Приз между тем двинулся по коридору, не оглядываясь. Саня догнал его. Приз разговаривал по телефону, заметив Арсеньева, он тут же прихлопнул крышку мобиль-ника. Саня успел услышать его последние слова: «Они уже там, придурок! Раньше надо было думать!»
Самым подходящим местом для беседы с майором милиции Приз счел маленькую площадку между этажами, у стеклянной стены, над вонючей, заплеванной урной.
– Владимир Георгиевич, вам что-нибудь говорит имя Лев Драконов?
– Писатель? Он умер, кажется?
– Его убили.
– А, да, я слышал. Кого-нибудь удалось поймать?
Стоять и разговаривать с Владимиром Призом на лестничной площадке телецентра было, правда, тяжелым делом. Мимо сновали люди, и почти каждый считал своим долгом поглазеть, поздороваться, оглянуться или подойти, попросить автограф, хотя бы на клочке бумаги.
– Задержали одного наркомана, но пока нет полной ясности.
– Ну а от меня, конкретно, что надо? – спросил Приз, и глаза его неприятно заметались.
– Ваш дядя, генерал Колпаков, был знаком с писателем Драконовым?
Прежде чем ответить, Приз дал автограф двум смущенным подросткам и закурил.
– Не вижу связи.
– Незадолго до смерти в нескольких интервью Драконов говорил, что работает над мемуарами некоего генерала.
– И что, назвал имя моего дяди? – Приз скептически хмыкнул.
– Нет. Никакого имени Драконов не называл. Но известно, что на Франкфуртской книжной ярмарке он встречался с немецким литературным агентом. Они должны были подписать договор на книгу мемуаров генерала авиации, ныне покойного.
– Договор? Что за бред? Кто вам это сказал?
– Неважно.
– Очень важно. Для меня это очень важно. Откуда у вас такая информация?
«От вдовы Драконова», – хотел сказать Арсеньев, но вместо этого скромно сообщил:
– Из прессы.
– Нельзя ли точнее? Издание, дата.
– Ну, с ходу, я не вспомню. Если вас это так интересует, постараюсь уточнить.
– Да уж, пожалуйста, – кивнул Приз, – меня это чрезвычайно интересует. Дядя был для меня как родной отец, и я не хочу, чтобы поганили его память.
– Почему обязательно «поганили»? – удивился Арсеньев. – Разве плохо, когда выходит книга мемуаров?
– Мой дядя ничего не писал и писать не собирался, – сообщил Приз и ответил лучезарной улыбкой на чье-то приветствие.
– Сам не собирался, однако мог наговорить что-то на диктофон или просто рассказать. Он ведь был знаком с Драконовым? Или нет?
– Нет.
– Вы в этом абсолютно уверены?
– Абсолютно.
– Но вы же не могли знать всех знакомых вашего дяди, всех до одного?
– Разумеется, всех – не мог. Но я достаточно хорошо знал своего дядю, и у меня есть очень серьезные основания утверждать, что с Драконовым он знаком не был. То есть, возможно, где-то они встречались. Дядя любил ужинать в ресторане Дома литераторов. Однако ни при каких обстоятельствах он не мог обратиться с подобной просьбой к Драконову.
– Почему?
– Потому, – Приз понизил голос и заговорил хриплым, нервным шепотом, – потому, что, если бы дяде Жоре и пришла в голову идея о мемуарах, он обратился бы к какому-нибудь другому писателю. Вам ясно?
– Не совсем.
– Мой дядя, генерал Георгий Федорович Колпаков, герой Советского Союза, был русским офицером. Он кровь проливал за русскую землю. И если бы решил оставить после себя книгу воспоминаний, то на роль литературного обработчика пригласил бы русского писателя, а не Льва Абрамовича Драконова.
Приз ужасно возбудился. Изо рта полетела слюна. Выпалив все это, он сделал многозначительную паузу, глаза стали выпуклыми и блестящими, он смотрел на Арсеньева так, словно ждал аплодисментов.
Арсеньев неуверенно кивнул. Он не знал, что сказать. Генерал Колпаков был антисемитом. Это ничего не доказывает и не имеет прямого отношения к делу. Его племянник тоже антисемит. Правда, не афиширует этой своей проблемы. Наоборот, молодой политик Владимир Приз без конца повторяет, что все люди братья.
– А вы? – внезапно спросил Арсеньев. – Если бы вы вдруг решили издать книгу о себе, для вас имела бы значение национальность литературного обработчика?
Приз покраснел. Но не от неловкости, а от злости.
– Я пока не собираюсь писать мемуары. Я еще не в том возрасте, чтобы думать о мемуарах.
– Итак, если я вас правильно понял, ваш дядя не был знаком с убитым Драконовым Львом Абрамовичем, – уточнил Арсеньев после короткой паузы.
– Нет! – Приз оскалился и посмотрел на часы.
– И ни о какой совместной работе над книгой воспоминаний речи быть не может?
– Нет!
– Ну что ж, спасибо. Было приятно познакомиться.
Рукопожатие Приза оказалось таким влажным, что хотелось вымыть руки.
* * *
Никому на лапу в больнице давать не пришлось. Единственный охранник, дремавший у входа, ничего не спросил. В справочной объяснили, на каком этаже, в какой палате лежит обожженная девочка, которую сегодня снимало телевидение. Пришлось долго плутать по старому зданию, подниматься и спускаться по лестницам.
– Вот так кто угодно может войти, – сказал Дмитриев.
Бокс находился в тупике, в глухом конце короткого широкого коридора. Там дрожал слабый голубой свет. Вокруг ни души. Маша осторожно приоткрыла дверь.
Это была совсем маленькая комната, такая маленькая, что из-за высоченного потолка казалась колодцем. Окно выходило в больничный сквер и было забрано решеткой. На койке спала девочка. Кисти рук перебинтованы, к локтевому сгибу тянулась трубка капельницы.
Дмитриев застыл в дверном проеме и шепотом, еле слышно, позвал:
– Васюша!
Девочка не шелохнулась. Маша шагнула к койке. В голубом слабом свете лицо Василисы казалось прозрачным. Влажные темные ресницы едва заметно вздрагивали, под веками двигались глазные яблоки. Бледные потрескавшиеся губы были приоткрыты. Ей снилось что-то, она тяжело, часто дышала.
– Ну что же вы, Сергей Павлович, подойдите к ней, – прошептала Маша.
– Она спит.
– Все равно подойдите. А я пока найду кого-нибудь: дежурного врача, сестру.
– Нет! Постойте! – он приложил палец к губам, поманил Машу к себе и шепотом, на ухо попросил: – Понюхайте меня и скажите, перегаром не пахнет? Я много выпил там, в «Останкино», перед эфиром. Вася с детства ненавидит запах перегара.
– Нет. Не пахнет.
– Вы уверены? – он вздохнул, покосился на спящую девочку, пошевелил бровями, тревожно размышляя о чем-то, и прошептал: – А вдруг она меня вообще не узнает? У нее ведь шок.
– Перестаньте. Сейчас я сама ее разбужу.
– А вдруг мне не поверят, что я – ее родной дед? Она ведь не может говорить, как она им подтвердит?
Пока они шептались, в коридоре послышались шаги. Кто-то приближался к боксу, и через минуту за приоткрытой дверью возникла высокая фигура в зеленом халате. Волосы убраны под шапочку, лицо закрыто марлевой маской. Маша не поняла, кто это, мужчина или здоровенная плечистая женщина. Фигура всего на миг остановилась перед дверью и тут же исчезла.
– Эй, погодите, одну минутку! – позвала Маша.
Никакого ответа. Мягкие, поспешно удаляющиеся шаги.
Маша вышла в коридор, постояла в замешательстве, глядя вслед человеку в халате. Он – скорее все-таки он, а не она – свернул за угол. Коридор опустел.
– Маша, Маша, не уходите! – шепотом позвал Дмитриев.
Оставалось вернуться в палату. Девочка проснулась, открыла глаза.
– Вася, – виновато произнес Дмитриев и, со скрипом усевшись на край койки, наклонился, поцеловал ее в щеку, – ты узнаешь меня?
Она привстала и тут же потеряла капельницу. Игла с кусочком пластыря отклеилась, закачалась на трубке. Василиса не заметила этого, обхватила забинтованными руками шею деда, прижалась к нему и испуганно уставилась на Машу из-за его плеча.
– Васюша, маленькая моя, как же так? Я совершенно случайно увидел тебя по телевизору. Что с тобой случилось? Какты попала в горящий лес? Сказали, ты не можешь говорить. Это правда?
Василиса слегка отстранилась, кивнула, приложила ко рту забинтованную руку.
– Привет, Василиса. Меня зовут Мери Григ, – сказала Маша.
– Это журналистка из Америки, она меня сюда привезла, – объяснил Дмитриев, – если бы не она, я бы вряд ли так скоро добрался.
– Тебя смотрел психолог, психиатр? – спросила Маша.
Василиса сделала смешную, важную гримасу, потом брезгливо поморщилась, махнула забинтованной рукой, покрутила пальцем у виска.
– А если попробовать шепотом? Совсем тихо? – предложила Маша.
Василиса приоткрыла рот, глубоко вздохнула, выдохнула, но не получилось никакого звука. Лицо ее слегка сморщилось, рука рефлекторно потянулась к горлу.
– Что, больно, когда глубоко дышишь? – спросила Маша. – Может, это просто ларингит? Ты ведь попала в зону пожара, наглоталась дыма, надышалась угарным гадом.
– Она заикалась в детстве, – вспомнил Дмитриев, – и потом, после развода родителей. Может, это как-то связано? Как выдумаете, это скоро пройдет? Ее отпустят домой?
