погляжу, чо там ты за Елизавета.
И снова подступает к лицу, и хохочет.
Надо уходить.
Но Лиза прижата к креслам, придавлена запахом. Ему навстречу поднимается тошнота, и Лиза катапультируется – вспрыгивает на кресло и тут же перелетает через спинку.
Существо щупает раздутыми пальцами воздух – там, где только что был Лизин рюкзак. Но теперь между Лизой и запахом прочная преграда.
Однако тряпки проворно огибают ряд кресел. Кажется, ног у этого существа будто нет вовсе – оно стремительно скользит над полом, как призрак в ужастиках.
Нужно уходить, пусть даже придется повернуться к запаху спиной.
В последний миг Лиза срывается с места и несется в комнату с фигуркой в штанах, но запах настигает ее и там, врывается в дверь и застывает на пороге.
Лиза дрожит в самой дальней кабинке.
Дверь в кабинку дергается – один раз, но так, что трясется весь ряд перегородок. Затем еще раз.
Это медведь пришел за поросенком.
– Выходи, Елизавета Ярцева! Дай полюбуюсь на тебя, на красотку такую! Заодно подправлю личико-то. Будешь знать, как на чужой территории околачиваться!
Лиза ничего не понимает, ясно одно: медведь сейчас вырвет защелку с мясом, и тогда запах ворвется в кабинку, а для Лизы места не останется.
– Катька, паразитка, а я что тебе говорил про мужской туалет?! – Лиза узнает злого дровосека. – Поссать зайти нельзя, все твоей вонью пропитано. К кому ты там опять пристала? Харэ пассажиров пугать, а то по новой мириться прибежишь, а я уже поду-у-маю.
Голос существа – оказывается, оно Катька – неуловимо меняется. Медведь внезапно отпускает дверь кабинки, оправдывается, удаляется, низко стелется вдоль раковин и зеркал. Поросенок спасен.
Спустя минуту Лиза бежит – рюкзак мерно бьется за спиной – мимо огромной серой реки, мимо любимого краеведческого музея и нелюбимого зоопарка, замедляясь только к мечети – бело-зеленому, на вид совершенно невинному теремочку с серпами на маковках. Нужно было раньше свернуть! Зачем подошла так близко? Мечети опасны! Разве можно луну так близко к звезде подносить? Кто так делает? Приходится вильнуть влево, подальше от тускнеющих золотых отблесков, поближе к приземистому органному залу. Лиза благодарна ему всякий раз, как видит его. Обычно-то органу нужен собор, а соборы Лиза не любит еще больше, чем мечети. Она не может в них находиться, она теряет в них свою единицу и становится пустой вереницей нулей. Архитекторы этого зала – им Лиза тоже благодарна – изо всех сил избавлялись от соборности, даже крылья органу подрезали, и слава богу.
Она останавливается перевести дыхание, провожает взглядом гаснущие фонари. Взгляд упирается в маленькую дверь. Внезапно что-то толкает ее под ребра – иди туда, там не заперто, иначе догонят и схватят. Спрячься! Не давая себе одуматься, Лиза толкает дверь и оказывается в длиннющем коридоре, битком набитом другими дверями. Настоящая (n, у) – выборка, ухмыляется Лиза. Но никаких формул для вычисления нужной двери не потребуется, потому что одна из них открыта, а значит, Лизе туда.
Прижмурив левый глаз, разом взмокнув, Лиза проносится в зеркалах безлюдного вестибюля, вбегает в зал с органом. Тут снова никого, но над органом горит маленький маячок. Лизу несет через море стульев и прибивает прямо к скамеечке органиста. Сквозь органные трубы тоже просачивается свет. Ей вдруг становится ужасно интересно, что там светится. Она огибает гигантский инструмент, отражаясь разом во всех отполированных дочиста – Владимир Сергеевич был бы доволен – цилиндрах, входит в приоткрытую дверцу и забирается по узкой лесенке. Позади органа совсем не так страшно, почти ничего блестящего, только тянутся по стенам бесконечные абсциссы и ординаты тонких деревянных реек. Лиза глубоко вдыхает рассеянное в воздухе дерево. Воздух прохладный и влажный, дереву тут хорошо. Хорошо и Лизе – тесно и никого нет. Лиза так долго мечтала о комнате, которая была бы сделана точно по ее размеру, что теперь вдруг чувствует себя дома. Она валится на узкий пол, уже лежа стягивает с себя рюкзак и, чуточку жалея, что не успела пересчитать сияющие цилиндры, сворачивается вокруг рюкзака, как дракон в своем логове.
Во сне ее обволакивает смутно знакомая музыка; это вода вокруг плещется, догадывается она, пытаясь справиться с набегающими волнами; они ясно пахнут оттертой до блеска грозой, хотя растут и растут, пока не начинают захлестывать ее целиком, но стоит только понять, что они никакого вреда ей не причинят, и перестать сопротивляться, как ее выносит в тихое место – шторм будто остался за стеклом, исполинские пласты сизой воды ворочаются там и тут, а вкруг нее тишь да гладь, сквозь тучи прямо над головой пробивается столб света – он пронизывает всю зеленую глубину до самого дна, и Лиза опускается по лучу, как по веревке, и свободно возвращается по нему на поверхность, снова осматривается, глядит в небо – и поднимается все выше и выше, пока шторм не остается далеко внизу, не превращается в мирно бормочущее серое существо, призванное оберегать и лелеять ее – зеницу ока бури, а потом вода снова становится музыкой, и она, еще не открыв глаз, понимает, что очутилась в той самой пьесе Яна Пахомова, которая днем раньше переселилась из ютьюба прямо ей в голову.
Лиза не торопится открывать глаза. Она растягивается на полу, утыкается носом в теплый рюкзак, пропахший деревом, и, лежа на животе, лениво удивляется: звуки просачиваются со всех сторон, но наушники ей не нужны, можно не прятаться. Она так бы и лежала, но придется поспешить – сейчас уже почти семь, а ей еще в порядок себя надо привести.
Стараясь не скрипнуть, Лиза выскальзывает из-за органа и замирает, допивая последние звуки. Органист сгорбился на своей скамейке, длинные волосы падают на лицо, длинные руки доглаживают клавиши. А чуть позади, на стене, Лиза видит еще одно лицо. Видит – и не может поверить.
Ну не бывает так, да и все.
Наверное, она слишком громко вскрикивает, потому что органист отрывает взгляд от клавиш и смотрит прямо в ее сторону – встряхивает головой, неторопливо протирает очки, будто не видя ее, потом концентрирует на ней взгляд. Сейчас будет скандал, понимает Лиза и пятится вдоль кресел. Ей во что бы то ни стало нужно прочитать, что написано под тем лицом на стене. И очень нужно в туалет. Еще пара шагов, и можно будет уже сорваться и бежать. Лиза знает, где здесь туалет. Можно будет запереться. Органист – не Катька, он, наверное, не станет ломиться в дверь.
– Салфетки есть, влажные. Дать? – спрашивает вдруг он.
– Дать, – откликается она и немедленно пугается – не столько своего мгновенного ответа, сколько категорической неправильности собственного голоса: пустой зал отвергает этот странный,
