– Конечно.
– Почему ты был так уверен?
– Он всегда разыскивал меня, всегда расспрашивал людей, я этого не хотел. Я не хотел попасть к нему в книгу. Не хочу, чтобы люди знали мою историю. Не хочу, чтобы меня вернули назад.
– Давай-ка к берегу, – сказал я, но Мак не расслышал или сделал вид.
– Что за книга? – спросил я. – О какой книге речь?
Он вытянул вперед руку. Кисть была маленькой и толстой, как и все остальное в нем. Он говорил преимущественно по-русски. Рассказывал о том судне, о Ред-Хуке пятидесятых и о своих вылазках в его окрестности, где он прятался, о тех, кто давал ему приют, как он осмелел и принялся гулять по Бруклину. Он удалялся на целые мили. Однажды его занесло на Манхэттен. Там ему стало страшно; больше он туда не возвращался.
«Хочешь сэндвич, парень?» – спрашивали его люди, познакомившись с ним. У дока был бар, там его угощали кока-колой, иногда пивом, там он съел свой первый гамбургер. Он сделался любимцем. В районе обитало много католиков – ирландцы, итальянцы. Они вознамерились спасти его от коммунизма, по их словам. Считали его отсталым ребенком, простачком, потому что он не говорил по-английски. По правде, он вообще мало говорил, полагая, что так целее будет. Несколько пожилых дам подкармливали его, водили в церковь, крестили. Когда наконец его сухогруз вышел в море, Мака – к тому времени все звали его Мак – на борту не было. Он растворился в Ред-Хуке.
В борт ударила волна. Я различал в темноте валы, футов пятнадцать вышиной, черные, плотные, такие близкие, они практически нависали над нами. Ветер ревел, лодка то взмывала на гребень, то падала вниз, как самолет в воздушную яму. Вода обрушивалась на меня. Дождь хлестал в лицо. Я промок до нитки, костюм налился свинцовой тяжестью. Я кое-как избавился от пиджака. Куски брезента над головой расползались. Сверху свисали брезентовые ленты. Ветер стегнул такой лентой мне по лицу. Я отмахнулся от нее. Я видел лишь руки Мака, вцепившиеся в штурвал. Стеклянная банка соскользнула с панели, упала на палубу, рассыпая пепел. Во рту был гнусный привкус. Я выкурил большую часть пачки. Что-то в этой банке насторожило меня. Я попробовал сосредоточиться. Мы шли по открытой воде. Мы были посреди реки.
Вдали мерцали блеклые огоньки.
– Ред-Хук, – произнес Мак, проследив за моим взглядом.
Я прикинул, смогу ли добраться до берега вплавь Шторм бушевал, навесной мотор пыхтел; Мак хранил молчание.
Меня нервировало его нежелание говорить. Новая волна обрушилась на нас. Вода перехлестнула через край. Сорвало остатки брезента. Рот наполнился соленой влагой.
Когда Мак снова заговорил, ему пришлось перекрикивать бурю и рокот двигателя. Он уверенно правил катером. Мы в проливе Баттермилк, сказал он, но я не мог проверить истинность его слов, не знал, идем ли мы к городу или в открытое море.
Мак сказал, что до встречи с Сидом и Эрлом никогда не видел чернокожих. Они были его сверстниками. И у них были велосипеды. У Сида – светло-голубой, блестящий, со звонком и фонариком, марки «Швинн», и с номерным знаком. И еще на нем был флажок с надписью: «Бруклинские Доджерс», Чемпионат мира, 1953».
Мак не сразу смог ее прочитать. Он и по-русски читал с трудом, а тем более на латинице, но один из мальчиков объяснил ему, что это такое. Бейсбол, сказали они. Мы научим тебя. Покажем, как играть. Вот это бита. Это мяч. А это перчатка. Они принесли свою экипировку и все продемонстрировали ему.
Вода немного успокоилась, волны теперь были не выше шести футов. Мы вошли в канал. Приближались к Губернаторскому острову. Мак все говорил и говорил, я отчаянно вслушивался в его голос, опасаясь, что очередной чудовищный порыв ветра сдует меня за борт. Он рассказывал, как со временем влился в здешнее общество и люди перестали его замечать. Двое других моряков с того судна также исчезли, и о них ничего не было слышно. Он подозревал, что они покинули Нью-Йорк на другом корабле, возможно, канадском; многие русские отбывали в Канаду. Там было холодно. Мало народу. Они могли найти работу на северных нефтяных скважинах или в Йеллоунайфе, на алмазных приисках. Позднее он слышал, что один из ребят осел в Номе, на Аляске. Только русский мог забраться так далеко на север.
Мак остался в Бруклине. Он посещал матчи на Эббетс-Филд. Обзавелся подружкой. Работал на верфи. Он прожил в Ред-Хуке годы; в семидесятые, когда русские повалили толпами, переселился на Брайтон-Бич, встретил женщину по имени Ирина, они поженились, у них родилась дочь, но Ирине не понравилось в Америке, и она увезла ребенка в Советский Союз.
– Что насчет Сида? – спросил я.
– Сид уехал, – ответил он. – Поступил в колледж. Эрл остался.
Они были друзьями, Мак с Эрлом. Помогали друг другу.
– Ты прожил в Бруклине пятьдесят лет?
– А что такого? – удивился он. Многие люди растворялись тут. Во все времена многие просто исчезали в Нью-Йорке, сходили с корабля или самолета, без визы, без ничего, сливались с городом. – Он ухмыльнулся. – Такое и сейчас случается. Это легко, очень легко.
Мак кое-как прикурил очередную сигарету. В свете спички я увидел его лицо. Он не боялся – ни воды, ни шторма, ни катера, ни меня.
– Но ты ведь снова повстречался с Сидом, не тис ли? – Меня трясло.
– Хочешь внутрь? – он указал на маленькую каюту.
Я покачал головой. Он снова улыбнулся.
– Ты не любишь лодки? – спросил он по-русски.
– Ты снова повстречался с Сидом?
– Да, – сказал он. – Я захожу в Ред-Хук два года назад, а там он, Сидни Маккей, профессор, историк Ред-Хука, философ, повсюду делает свои записки, спрашивает людей, знаете ли вы то да это, знаете ли вы русского, который приплыл на корабле много лет назад. Ты хорошо его знал?
– Да.
Он пристально, прищурившись, посмотрел на меня и вдруг заявил:
– Я знаю, кто ты. Я видел, ты заходил к Сидни домой, да?
Я не ответил.
– Я видел тебя там в воскресенье утром. И в понедельник утром тоже, – сказал он. – Ты ведь не разбираешься в лодках, так? Ты не любишь лодки Я вижу, что не любишь их, не любишь воду.
– Что за книга?
– Сидни писал книгу о корабле. «Красная Заря». Все знали. Хотел рассказать ту историю. Я встречался с ним. Он задавал вопросы. Я сказал, не надо, не пиши, пожалуйста, оставь историю в покое. Из истории ничего путного не выходит.
– Что он ответил?
– Он говорит: история – это наше все. Я говорю – для тебя это книжка, а для меня жизнь. Я не хочу быть в плену истории Я ведь до сих пор нелегальный, так? Нелегалов высылают. Это я знаю. Я бежал из России, когда там убивали, если ты нарушаешь закон. Я нашел Эрла, сказал: передай ему. Эрл пил целый день, но слушал, мой друг Я сказал: если это всплывет, меня пошлют обратно. Я бежал во время Сталина, вернусь во время Путина. Студия та же, голова другая, как говорят в Голливуде. Так?
Мак шутил, но при мысли о возвращении в его голосе зазвучал ужас. В его представлении Россия осталась той же страной, какой была, когда он покинул ее при жизни Сталина.
– Я делаю все, чтобы не вернуться, – добавил он.
– Эрл отправился на встречу с Сидом? Ради тебя?
– Да. Чтобы остановить Сида. Чтобы оставил меня в покое. Эрл говорит: пошли со мной, а я говорю: нет, когда Сид видит меня, он задает вопросы про корабль, про Россию, кто был на корабле, как остальные моряки, откуда они, что ты делал все эти годы в Бруклине, с кем встречался, какие гангстеры на побережье, расскажи мне про запахи, виды, звуки, названия кораблей в порту, сорт сыра в твоем первом сэндвиче на американской земле. Сорт сыра? Да кому это надо? Но он говорит: бог в деталях. А я не понимал, к чему это. И вот попросил Эрла: ступай, поговори с Сидом. И сам тоже пошел. Но поздно. Эрл был пьяный и больной. Сид ударил его.
– Чем? Тростью? Палкой?
– Не знаю. Да. Наверно. Или битой. Старой битой с именами «Доджерс». Год чемпионата. Я смотрел, потом убежал. – Он пил, его глаза наполнялись слезами. – Я убежал, а Эрл умер.
– Но ты вернулся, – сказал я. – Почему ты мне рассказываешь?
Он смотрел на воду, вглядывался в дождь. Вода была н на дне лодки, он махнул на нее рукой, бросив:
– А почему нет?
И в тот самый миг я понял: ему все равно, жить или умереть. Хотелось крикнуть: разворачивай лодку к берегу, давай вернемся. Я чувствовал, что пойду на все, только бы выбраться из этой лодки, но что я мог поделать? Я плыл с человеком, которому все равно.
Мой голос дрожал, когда я попросил его:
– Отведи лодку к берегу.
– Зачем?
– Дождь идет.
Он засмеялся:
– Хороший ответ.
Уцепившись за борт лодки, я отчаянно шарил в поисках предмета, которым можно было бы припугнуть его.
– Вернись к берегу, – повторил я. – Давай. Не сделаешь этого – я гарантирую, что тебя вышлют в Россию. И посадят там в тюрьму, понимаешь?
В мою лодыжку ткнулась разбитая банка, болтавшаяся в воде на дне лодки. Я нагнулся и поднял ее, кисло подумав, что она может сойти за оружие. В руке оказалась верхняя половинка. На стекле все еще висел обрывок этикетки.
