Боденштайн сел, а Пия осталась стоять. Даниэла Лаутербах, устроившись за своим рабочим столом, внимательно посмотрела на Боденштайна.
— А что вы хотели бы о нем узнать?
— Его мать сказала нам, что у него был приступ и сейчас он находится в психиатрической больнице.
— Да, это правда. Но больше, чем вам уже известно, я, к сожалению, не могу вам сказать. Вы ведь понимаете — врачебная тайна. Тис — мой пациент.
— Мы слышали, что Тис преследовал Амели, — вступила в разговор Пия.
— Он не преследовал ее, а сопровождал, — поправила ее фрау Лаутербах. — Тис очень привязался к Амели, и это его способ выражения симпатии. Амели, кстати, сразу верно оценила ситуацию. Это очень тонко чувствующая девушка, несмотря на ее несколько необычную внешность. Тису с ней просто невероятно повезло.
— У отца Тиса после конфликта с сыном на руках остались глубокие царапины, — сказала Пия. — Тис склонен к проявлениям агрессии?
Даниэла Лаутербах грустно улыбнулась.
— Вот мы и приблизились к той границе, за которую мне, собственно, нельзя заходить, говоря о моем пациенте. Но я предполагаю, что вы подозреваете Тиса в причастности к исчезновению Амели. Я считаю, что это совершенно исключено. Тис — аутист и ведет себя не так, как «нормальные» люди. Он не способен показывать и тем более высказывать свои чувства. Время от времени у него случаются эти… рецидивы, но очень-очень редко. Родители проявляют о нем поистине героическую заботу, и он хорошо переносит медикаменты, которые употребляет уже много лет.
— Как по-вашему, Тиса можно считать умственно неполноценным?
— Ни в коем случае! — Даниэла Лаутербах энергично покачала головой. — Тис необыкновенно умен, и у него яркий талант художника.
Она показала рукой на огромные абстрактные картины на стенах, похожие на те, что Пия и Боденштайн видели на вилле и в офисе Терлиндена.
— Это все нарисовал Тис? — удивилась Пия.
С первого взгляда она не разглядела, что на них было изображено. Теперь, всмотревшись в них и увидев искаженные, отчаянные лица людей, глаза, полные ужаса и отчаяния, она поежилась. Картины производили сильное и угнетающее действие. Как можно было изо дня в день смотреть на эти жуткие образы?
— Прошлым летом мой муж организовал выставку его картин в Висбадене. Это был потрясающий успех, были проданы все сорок три картины.
В ее словах звучала гордость. Даниэла Лаутербах любила сына своих соседей, но, по-видимому, все же сохраняла профессиональную дистанцию к нему как к пациенту и оценивала его состояние вполне объективно.
— Клаудиус Терлинден оказывал родителям Тобиаса Сарториуса очень щедрую финансовую поддержку, пока тот находился в заключении, — вступил Боденштайн. — Он даже организовал ему адвоката, причем очень хорошего. Вы допускаете, что он делал это, чтобы загладить какую-то вину?
— А какая это может быть вина? — Даниэла Лаутербах перестала улыбаться.
— Ну, например, он знал, что Тис имел отношение к исчезновению девушек.
На несколько секунд воцарилась тишина. Снаружи через закрытую дверь доносились непрерывные приглушенные звонки телефона.
Доктор Лаутербах наморщила лоб.
— Об этом я, честно говоря, никогда не думала… — произнесла она задумчиво. — Факт то, что Тис был просто без ума от Штефани Шнеебергер. Он проводил с ней много времени, как теперь с Амели…
Она умолкла, поняв, к чему клонит Боденштайн.
— О боже!.. — воскликнула она испуганно и посмотрела ему в глаза. — Нет-нет, я не могу в это поверить!
— Нам действительно нужно срочно поговорить с Тисом, — произнесла Пия с нажимом. — Это след, который, возможно, приведет нас к Амели.
— Да, понимаю… Но это очень трудно. Я боялась, что он в этом состоянии причинит себе какой-нибудь вред, и мне не оставалось ничего другого, как направить его в закрытую психиатрическую клинику. — Даниэла Лаутербах сложила ладони вместе и задумчиво постукивала указательными пальцами по губам. — Это не в моей компетенции разрешить вам разговор с Тисом.
— Но если Тис действительно совершил какое-нибудь насилие над Амели, то ей сейчас грозит серьезная опасность! — заметила Пия. — Может, он ее где-нибудь запер и она сама не в состоянии выбраться на свободу.
Даниэла Лаутербах посмотрела на нее. В ее глазах была неподдельная тревога.
— Да, вы правы, — решительно произнесла она. — Я позвоню главному врачу психиатрической больницы в Бад-Зодене.
— Ах да, еще вот что, — сказала вдруг Пия, как будто это только что пришло ей в голову. — Тобиас Сарториус сказал нам, что Амели упоминала в связи с теми событиями 1997 года вашего мужа. Тогда ходили слухи, что ваш муж дал Штефани Шнеебергер главную роль в школьном спектакле, потому что был к ней неравнодушен.
Даниэла Лаутербах, которая уже взялась за трубку телефона, опустила руку.
— Тобиас тогда обвинял всех подряд, — ответила она. — Он хотел спасти свою голову, что вполне можно понять… Но все подозрения в адрес третьих лиц с течением времени были окончательно опровергнуты. Факт то, что мой муж, как руководитель театрального кружка, был в полном восторге от таланта Штефани. К тому же она идеально подходила на роль Белоснежки по своей внешности.
Она опять взялась за трубку телефона.
— Вы помните, в котором часу вы ушли в субботу из «Эбони-клаб» во Франкфурте? — спросил Боденштайн.
В глазах фрау Лаутербах на секунду отразилось удивление.
— Да. Я могу даже сказать точно — в половине десятого.
— И вы все вместе, с Клаудиусом Терлинденом и его женой, поехали обратно в Альтенхайн?
— Нет, у меня в тот вечер было дежурство, поэтому я приехала во Франкфурт на своей машине. В половине десятого меня вызвали к пациенту. Срочный вызов в Кёнигштайн.
— Ага. А Терлинден и ваш муж? Когда они уехали?
— Кристина поехала со мной. Она очень беспокоилась за Тиса. Тот лежал в постели с тяжелым гриппом. Я высадила ее у остановки и поехала дальше, в Кёнигштайн. Когда я вернулась домой в половине второго, мой муж уже спал.
Пия и Боденштайн переглянулись. Получалось, что Терлинден все наврал им про тот субботний вечер. Почему?
— Когда вы возвращались из Кёнигштайна, вы ведь тоже не сразу поехали домой, верно? — продолжал допытываться Боденштайн.
Его вопрос не удивил фрау Лаутербах.
— Верно. — Она вздохнула. — В начале второго, когда я возвращалась из Кёнигштайна, я увидела на автобусной остановке мужчину. Он лежал на скамейке. Я остановилась и только тогда увидела, кто это… — Она медленно покачала головой, в ее глазах появилось выражение глубокого сострадания. — Тобиас был смертельно пьян и уже весь посинел от холода. Его, по-видимому, рвало. Он был без сознания. Мне понадобилось минут десять, чтобы усадить его в машину. Потом мы с Хартмутом втащили его наверх в его комнату и уложили в постель.
— Он что-нибудь говорил вам? — спросила Пия.
— Нет. Он был просто не в состоянии говорить. Я даже подумала, не вызвать ли «скорую помощь» и не отправить ли его в больницу. Но я знала, что он был бы категорически против.
— Откуда вы это знали?
— Я оказывала ему помощь за несколько дней до этого, когда его избили в собственном сарае. — Она подалась вперед и так проникновенно посмотрела Боденштайну в глаза, что того бросило в жар. — Мне безумно жаль этого парня — неважно, что он там натворил. Многие считают, что десять лет тюрьмы — мало. Но я думаю, что Тобиас будет нести это наказание до конца своей жизни.
— Есть основания предполагать, что он причастен к исчезновению Амели, — сказал Боденштайн. — Вы знаете его лучше других. Вы допускаете такую возможность?
Даниэла Лаутербах откинулась на спинку кресла и с минуту молчала, не отрывая взгляда от Боденштайна.
— Мне очень хотелось бы с уверенностью сказать: нет, — произнесла она наконец. — Но к сожалению, я не могу это сделать.
* * *
Она стащила с головы короткий парик и, не глядя, бросила его на пол. Ее руки так дрожали, что она не могла развязать красную ленту, поэтому схватила ножницы и разрезала ее. С бьющимся сердцем она развернула свиток и разложила картины на письменном столе. Их было восемь. Увидев картины, она похолодела от ужаса. Этот подонок поистине с фотографической точностью изобразил события шестого сентября 1997 года. Ни одна деталь не осталась без внимания. Даже дурацкая надпись и стилизованный поросенок на темно-зеленой футболке! Она закусила губу, кровь гулко стучала в висках. Мгновенно ожили воспоминания, а вместе с ними унизительное чувство поражения и в то же время злобное удовлетворение при виде Лауры, которая наконец получила то, что давно заслуживала, эта маленькая заносчивая шлюшка! Она принялась рассматривать картины одну за другой, и ее охватил панический страх, так же, как тогда. Недоумение, растерянность, холодная злость… Она выпрямилась и заставила себя сделать несколько медленных, глубоких вдохов и выдохов. Спокойно! Надо трезво все взвесить. Эти картины — не просто катастрофа. Это конец света. Гроб с крышкой. Они могут разрушить весь ее с таким трудом разработанный замысел, а этого она допустить никак не могла. Она дрожащими пальцами прикурила сигарету. Страшно даже представить себе, чтобы было бы, если бы эти картины попали в руки легавым! У нее даже засосало под ложечкой. Что же теперь делать? Как бы узнать, все ли это картины или у Тиса остались еще другие? Она не могла рисковать, на кону стояло слишком многое. Жадно докурив сигарету, она приняла решение. Ей всегда приходилось решать все самой. Схватив ножницы, она принялась резать картины на мелкие куски. Потом пропустила их через шредер, вынула мешок с обрезками и взяла сумку. Только не давать воли нервам — и все утрясется.
