Один раз бригадир бывал в «Улитке» какому-то пустяковому делу. Унылое одноэтажное строение с маленькой неоновой вывеской на козырьке перед входом. Нечто вроде столовой для водителей дальнобойщиков, где ты, проглатывая неаппетитную стряпню, можешь разглядывать через пыльные окна узкое шоссе и проезжающие по нему машины.
На задах «Улитки» хозяйственный двор, обнесенный столбами, между которыми натянули металлическую сетку. Через распахнутые настежь ворота Валиев загнал машину на хозяйственный двор, сказал пару слов рабочему, стоявшему рядом с мусорными контейнерами и гонявшему метлой горячую пыль.
Казакевич ещё не подъехал. Валиев, чтобы не торчать на солнцепеке, обогнул «Улитку» и вошел в зал через дверь для посетителей. Он подошел не к окошку раздачи, а к буфетной стойке, уселся на высокий табурет. С этой позиции просматривался въезд на хозяйственный двор.
– Ну, и духота, – сказал Валиев толстой буфетчице, разморенной нечеловеческой жарой.
Женщина была похожа на кусок отварной говядины, только что извлеченной из кастрюли с супом. Говядина ещё дымилась, источала жар. Буфетчица не нашла сил для ответа, лишь едва кивнула головой. В это мгновение Валиев почему-то пожалел о том, что не взял с собой оружия.
Он тяжело вздохнул и уставился в окно. Жара в «Улитке» стояла такая же, как на улице. Под потолком лениво вращаются лопасти вентиляторов, перемалывая горячий воздух, буфетчица сидит, как неживая. Валиев влил в себя два стакана минеральной воды, пахнувшей содой и водорослями, и только сильнее захотел пить.
Он хотел в третий раз повторить удовольствие, но тут увидел, как серебристый «Мерседес», ехавший со стороны Москвы, пересек разделительную полосу, завернул во двор. Валиев встал, поблагодарил полумертвую буфетчицу и вышел на улицу.
Посередине заднего двора Казакевич, одетый в светлую сорочку и серые брюки, уже стоял перед «Мерседесом», покручивая на указательном пальце цепочку брелка. У своих ног он поставил темный кейс с хромированными замками. За спиной Казакевича маячил плечистый парень в пиджаке, видимо, скрывающим подплечную кобуру. В машине кроме водителя сидел ещё один мужик, неотрывно наблюдавший за Валиевым. Бригадир снова пожалел, что не взял пушку.
Казакевич улыбнулся, но руки подавать не стал. В тот момент, когда бригадир оказался от него на расстоянии шага, Казакевич оглянулся назад, на махавшего метлой рабочего.
– Хватит тут пыль поднимать, – рявкнул Казакевич.
Рабочий все понял за секунду. Он бросил метлу, стянул через голову полотняный фартук и убежал куда-то без оглядки. Казакевич покачал головой и тяжелым взглядом уставился в переносицу Валиева. Бригадир опустил протянутую руку.
Он понял: что-то не так. Казакевич не в настроении, он нервничает. С другой стороны, мало ли почему может нервничать человек? Может, у него сын вступил в клуб гомосексуалистов или жена убежала с любовником. Наконец, дочь сделала неудачный аборт. Он и переживает. Тут Валиев вспомнил, что у Казакевича нет ни сына, ни дочери. А жена не осмелится лишний час на работе задержаться, не то, что с любовником убежать.
– Вот деньги, – Казакевич показал пальцем на кейс, в котором лежали вчерашние газеты. – Ты получишь их, когда расскажешь мне все, как было.
Валиев стал пересказывать события вчерашнего вечера с того самого момента, когда он и Нумердышев переступили порог больницы. Он рассказал о перестрелке в коридоре, о Девяткине, который появился тогда, когда его меньше всего ждали. И чуть было не испортил всю обедню. Казакевич слушал рассказчика, змеиная улыбка расползлась на его физиономии.
– Хороший рассказ, – Казакевич сплюнул себе под ноги. – Но мне он не очень нравится. У тебя есть минута, чтобы придумать другую историю.
Валиев онемел. Ветер поднимал пыль, и эта пыль щекотала нос, скрипела на зубах. Валиев молчал, хлопал ресницами, не понимая, чего от него хотят.
– Ну, рассказывай, – приказал Казакевич.
– Я уже все рассказал.
– Он уже все рассказал, – Казакевич засмеялся, повернул голову к парню, стоявшему за его спиной. – Точно, все?
– Все, как было, – сказал Валиев.
Казакевич, продолжая усмехаться, неожиданно размахнулся и съездил Валиеву кулаком в ухо. Удар был таким неожиданным, что бригадир охнул, пригнул голову и тут же получил в нижнюю челюсть. Он ещё стоял на ногах, но уже терял ориентировку в пространстве.
– Натянуть меня решил? – заорал Казакевич. – А, говори.
Он отвел ногу назад и пнул Валиева в бедро носком ботинка. Размахнулся и снова ударил его в ухо. В голове бригадира зашумело. Он, опустив подбородок и закрываясь предплечьями от ударов, продолжал стоять, как истукан, словно окончательно потерял способность к сопротивлению.
– Ты что, сука, крутой? – заорал Казакевич и ударил Валиева снизу в живот. – Крутой, тварь ты такая? Отвечай.
Казакевич отвел руку и силой врезал в бок. Валиев едва сдержал стон.
– Крутой мужик, да? – заорал Казакевич.
Он пнул Валиева ногой в пах. Бригадир согнулся пополам. И тут же получил сзади по шее.
– Такой крутой мужик, что уже не встает?
Казакевич снова навернул по шее. И добавил в ухо.
– Не встает уже, да? От всей этой крутизны не встает?
Валиев пропустил оглушительный удар снизу в лицо.
– Тебе, мать твою, и не нужно, чтобы стоял. При твоей-то крутизне этого уже не требуется.
Казакевич подошел совсем близко и ударил Валиева локтем в челюсть. Валиева отбросило к мусорным бакам. Он по инерции отступил на несколько шагов назад, неловко поставил ногу, подвернул её. Упал спиной на землю, ударился затылком о контейнер. Казакевич шагнул вперед. Он наступил носком ботинка на изувеченную руку Валиева. Боль была такой острой, нестерпимой, что перед глазами Валиева разошлись темные круги. Мир перевернулся.
– Ты настолько стал крутой, что меня натягиваешь?
Казакевич убрал ногу, подметкой ботинка ударил Валиева в грудь. Бригадир застонал, выплюнул кровь, заполнившую рот и нос, не дававшую дышать. И снова получил ногой в грудь. Кажется, ещё минута и он сдохнет на этой поганой помойке. Но Казакевич выдохся и остановился, дыша прерывисто и часто. Ему хотелось усесться на грудь Валиева и превратить морду бригадира в кровавое месиво. Казакевич едва сдержал себя.
– Тимонин жив, – отдышавшись, сказал он. – Вместо него ты грохнул постороннего человека. Какого-то сраного пожарника, который лежал вместе с ним в палате. И теперь, сука, приперся за деньгами.
Эти слова обожгли, как кипяток. Валиев перестал ощущать физическую боль. Сидя на пыльной земле, спиной упираясь в мусорные баки, он поднял голову. Ожидая нового удара, зажмурился. Но Казакевичу уже расхотелось добивать бригадира. Он вытащил платок и стирал кровь с костяшек пальцев.
Валиев понял все. Он забыл всю свою былую гордость, он был готов унижаться перед Казакевичем, сколько угодно. Но нельзя разговаривать с человеком, когда ты валяешься в грязи и пыли. Он собрал последние силы, поднял руку, зацепился за край мусорного контейнера, медленно встал на ноги. Казакевич спрятал платок в карман, вытянул губы, будто собирался плюнуть в лицо Валиева. Но не плюнул.
– Я вас прошу, дайте мне последний шанс, – Валиев прижал к сердцу больную руку. – Я достану Тимонина. Не нанимайте других людей. Я это сделаю сам. Я хочу это сделать сам. Потому что это мое дело. Из-за Тимонина я потерял четырех друзей. И я сам все закончу.
– Ты сам, ты сам, – передразнил Казакевич. – Ты сам обосрался. Вот и все, что ты сделал. Друзей он потерял, мать его.
Он остыл, злость выветрилась.
– Хрен с тобой, – сказал Казакевич. – Только этот шанс действительно последний. Другого уже не будет.
* * * *Эту ночь Валиев провел не с клевой девочкой из ресторана. Он в одиночестве промучился до рассвета на жестком диване, под влажной от пота простыней. Чтобы скорее заснуть и не чувствовать боли в намятых боках, он махнул стакан водки. Но водка не принесла облегчения. Валиев часто просыпался, но спустя минуту снова засыпал. И смотрел один и тот же неприятный пугающий сон. Виделись не кошмары прошедших дней, не плоды расстроенного воображения, а одно реальное детское воспоминание.
Валиеву было лет семь, когда в город приехал цирк шапито. На окраине Степанакерта за ночь вырос цветной шатер, на пустыре перед цирком открыли рынок с дешевыми сладостями и что-то вроде парка отдыха. Там не было ничего такого, аттракционов, каруселей, игровых автоматов или американских горок. Развлечения все простые, но других тогда не знали.
С расстояния в десять шагов нужно накинуть кольцо на торчащую из земли палку, попасть шаром в отверстие в стене и ударить молотом по наковальне так, чтобы на огромном градуснике флажок подскочил к самому верху. Когда заиграл оркестр, на площадке перед цирком выставили серебристый мешок.
