— Ничего, — спокойно ответил Суханов.
— Так какого же дьявола ты с ним шашлыки жрешь?!
— А почему бы мне с ним не жрать шашлыки? — взвился Суханов. — Я должен отчитываться в том, с кем и когда я жру шашлыки?! А сколько я шашлыков сожрал — тоже отчетность предоставить?
— Да.
Греч широкими шагами мерил паркетный пол кабинета. Дойдя до стены, он резко разворачивался и шел назад, к столу, чтобы сделать новый поворот.
— Да. Ты — политик.
— Я не политик, — возразил Суханов.
— Нет, Андрюша. Ты политик. Ты влез в это дело с головой. Ты из тех, кого теперь называют, прости господи, олигархами.
— Я?! Ты что, Паша, совсем от реальности ушел?
— Я никуда не ушел. Дело не в том, что у тебя денег меньше, чем у Березовского. Дело в принципе. В подходе к работе и к собственной жизни. Ты занимаешься бизнесом, привязав его к политике. Ты стремишься к тому же, к чему стремлюсь и я, и должен понимать, что развитие твоего бизнеса возможно только в условиях дальнейшей, извини за занудство, демократизации страны. По крайней мере мне так казалось. Мне казалось, что ты занимаешься честным бизнесом.
— Паша…
— Подожди! И ты стараешься, по мере сил, влиять на политический расклад. Да, используя деньги. Деньги — это сила, все правильно, и, используя их определенным образом, конечно, можно влиять на ход политических событий.
— Паша, ну что ты мне лекции тут…
— А как? Как без лекций, если ты не понимаешь простых вещей, если азбучные истины оказываются тебе неизвестны? Я делаю выводы только из твоих поступков, Андрей, только из них. Поступки отражают суть человека, его характер. Не декларации и заявления, не беседы на кухне, а реальные поступки. Или их отсутствие. Ты, Андрей, обязан, обязан вести себя соответственно своему статусу.
— Ничего я никому не обязан, — резко ответил Суханов. — Я делаю свое дело, и не лезьте ко мне! Что вы все лезете? Я тебя подводил когда-нибудь? Я когда-нибудь сделал что-либо противозаконное? Ну и все. Оставьте мои дела мне. Я тоже, как и ты, со своими проблемами сам разберусь.
— Ты не понял. Я в твои дела не лезу. Но разве ты не видишь, что происходит сейчас? — Греч снова кивнул на кипу газет. — Нас обложили со всех сторон. Что у тебя за дела с Генделем? Я должен все знать. Я должен быть в курсе.
— Я сказал тебе, Паша. Никаких дел у меня с ним нет.
— Тогда зачем ты к нему ездил?
— Зачем ездил?
Суханов перевел дух. Нет, не скажет он, никогда не скажет ни про сахарную историю, ни про еще несколько дел, на которых он неплохо заработал, ни про расклад с Генделем. В общем, ничего нет дурного, кажется, в том, что сахар принес ему хорошую прибыль, но как-то, однако, неловко… Греч в те дни метался по городу. Спал по два часа в сутки, еще и с хлебом вышли перебои, встал один из заводов, так он умудрился как-то свести недопоставки хлеба к минимуму, добился помощи, добился того, что ремонт на заводе провели в рекордные сроки…
Вообще, тогда ситуация была, что называется, патовая. Развалился Союз, и Город внезапно оказался лишенным поставок продовольствия из бывших республик. Молдавия, Украина, Прибалтика — все как отрезало в одночасье. А Греч вырулил из этого тупика, вытащил город, не допустил голода. Суханов знал, чего это стоило Павлу Романовичу, знала жена Греча, знали еще несколько близких. Остальные принимали отмену карточек и твердые цены на хлеб и другие основные продукты питания как должное.
Нет, нехорошо Суханову рассказывать о своих прибылях. И тем более об обидах Генделя в связи с этими самыми прибылями.
— Ну, Паша… Как тебе объяснить…
— Да уж как-нибудь. Постараюсь понять. Может быть, моего опыта хватит, чтобы уяснить причину твоей связи с этим бандитом.
— Да, Паша, ерунда, на самом деле. Обыкновенный наезд. Такое бывает сплошь и рядом.
— Что он от тебя хочет?
— Да что хочет, что хочет? Денег хочет, вот и все дела. Не бери ты в голову. Погано, конечно, что все это на пленку сняли… Но ты же сам сказал, все правильно, Гендель не под судом, ничего на нем нет… Свободный человек в свободной стране.
— Ну да. Только когда формируется общественное мнение, неизвестно, в какую сторону может повернуться тот факт, что Гендель на свободе и гуляет, как честный труженик большого бизнеса. Я, вернее, знаю, в какую сторону он повернется. Все будет подано, да что там «будет» — уже подается таким образом, что мы покрываем бандитов, что мы и есть самая главная «крыша»… Вот и Гендель… — про него каждый в Городе знает, что это бандит первостатейный вот и Гендель, мол, на свободе, а почему? А потому что к нему друзья мэра в гости ездят. Что, я не прав?
— Прав. Ты, Паша, всегда прав. Как ни поверни.
— Не ерничай.
— Я же говорю, ты прав. По всем статьям. История поганая, но я, поверь, ничего сделать не мог. Мне нужно было к нему приехать.
Суханов вовремя осекся, едва не сказав, что, мол, это в их общих с Гречем интересах.
— Нужно… Мне тоже много чего нужно. Я повторяю тебе — ты вошел в политику. Ты уже давно человек публичный. Как Пушкин говорил — помнишь? — «Я человек публичный…». И поэтому ты уже не совсем себе принадлежишь. Ты должен за собой следить, Андрей, следить за своими действиями. За своими связями, за своим поведением. Эти шакалы — они только и ждут, чтобы мы где-нибудь, в чем-нибудь прокололись. И раздувают из этого целые романы. У нас одно оружие для борьбы с ними, и оружие очень эффективное — кристальная честность, кристальная, — повторил Греч с нажимом. — Прозрачность всех действий, открытость нашей работы — вот наши принципы. И строжайшее следование закону. Пусть предъявляют претензии — мы ответим. А будь у нас, как говорится, рыльце в пуху, — что тогда? Что до бандитов, я никогда с ними дела не имел и иметь не собираюсь. Повторяю: хочешь работать, как дикий бизнесмен, вожжаться с криминалом — пожалуйста. Только тогда, учти, ты мне не друг, не товарищ и не приятель даже. Тогда ты — мой враг. И разговаривать я с тобой буду, как с врагом. И действия предпринимать соответствующие.
Греч остановился посреди кабинета.
— Пойми, Андрей, пойми, что я хочу тебе сказать. «С волками жить — по волчьи выть» — это не наша установка. У нас она не работает. Я хотя и живу среди волков, как и ты, впрочем, но не хочу выть вместе с ними. Хочу человеком оставаться. В любых условиях. И при любых обстоятельствах. Ты понял меня, Андрей?
Последние слова Греч произнес совсем тихо, глядя Суханову прямо в глаза.
— Понял, — ответил Андрей Ильич. — Я понял тебя, Паша. Только это…
— Что? — быстро спросил мэр.
— Это, Паша, в наше время, знаешь ли, роскошь.
— Я тебе больше скажу, Андрюша. Это непозволительная роскошь. Оставаться независимым, когда все вокруг либо продались, либо норовят тебя купить, запугать, оболгать… Это просто непозволительная роскошь. Не-поз-во-ли-тель-на-я! Но мы должны с этим жить. Мы — это ты, я, это люди, с которыми мы работаем. А иначе я не могу.
— Это сложно, Паша.
— Сложно. А кто говорил, что будет легко? Знаешь, я думаю, что человеческие качества, простые человеческие качества — честность, в первую очередь, перед самим собой, независимость, порядочность, в конце концов, — они важнее всех политических рейтингов и всего остального. Я не говорю уже о жизни человека…
Суханов посмотрел на часы.
— Куда сейчас?
— Куда… Встреча у меня… Деловая.
— А-а, — Греч усмехнулся. — Ну, давай. Постарайся больше не ставить нас в такое положение…
— Проблема снята, — ответил Суханов и, пожав мэру руку, повернулся к двери.
Запикал мобильный телефон. Греч поднес трубку к уху, послушал несколько секунд.
— Да. Я все понял. Скоро буду.
— Что-то случилось? — Суханов замер в дверях, услышав в голосе Павла Романовича знакомые еще по девяносто первому году интонации — они возникали только во время большой беды.
— Случилось. Лукин в больнице.
— Что с ним?
Суханов прикрыл дверь.
— Пожар на даче. Больше ничего не знаю. Он в Первой городской.
— Паша, я там буду через два часа. Сейчас мне обязательно нужно быть в офисе, посмотреть кое-какие платежи, а потом заехать еще в одно место… Короче, я решаю все ту же проблему. Это очень важно. Для всех нас.
Греч кивнул.
— Я тебе верю, Андрей Ильич, — сказал он, снова серьезно взглянув Суханову прямо в глаза. — В любом случае, сегодня еще свяжемся.
Греч взял трубку внутренней связи.
— Я сейчас выезжаю. Машина на месте?.. Все, хорошо, спасибо.
— Андрей Ильич…
Крамской стоял на пороге кабинета и как-то странно мялся. Он вошел следом за Сухановым. Генеральный директор еле-еле успел сесть за стол и раскрыть папку с платежными документами.
— Слушаю тебя. Что еще у нас случилось?
— Случилось… Уезжаю я, Андрей Ильич.
