— Да он это, он! Вы бы видели, как его рожу перекосило, когда он меня узнал! И зачем незнакомому человеку срываться как ошпаренному?
— Допустим. А что-нибудь еще необычное успели заметить? Может, его ждал кто-то?
— Да вроде нет… Вот только выглядел он странно. Понимаете, он всегда такой холеный, отутюженный, что ли… Морда лоснится, волосы блестят. Под Мэла Гибсона косит. А тут вдруг — башка сальная, щетиной зарос, как будто бороду отпускает, рожа помятая. Но точно он, голову даю на отсечение.
— Ну что ж, если это все, то спасибо вам большое. Вы очень помогли.
— Да чего там… Скажите, это все-таки Кирилл девчонок-то того?..
— Не будем опережать события.
Быстрицкий кликнул Мокеенко, подписал пропуска, и молодые люди удалились, клятвенно пообещав сразу сообщить, если что узнают.
— Ну, что скажешь, друг мой юный? — озабоченно потирая затылок, спросил Клюквин.
— А то, Александр Владимирович, что я был прав, — победно улыбнулся Быстрицкий и ткнул пальцем в свою схему. — Как видите, все замыкается на Воронове. Надо его в розыск объявлять.
— Объявляй.
Клюквин устало вздохнул, прошелся по кабинету, взял свою знаменитую кружку и сделал глоток напрочь остывшего кофе.
— Так на чем мы с тобой остановились?
— На Галушко.
— Валяй.
— Итак. В 97-м году он переправлял партию пушнины в Милан. Было у него два контейнера с песцами, а в третьем — овчина. Так, по крайней мере, в сопроводиловке было указано. А когда вскрыли, оказалось, что в двух действительно песцы, а в третьем вместо овчины — соболя. А это не только громадный штраф, но и уголовная ответственность. Сечете?
— Не дурак, понял. И сколько господин Галушко огреб?
— Да в том-то все и дело, что нисколько. И знаете, кто ему тогда выкрутиться помог?
— Ну, кто?
— А угадайте, — лукаво прищурился Сережа.
— Не томи, кормилец, — Клюквин выразительно взглянул на часы.
— Ладно уж, пощажу. Его доброхотом оказался не кто иной, как Вадим Андреевич…
— Неужели Галдин? — догадался Клюквин.
— Я всегда верил в проницательность работников прокуратуры, но вы, Александр Владимирович, превзошли все мои ожидания.
— Ты, дитя, завязывай хохмить. Это довольно серьезный факт. Доказательства есть?
— Ну, откуда… Это я по своим каналам надыбал, неофициально, так сказать. Все концы спрятаны. Подставной контейнер даже не арестовали, словно бы его и не было, а соболей на благотворительный аукцион отправили. И все они оказались на складе в бутике Валерии Васильевны Галдиной, но в продажу не поступали. А через два месяца эти же соболя благополучно улетели в Милан, в ее головную фирму. Вот такая история.
— Значит, доказательств нет, а свидетелям хорошо заплатили. Видел я этого Галушко — вякнуть против него себе дороже. Пока примем эту зацепочку как предлагаемые обстоятельства. Так, кажется, говаривал старик Станиславский?
— Про это я не в курсе, а вот что не верил он никому, это факт. Наш человек.
— Так ты стрелочку-то нарисуй, от Галдиных к Галушко.
— Да я и сам думаю. — Сережа взялся за фломастер. — Кстати, как там Любовь Николаевна? Вы видели ее?
— Пока нет. Жду звонка из больницы. Как только придет в себя, так сразу.
— А что врачи говорят? Как она?
— Ничего, как ни странно. Сотрясение и ушибы, даже переломов нет. Говорят, феноменальная удача. А вот с Колей дела обстоят неважно.
— С Колей? Так он нашелся?
— Представь себе. Вместе с матерью в больнице сейчас.
— Так, может, он, на фиг, и не пропадал?
— Вот это и собираюсь выяснить сегодня. На фиг.
В двух словах он поведал о своем посещении больницы. Выслушав его рассказ, Быстрицкий слегка присвистнул:
— Ну и дела! Парень явно не на курорте отдыхал. Завирала маманя про дачу. Скорее всего держали его где-то, а мать шантажировали. А как он дома-то оказался? Выходит, выкупила она его или как-то иначе договорились?
— Попытаюсь вечером его разговорить.
— А знаете что, свяжусь-ка я с ГИБДД. Уж не подстроили ли ей эту аварию, а?
— Светлая у тебя башка. Займись этим прямо сейчас.
— Будет сделано. Да, кстати, Александр Владимирович, чуть не забыл. Я навел справочки кое-какие. Позвонил Катьке в агентство, так выяснилось, что одновременно с Колей Ревенко и Вороновым пропал еще один человек.
— Начинается… Час от часу не легче. Кто такой?
— Личный водитель Ревенко. Виктор Антонович Филимонов. Во как!
Клюквин засунул руки в карманы брюк и тяжелой поступью прошелся по кабинету, поскрипывая рассохшимися паркетными половицами. Затем приблизился к Быстрицкому, прихватил его за шкирку и ласково спросил:
— Сынок! А ты ничего не путаешь? Водитель Ревенко — Игорь Валерьянович Бельчиков. Я с ним давеча имел беседу в агентстве. При тебе, между прочим. Цел он и невредим.
Сережа затрепыхался, пытаясь освободиться, но Клюквин держал его, пока не треснул воротничок рубашки. На счастье Быстрицкого, раздался телефонный звонок, Клюквин отпустил напарника и снял трубку:
— Клюквин… Да, Павел Егорович… Когда?.. Отлично, выезжаю. Спасибо.
Несмотря на испорченную сорочку, Быстрицкий радостно улыбался, словно бы ничего и не было:
— Так вот. Филимонова видели в агентстве последний раз семнадцатого июля. Сечете? Как раз когда исчез Воронов. А с восемнадцатого Ревенко уже стал возить Бельчиков. Он раньше был дежурным водилой. То есть Филимонов тоже исчез. А жена его резко заболела. Катька ей продукты привезла, сумки под дверью оставила, но в квартиру не заходила, Ревенко запретила.
— Ага… — собравшийся было уходить Клюквин опустился на стул. — И ты, мерзавец, такой козырь в рукаве держишь, чертежи малюешь и мне под нос суешь?
— Я же не специально.
— Тебе машину пригнали?
— А как же! Под окнами стоит. Вы разве не заметили?
— Давай ключи!
Быстрицкий нехотя потянулся к барсетке, достал ключи и положил их на стол.
— Значит, так, — Клюквин сгреб ключи. — Я в больницу. Любовь Николаевна пришла в себя, заодно навещу Колю. А ты дуй к Катьке. Вытряси из нее все об этих Филимоновых. В шесть встречаемся здесь.
— А как же я без машины?
— Ничего, на метро прокатишься. Здесь близко. Но сначала позвони в ГИБДД.
— Да, сэр. Вы только заправьтесь.
— Деньги давай.
— Это последние. — Быстрицкий полез в карман брюк и протянул Клюквину стольник.
Клюквин взял деньги и вышел, а обескураженный Быстрицкий вытряс оставшуюся мелочь, прикидывая, хватит ли ему на сигареты и на метро. Он наскреб двадцать два рубля, позвонил Кате и сговорился с ней о встрече в «Атлантиде».
Но сначала он снял телефонную трубку и приступил к выполнению первого задания.
Уже через пять минут он знал, что водитель фуры — некто Деревянко Алексей Демидович, гнал ее из Петербурга, спеша доставить в срок финские йогурты и сыры. Он уже трое суток был за баранкой, так как его напарник простыл и валялся в кабине с температурой. Стоя в бесконечных пробках в потоке возвращавшихся в Москву дачников, Деревянко элементарно уснул за рулем и в последний момент не справился с управлением на скользкой и мокрой от дождя дороге. Ни о какой преднамеренной аварии не могло быть и речи. Как там оказалась Любовь Николаевна, еще днем ехавшая в совершенно противоположном направлении, оставалось загадкой. Вся надежда была только на Клюквина. Он обязан был разговорить ее любой ценой.
«А иначе — шандец», — подумал Быстрицкий и поехал к смешливой красавице Катьке.
Поездка в метро его совершенно измучила. Отвыкший от общественного транспорта, Кирилл проделал чудовищный, с его точки зрения, путь от Выхина до Щелковской.
Он совершенно забыл, что в метро существует такая муторная вещь, как пересадка. Измерив шагами выщербленные ступени перехода, он отдавился в очереди на эскалатор, обматерил двух нищих, тянувших к нему грязные руки за подаянием, грубо оттолкнул бабку с охапкой ярких георгинов и наконец выбрался на перрон. Поезда не было уже минуты три, но он пробился к краю платформы и, подхваченный толпой, взял штурмом открывшиеся двери. Людской поток внес его в середину вагона и запер со всех сторон.
Был конец рабочего дня, в переполненном вагоне пахло духами, потом и перегаром. Со всех сторон его пихали, доставали вопросами, выходит он или нет, упирались кулаками в спину и в грудь. Кирилл взмок, устал и тихо злился, с трудом удерживаясь, чтобы не сорваться и не нахамить кому-нибудь. Особенно противно было, когда поезд на несколько минут останавливался в тоннеле, и в гнетущей тишине, наступавшей в вагоне, со всех сторон слышалось тяжелое сопение и раздавался детский плач.
«Невыносимо!» — стиснув зубы, думал Кирилл.
На «Измайловской» вышло довольно много народу, стало полегче. К тому же поезд выбрался из подземки на поверхность и помчался вдоль парка, в котором Кирилл частенько прогуливался с маленьким Коляном, обучая его счету по количеству прибывающих поездов. Но сейчас Кирилл об этом даже и не вспомнил.
