– Какая Галя, с какой церковью. – Вопрошал испуганный сыщик.
– Неважно, какая Галя, важно, чтобы там в стене росла береза. – Ответила Люба и, от нетерпения, салфетку, что держала всю дорогу в руках, порвала на мелкие кусочки. Заявление насчет «березы» окончательно убедили Ерожина, что перед ним сумасшедшая. Он покачал головой, но поехал быстрее. Через пять минут они подкатили к церкви и увидели, что из ее кирпичных развалин, примерно в трех метрах от земли, проросла береза и ее веселый белый ствол странно контрастировал с тягостным запустеньем разрушенного храма.
– Вот и береза! – Радостно воскликнула Надя.
«Может, это я спятил?» – Подумал сыщик и погляделся в зеркальце своего «Сааба». Выражение, отразившегося там лица, интеллектуальным назвать было трудно.
* * *
Владельца галлереи на Остоженке Илью Самсоновича Цыганкова из камеры выпустили. Он назвал имя человека сдавшего на комиссию украденную картину Шагала и из похитителя превратился в свидетеля. Подписав бумагу о невыезде за пределы столицы, Илья Самсонович получил свои личные вещи и вышел на свободу. Оказавшись на улице, освобожденный узник, опасливо огляделся и, почти бегом, захромал от казенных дверей. Никакой радости на лице недавнего зека не наблюдалось. Цыганков дрожал от страха.
