Когда мы вернулись в кабинет Окруашвили, часы показывали шесть двадцать пять. Я попросил Манучара сделать при допросе особый упор на выяснение личности старушки. Он кивнул:
— Не волнуйся, будет тебе старушка. Только что-то он задерживается.
— Может, вообще не придет?
— Исключено. Знает: я могу ему попортить жизнь.
Примерно через минуту раздался стук в дверь. Вошедший в кабинет человек в целом соответствовал описанию Ларисы — высокий, модно одетый, с красивым лицом и настороженным взглядом. Прикрыв за собой дверь и по очереди изучив нас, сказал:
— Извините, Манучар Шалвович. Задержался. Обстоятельства.
— Что с вами сделаешь. Садитесь, Манагадзе.
Присев на стул и продолжая незаметно изучать меня, Котик спросил:
— Я слушаю, Манучар Шалвович. Что-нибудь случилось?
— Особенного — ничего. — Манучар достал копию перстня, положил на стол. — Посмотрите, Манагадзе, вам знакома эта вещь?
Котик пристально посмотрел на перстень:
— Возможно, я эту вещь где-то и видел. Всего не упомнишь.
Манучар усмехнулся:
— Котик, за кого ты меня принимаешь? За круглого дурака? «Всего не упомнишь… Может, где-то видел…» Да любой нормальный человек, раз увидев такую вещь, запомнит ее на всю жизнь!
— Не нужно на меня давить, Манучар Шалвович. Ведь если я скажу, что не видел эту вещь, мне ничего не будет.
— Будет тебе что или не будет, решит суд.
— Почему суд? При чем тут суд, Манучар Шалвович? Я ничего не делал.
— Это как посмотреть. Георгий Ираклиевич, у вас есть вопросы?
— Есть.
Я разложил перед Котиком четыре фотографии: Челидзе, Джомардидзе, Гогунавы и Чкония.
— Посмотрите, вам кто-нибудь знаком?
Котик тронул две из них:
— Малхаз Гогунава, Витя Чкония. Третьего не знаю. И четвертого.
— Давно ты видел Гогунаву и Чкония? — спросил Окруашвили.
— Давно. С Чкония я вообще дел не имею. Здравствуй, до свидания.
— А с Гогунавой?
— В принципе, тоже. Во всяком случае, в последнее время.
— А не в последнее?
Котик явно колебался. Наконец что-то решив, тронул уложенные на пробор волосы:
— Не помню, Манучар Шалвович. То, что было не в последнее время, было давно.
— Давно… Хороший ответ. А то, что Гогунава и Чкония убиты, знаешь?
Котик нахмурился:
— Не знаю. Слышал краем уха: Гогунава попал в аварию. Но что он убит первый раз слышу.
— Он убит. Так же, как и Чкония. Сдается мне: здесь не обошлось без твоего участия.
Котик долго сидел неподвижно. Усмехнулся:
— Манучар Шалвович, берете на прихват?
— Никакого прихвата. То, что Гогунава и Чкония убиты, факт. То, что их убили из-за этой побрякушки, тоже не вызывает сомнений. Поскольку ты был связан и с побрякушкой, и с Гогунавой, вывод сделать несложно.
— Но ведь это нелепость! Я здесь ни при чем. Совершенно ни при чем.
— Пока я вижу одно: ты отрицаешь даже очевидные факты, не хочешь говорить о перстне.
— Какие факты? Я все сказал.
— Ничего ты не сказал. Прошу вразумительно объяснить: когда, где и при каких обстоятельствах ты видел этот перстень?
Поджав пальцы на правой руке, Котик некоторое время сосредоточенно изучал собственные ногти, затем поднял глаза:
— Хорошо, объясню. Только можно немного подумать?
— Думай, но учти: нам тоже домой хочется. Так что не затягивай.
Котик вздохнул:
— Прошлой осенью я сидел в «Аджаре». Один сидел, ждал кого-то. Помолчал, будто решая, стоит ли продолжать, затем усмехнулся, продолжил: Ну и подсела ко мне старушка. Такая лоховская — дальше некуда. Ей авоськи носить, такой старушке, а не в «Аджаре» подсаживаться к столикам.
— Что значит «лоховская»? — спросил Манучар. — Объясните понятней, Манагадзе.
— Ну простая совсем. Ни в чем ни ухом, ни рылом. Я глаза вытаращил, как ее увидел.
— Пожалуйста, подробней. Сколько лет, как выглядит? Как зовут, адрес?
— Адреса не знаю. Зовут Таисия Афанасьевна. Фамилии не сказала. На вид лет семьдесят.
— Приезжая или местная? Грузинка, армянка, русская?
— Русская, обыкновенная русская старушка. Но по выговору местная. Говорит, как по-русски говорят в Грузии.
Таисия Афанасьевна… Я слышал это имя и отчество. Таисия Афанасьевна… Определенно слышал. Причем совсем недавно.
— И что же старушка? — спросил Окруашвили. — Таисия Афанасьевна?
— Старушка долго извинялась, а потом говорит: «Молодой человек, хочу попросить об услуге. Вы что-нибудь понимаете в драгоценностях? Есть у меня фамильный перстень, хочу продать». Я, естественно, проявил интерес. Ну и достает из своей сумки. Посмотрите, говорит. Стал я его смотреть, а сам чуть со стула не падаю. Ка-амень… Таких сейчас вообще не бывает. Даже на выставке.
— Ты хочешь сказать, это был настоящий бриллиант? — спросил Окруашвили.
— О чем вы, батоно Манучар! Я все же не фраер. Самый настоящий бриллиант. Слеза. Одна дорога — в Алмазный фонд.
— Ясно. Дальше.
Котик отвел глаза:
— Ну дальше… Дальше я решил эту старушку осадить малость. Вещь, говорю, интересная, но надо проверить, оценить. Оставьте, берите любой залог. Она ни в какую. Ничего, мол, не нужно проверять. Или помогите, или я обращусь к другому. Спрашиваю, сколько хочет. Она: «Сто тысяч, сразу и без всяких проверок. Если у вас таких денег нет, найдите покупателя. За услугу я вам заплачу пятьсот рублей». Сам я сто тысяч не мог набрать, хоть лопни. А она тут и говорит: «Вы знаете Малхаза Теймуразовича Гогунаву?» Я говорю: «Конечно». — «Так вот, сведите меня с ним. Он купит. А с меня комиссионных пятьсот рублей».
— Она первая назвала Гогунаву? — спросил я.
— Первая. Я еще подумал: не такая уж лоховская это старушка. Мне что, пятьсот рублей на дороге не валяются. Говорю: «Хорошо, сведу». Малхаза я хорошо знал. Не скажи старушка о Гогунаве — сам бы ему предложил.
— Значит, ты сказал о перстне Гогунаве? — продолжил допрос Окруашвили.
— Сказал.
— И что Гогунава?
— Согласился посмотреть.
— Ты с него что-нибудь взял за это?
Котик отвел глаза:
— Взял. Штуку.
— Понятно. Дальше.
— Дальше мы встретились. Вчетвером. Малхаз, я, эта Таисия Афанасьевна и Глонти, ювелир.
— Где?
— Прямо на улице. В машине Малхаза.
— Где именно?
— Около Песок.[31]
— Встретились и что?
— Все. Малхаз посмотрел перстень и взял. Отгрузив Таисии Афанасьевне сто штук.
— Глонти проверял перстень?
— Проверял. Сказал, полный порядок, можно брать.
— Понятно. — Окруашвили откинулся на спинку стула, усмехнулся. Слушай, Котик. Ты ведь неглупый парень. Неужели думаешь, я поверю этой байке.
Подняв глаза, Котик довольно умело изобразил обиду:
— Манучар Шалвович, вы что? Какой байке? Где я соврал?
— Соврал, соврал.
— Да что вы, Манучар Шалвович! Чистая правда от и до. Да вы спросите… Глонти. Зачем мне врать?
— Не знаю зачем. Но знаю точно: соврал.
— Да, Манучар Шалвович, в чем вранье-то?
— Знаешь сам, в чем вранье. — Окруашвили смахнул со стола пылинку. Котик, ну кого ты пытаешься обмануть? Неужели я поверю, что ты так спокойно уступил Гогунаве этот перстень?
— Почему же нет? Я для Малхаза и не такое делал. Я ж говорил, что все равно сто тысяч не набрал бы. Нет у меня таких денег.
— Деньги здесь ни при чем. Говоришь, старушка была совсем простенькая? Вроде божьего одуванчика?
— Ну… да.
— И одна? Без помощников?
— Ну… — На долю секунды Котик все же замешкался. — Без помощников.
— Понятно. И после этого ты пытаешься меня убедить, что сплавил старушку Гогунаве. С таким перстнем! Не попытавшись прибрать его сам! Да такого быть не может. Ведь ты сам сказал: старушка была беззащитная, дунь улетит. Значит, одно из двух: или ты врешь, или у нее были помощники. Без вариантов. Ну, Котик! Объясняй ситуацию!
Котик сидел, разглядывая пол. Мы терпеливо ждали. Наконец он покосился на окно:
— Ладно, скажу. Не хотел я говорить.
— Боялся?
— Ну… и боялся. Забоишься…
— Кто это был?
Помедлив, Котик кивнул на фотографию Джомардидзе:
— Вот этот.
— Как его зовут, знаешь?
— Не знаю и знать не хочу.
— И что же он? Вы разговаривали?
— Разговаривали.
— Где? Когда?
— Около дома. В тот же вечер. После «Аджары» я приехал домой. Машину поставил у подъезда, вышел, запер. Смотрю, он стоит рядом. Спросил, что нужно. А он: «Ты Котик?» Говорю: «Допустим». Очухаться не успел — он уже нож держит у живота. «Смотри, козел, старушку обидишь — завалю». Я сначала понять ничего не мог. Оглянулся, нет ли кого моих. Этот говорит: «Не оглядывайся. Все равно завалю, хоть вас сто будет». Тут я заметил: он под марафетом. Спросил, что надо. Надо, говорит, чтоб сделал, как просили. И смотри: дунешь[32] хоть кому — от бейбута[33] не уйдешь. Что мне оставалось? Согласился. Да я бы… и так не стал ничего делать. Я уже решил: скажу Малхазу и все.
