– Я, к сожалению, не могу вас отвезти, я должна дождаться Евгения Николаевича.
– Да, да, конечно, я понимаю.
– Может, вам стоит позвонить дочери? Это хороший повод помириться.
– Куда позвонить? – он сморщился, пытаясь изобразить улыбку. – Ольга сейчас в Испании. Она, видите ли, устроилась работать гувернанткой в семью какого-то мыльного магната, и вот они взяли ее с собой на все лето. У них там дом на побережье. А Игорь, отец Василисы, в Греции, отдыхает со своей новой семьей. Они развелись с Ольгой пять лет назад, для Васи это была серьезная травма.
Старик бледнел на глазах. Нехорошая бледность, и руки ледяные, влажные. Маша испугалась, что в конце концов придется вызывать ему «скорую».
В гостиной появилась администратор и обиженно сообщила, что, если они хотят все-таки принять участие в передаче, у них есть возможность быстро войти в студию во время рекламной паузы, которая будет через семь минут.
Дмитриев судорожно сглотнул, потянулся за сигаретами.
– Скажите, у вас найдется свободная машина? – спросила Маша.
– А что случилось?
Маша быстро, в двух словах, объяснила ситуацию. Администратор испуганно таращила глаза и кивала. Дмитриев пытался прикурить, но руки у него тряслись.
Выяснилось, что всех шоферов отпустили до конца эфира.
– Я сейчас выйду и поймаю такси, не беспокойтесь, – лопотал Дмитриев, едва справляясь с одышкой и не отпуская Машину руку.
– Ладно, я поеду с вами, – сдалась наконец Маша. Администратор проводила их до милиционера, пообещала все объяснить Рязанцеву и отправить его домой на машине.
Когда вышли из подъезда, у Дмитриева соскользнул шарф.
– Постойте! А как же мы найдем эту больницу? – прошептал он, не замечая, что топчет красный шелк. – Они ведь даже не сказали…
– Сказали. Шестая клиническая. Найдем, не волнуйтесь. У меня в машине есть справочник и карта. Вы наступили на свой шарф, я не могу поднять его.
– А, да, простите, – он отскочил и чуть не упал.
«Я, конечно, везу его не потому, что так сильно напрягся Приз, услышав о девочке, – строго сказала себе Маша, – мне просто жаль старика. Его фильмы помогали мне вылезать из детских депрессий. Когда пьяный отчим пытался меня воспитывать, когда мама забывала, в каком я учусь классе, и мне казалось, что никто на свете меня не любит, я проигрывала про себя какую-нибудь сцену из его кино, вспоминала диалоги дословно и наконец замечала, что уже не плачу, а смеюсь. Режиссер Дмитриев, правда, гений. А Приз ничтожество, которому просто повезло оказаться в нужном месте в нужное время».
– Там сказали, она не может говорить, – донесся до нее сиплый голос Дмитриева, – значит, у нее какое-то тяжелое психическое расстройство?
– Не обязательно тяжелое, – Маша выехала на Шереметьевскую улицу и тут же встала. Дорогу перегородил грузовик. Он нагло, неуклюже разворачивался, нарушая все правила. Позади нервно загудел черный джип с затемненными стеклами.
– Мы так никогда не доедем, – Дмитриев заерзал на сиденье, – это ужас какой-то, что хотят, то и делают… Врач, кажется, произнесла слово «афония». Вы не знаете, что это?
– Беззвучность голоса, – машинально ответила Маша, – что-то вроде спазма голосовых связок.
Встречная полоса тоже встала. Рядом с Машиным «Фордом» застрял потрепанный темно-синий «Опель».
– Вы точно знаете, где больница? – спросил Дмитриев.
– Мы же вместе смотрели в справочнике, только что, – Маша повернулась к нему, – да не нервничайте вы так, Сергей Павлович, доедем, и с вашей внучкой все будет хорошо.
– А меня к ней пустят? Вдруг скажут, что дед – это не близкий родственник?
– Перестаньте, успокойтесь, все проблемы как-нибудь решим.
Грузовик наконец съехал, дал дорогу, машины медленно двинулись.
Маше показалось, что водитель «Опеля» смотрит на нее, и как будто мелькнуло что-то знакомое, но стекла бликовали, и Дмитриев настойчиво требовал внимания. Тронувшись с места, Маша услышала, как «Опель» легонько просигналил. Вовсе не обязательно, что ей. Встречная полоса продолжала стоять. Сигналила каждая вторая машина, у многих в пробке просто сдают нервы.
«Что-то очень знакомое, и хорошее… у кого же был синий „Опель“?
– Конечно, можно просто дать на лапу, тогда пустят обязательно, – продолжал рассуждать Дмитриев, – но я не знаю, кому и сколько. Как вам кажется, рублей триста – это нормально?
– Я американка, – улыбнулась Маша, – у нас все по-другому.
– Но вы сумеете, в случае чего, дать на лапу? Потому что я совершенно не умею, не знаю, как это делается.
– Да, конечно. Не волнуйтесь.
Пока ехали до больницы, Маша продолжала улыбаться, уже про себя. В ответ на тревожные реплики Дмитриева она отвечала невпопад.
Она вспомнила, у кого был синий «Опель-кадет», и поняла, что водитель сигналил не просто так, а ей лично.
* * *
Ничего не было проще, чем набрать, наконец, этот треклятый номер и спросить: «Маша, это вы или не вы в черно-сером „Форде“?»
Но Арсеньеву стало казаться, что она узнала его и отвернулась нарочно. А что, вполне возможно. Она ведь даже не попрощалась, когда улетал а в свой Нью-Йорк. Не оставила телефона и адреса. Они расстались, как чужие люди, которым друг до друга дела нет.
Рядом с ней в машине сидел какой-то пожилой мужчина. Они ехали из «Останкина». Ну да, конечно, Приз на ток-шоу вместе с Рязанцевым. Мери Григ приехала в Москву, чтобы нянчить партийного лидера, выводить его из очередной депрессии. Интересно, почему она не осталась с ним на ток-шоу? И что за старик в ее машине? Кстати, с Рязанцевым тоже придется встретиться. Он был знаком с писателем Драконовым, а начальник его службы безопасности хорошо знал кошмарного и таинственного генерала Жору. Зюзя сказала, этот Егорыч, бывший полковник ФСБ, когда-то входил в так называемую генеральскую свиту, то есть в узкий круг военных и сотрудников спецслужб, которые прямо или косвенно участвовали в вывозе советского оружия из стран Восточной Европы и продавали это оружие черт знает кому.
«А ведь правда, может получиться такая бодяга с генеральскими мемуарами», – подумал Саня, выискивая место для парковки.
В службе безопасности телецентра Арсеньеву посочувствовали. Допрашивать знаменитость после прямого эфира – не самое приятное занятие. Ловить Приза посоветовали не в холле на первом этаже, а прямо у студии. Мало ли, вдруг у него потом еще какая-нибудь съемка, или эфир, или он отправится в бар и просидит там до глубокой ночи?
Серые узкие коридоры без окон, с низкими потолками, действовали угнетающе. Под ногами покачивались хлипкие пористые панели. Мимо сновали озабоченные люди. Арсеньеву пришлось вжаться в стену, чтобы пропустить табунок взволнованных детей, спешивших на телеигру. Вслед за ними пролетела толстенькая, сияющая, усыпанная блестками старушка в розовой балетной пачке и ковбойской шляпе. Рядом с ней вышагивал бритый налысо, длинный и тощий, как скелет, босой юноша в японском кимоно.
– Я так волнуюсь, так волнуюсь! – звонко вскрикивала старушка.
– Да ну, все фигня! – глухо отвечал юноша. – Получится прикольно! Надо стебаться и не комплексовать. Во всем и всегда надо стебаться. Это главное.
Наконец Арсеньев нашел нужную студию. Над толстой, плотно закрытой дверью светилась электрическая табличка «ТИХО!».
Ждать оставалось совсем недолго. Табличка погасла.
Саня вспомнил, что календарь с портретом Приза остался в машине. Придется Зюзиному внуку обойтись без автографа. Впрочем, если бы не этот календарь, Арсеньев вряд ли узнал бы звезду экрана. Он редко смотрел телевизор, к тому же в новом доме еще не было антенны.
Приз вышел одним из первых. Судя по выражению лица, шоу прошло для него не слишком удачно. Он был мрачный и весь мокрый.
– Добрый вечер, Владимир Георгиевич.
При виде формы и удостоверения Приз помрачнел еще больше.
– Да. Я вас слушаю, – он вытащил мобильник и включил его, огляделся тревожно, словно искал кого-то в толпе, валившей из студии.
– Здесь не совсем удобно, – заметил Саня.
Они стояли посреди маленького фойе. Их толкали. К Призу подлетела девушка с календарем, точно таким, какой остался в машине у Арсеньева, и попросила автограф. Потом еще одна, с развернутым глянцевым журналом.
– Хорошо, давайте отойдем, – произнес Приз и, не глядя, расписался на своем портрете.
В редеющей толпе мелькнуло лицо Рязанцева. Он смотрел поверх голов, извиняясь, никого вокруг не замечая. Маленькая полная девушка подхватила его под руку и стала что-то тихо говорить ему на ухо, увлекая за собой вглубь зеркальной гостиной. В дверном проеме мелькнуло удивленное лицо партийного лидера, дверь в гостиную закрылась, и Арсеньев потерял его из вида.
Приз между тем двинулся по коридору, не оглядываясь. Саня догнал его. Приз разговаривал по телефону, заметив Арсеньева, он тут же прихлопнул крышку мобиль-ника. Саня успел услышать его последние слова: «Они уже там, придурок! Раньше надо было думать!»
