– Тебя ждут! – добавил Абдаллах.
И Александр Юрьевич, подавив икоту, шагнул в освещенный множеством свечей номер. Вначале из-за игры блуждающих полутеней он даже не узнал восседающих там людей – их было двое, но не тетушки Алиса и Лариса, а вполне осязаемые Анна Горенштейн и князь Романов.
Многократная вдова сияла, как солнечный апельсин, Алексей Николаевич, напротив, выглядел ужасающе-раздраженным. И было от чего: на голове его висела, надетая набекрень, шутовская корона из бумаги. Он же и звонил в колокольчик. Но едва лишь процессия вошла в келью, князь перестал звенеть и сухо произнес:
– Здравствуйте. Картина Репина «Не ждали».
– Прекратите, – потребовала Анна. – Проходите и устраивайтесь.
Александр Юрьевич хотел устроиться где-нибудь в уголке, но вдова возразила:
– Нет, нет – рядом со мной.
А в «уголку» расположились три старика. Улучив момент, князь столкнул бумажную корону на пол. Сиверсу было одновременно и смешно, и тревожно. Он не знал, куда деть руки, поворачивался то лицом, то боком к Анне, затем сцепил крепко пальцы и притворился паинькой.
– Я уже говорила, что мы следили за тобой в Москве? – медленно произнесла. Анна.
– Говорила, – согласился Александр Юрьевич.
– Один из них, – она показала на стариков, – бросил в твой почтовый ящик рекламную открытку. Мы знали, что заинтересуешься и обязательно приедешь в «Монастырский приют». Тебя подталкивали, и ты исполнил не свою волю. Но, так или иначе, наша встреча была предопределена. Фатум.
– Допустим, – кивнул Сивере, хотя и не поверил ее словам ни на йоту. Судя по всему, не верил и князь, приняв угрюмый вид.
В носу у Александра Юрьевича сильно зачесалось, и он громко чихнул. Старики одобрительно закивали головами. На некоторое время в келье воцарилась тишина. «Был бы здесь хоть Багрянородский! – с некоторой тоской подумал Сивере. – Или Прозоров, то-то бы пофиглярничали…»
– Начать следует издалека, – как бы направляя Анну, подсказал Абарбанель. – С того момента, когда ассирийский тиран Санхерив уничтожил и перемолол десять из двенадцати колен древнейшего на земле народа…
– Да-да! – согласилась Анна. – И осталось всего два рода – род Иегуды и Биньямина, к последнему принадлежал легендарный царь Давид…
– А страной тогда правил мудрый его потомок Хизкиягу, – подхватил Абарбанель, – решивший не капитулировать, а защищать Иерусалим до последней капли крови. Знакомый лозунг, не так ли? И вот, в пасхальный седер случилось чудо: сто восемьдесят пять тысяч лучших воинов Санхерива постигла внезапная смерть! А сам Санхерив позже был задушен своими собственными сыновьями. Это ли не знак судьбы?
– Гм-м, – произнес Александр Юрьевич, знавший историю не хуже их. – Ну, и к чему бы это?
– Ах, да! – воскликнул Алоиз Тамбовский. – Мы же забыли, что вы – специалист в этой области. Тогда – легче, тогда пару десятков веков стоит пропустить.
– Пропустим, – согласился Абарбанель, словно они все собирались «пропустить» по рюмочке.
– Но надо указать товарищу на одну деталь, – взял слово Абдаллах. – Построить Третий Храм сможет лишь потомок царя Давида. Уместно будет напомнить легенду о персидском царе Издуре. В те времена этот владыка велел составить списки всех потомков Давида, дабы совершать кровавую акцию.
– Замочить под корень, – на жаргоне пояснил Алоиз.
– И вот приснился Издуру сон, – продолжил Абдаллах. – Стоит он с топором в чьем-то роскошном саду и рубит подряд все деревья. Но тут возник откуда-то величественный старец, отобрал топор у Издура и замахнулся на него. «За что?» – воскликнул персидский царь, взмолившись о пощаде. Издур проснулся и пошел к мудрецам.
– Те пояснили, – подхватил вновь Алоиз, – что сад – это род Давида, ты вырубил его, всех уничтожил, но есть дочь, которая понесла от последнего потомка, и росток, который сохранился, – это плод в ее утробе, а старец, говоривший с тобой, – сам царь Давид. Издур, выслушав, велел разыскать эту дочь и приставил к ней лучших врачей. Когда родился сын, ему дали имя Бустенай-сив, от персидского слова «бустан» – сад.
– Таким образом, род Давида был сохранен, – окончил за Алоиза Абарбанель.
– Очень поэтично, – сказал Сивере. – Но ко мне-то все это какое имеет отношение?
– Слушай, слушай, – вяло произнес князь Романов, смяв ногой бумажную корону.
– Имеет, и самое прямое, – невозмутимо промолвил Алоиз.
Все это время Анна молчала, лишь посверкивала огромными черными глазами. Александр Юрьевич непроизвольно икнул.
– Бустенай-сив, – напомнил Абдаллах. И добавил: – Сив! Мы многое, многое выяснили, пришлось долго трудиться…
– Изучать ветки, листочки и прожилки в них, – сказал Алоиз.
– Советоваться с мудрецами, – произнес Абдаллах.
– С тенями прошлого, с призраками будущего, – взял слово Абарбанель. Это начинало походить на перекличку.
– Сейчас перед тобой представители всех главных религий мира, – нашептал Алоиз.
Палец Абарбанеля вдруг уперся в грудь Александра Юрьевича.
– А ты – прямой потомок царя Давида, – прозвучало в установившейся тишине. И совсем четко и торжественно: – Ты выбран на Царство!
Александр Юрьевич начал медленно подниматься со стула, но на середине пути застыл, словно его охватил столбняк. Нет, он все видел и слышал, но пошевелить своими руками, хотя бы кончиками пальцев, не мог. Длилось это состояние секунд двадцать. Из состояния прострации его вывел недовольный голос князя Романова:
– Вы бы хоть предупреждали…
– А вас, как представителя католической ветви царского рода, только затем и позвали, чтобы вы молчали, – огрызнулся Абарбанель. Сивере плюхнулся обратно на стул, посмотрел на Анну:
– Нет, правда, вы шли за мной по пятам?
– Ты должен был догадаться, что тебя выберут, – невнятно ответила она. – Видишь, и медальон оказался не случаен. Я – твоя невеста. Невеста Царя. Когда твой медальон коснется моей груди?
– Завтра, – подумав, произнес Сивере. – Надо еще во всем разобраться. Но если говорить серьезно: с чего вы решили, что во мне течет кровь Давида? Мои предки из Дании. Частично – из Венгрии. А самые ближние – из России.
– Какой ты смешной! – улыбнулась Анна. – Разве это что-то значит?
Надо было бы и Александру Юрьевичу рассмеяться, поскольку все происходящее воспринималось как дурацкий сон перед похмельным пробуждением, но он сохранял серьезный вид – вслед за тремя стариками. Зато расхохотался князь Романов.
– Истерика, – пояснил Абарбанель.
– Это, в конце концов, невежливо, – заметила Анна.
– Я, пожалуй, пойду! – раскачиваясь от коликов, бросил князь Романов. Он направился к двери, а Алоиз вдогонку крикнул всего два слова:
– Вскрытие покажет!
Дверь захлопнулась, Сивере вопросительно посмотрел на Анну:
– Что дальше?
– Слышен голос бегущих и спасающихся из земли Вавилонской, чтобы возвестить на Сионе о мщении за Храм, – произнесла вдова, чуть не пропела. – Все предрешено, Саша. Твоя и моя судьба – в свитках Торы и кумранских рукописях, даже в Септуагинте: и все народы мира будут поклоняться тебе и потомству нашему. Неужели ты не догадывался о мистических основах своей исторической судьбы? О том, почему твоя жизнь, висящая на волоске, так и не оборвалась?
– Ну-у… вообще-то… догадывался, – уклончиво отозвался Сивере, чтобы никого тут не злить. – Я даже был уверен, что именно на Кавказе должны происходить – и происходят! – судьбоносные для всего мира события, решающие схватки, но, честно говоря, свою роль в этих событиях не видел.
– А зря, – сказала Анна, тронув его за подбородок. – Настоящие сражения возгораются не на полях брани, а в тихих кельях, в горных монастырях, среди ограниченного круга людей. Не случайно мы здесь. Тебе надо пройти очищение. И пламя да не спалит тебя! С христианством кончается история мира, его время сочтено, взвешено и измерено – наступает Эра великой тишины, пустыни.
Она замолчала, испытующе глядя в глаза Сиверсу.
– Что же дальше? – вновь повторил он.
– Мы можем пойти ко мне, – просто предложила Анна. – Тебе надо отдохнуть на ложе любви.
– А нельзя…
– Можно, – угадала его желание она. – Я не обижусь. – Александр Юрьевич встал, слегка пошатываясь, прошел мимо трех молчаливых стариков, выбрался в коридор и, вернувшись в свою келью, запер дверь, будто отрезая себя от остального мира.
Долго ли Александр Юрьевич просидел, глядя сам на себя в зеркало и попыхивая сигарой, он не знал, но ему никак не удавалось прокрутить в голове одну мысль, высказанную Терезой. О том, что все события нынешние, происходящие в монастыре, связаны в далеким прошлым, с одиннадцатым веком, когда здесь правил княжеский род Прошянов. Очевидно, ей было известно гораздо больше того, что она определила в разговоре с Сиверсом, как «проклятие».
