— Совсем бедно люди жить стали, — сказал Агафон. — Раньше уже бы накосили на бутылку…
— Ага, на ресторан! — возразил Гиря. — Забыл, как чуть на зону не загремели?
Чтобы сократить дорогу, они пошли через Лысую гору. Там раньше был барачный поселок, нищета и цыгане, теперь голь перекатную отселили на северную окраину, а здесь построили коттеджи по миллиону долларов. И зовется теперь это место «Шамбала».
— Вот здесь косить надо! — сказал Агафон, но Гиря только носом шмыгнул.
— Тут тебя самого закосят, — прозорливо сказал он. — Интересно, что такое «Шамбала»?
— Рыба такая плоская. Вкусная, зараза!
— А ты ел? — подколол Гиря.
— Контрабас ел и мне рассказывал, — вышел из положения младший брат.
— Контрабас, Контрабас! Никакая это не рыба, а китайская драка с приемами хитрыми. Кто научится, того звали «амбал»!
— Гля!
Они остановились у ограды шикарного особняка. Прутья желтые, словно золотые, с завитушками, за ними на круглой, мощенной плиткой площадке — украшенная разноцветными лампочками и золотыми шарами елка. Дом тоже весь в огнях праздничной иллюминации, а вдоль дорожек горят маленькие фонарики.
— Вот сука! — сказал Гиря. — До Нового года еще жить и жить!
— Ага! — сказал Агафон.
В данном вопросе у них расхождений не было.
— У людей ни копья нету, а он, гад, елку включил! — поражался Гиря душевной черствости хозяина особняка. — Тут дома слабые лампочки жжешь, счетчик заземляешь, каждую копейку бережешь, и ни хрена!.. На самое необходимое — на бутылку, б…дь, не хватает! А он выкобенивается — улицу освещает!
У Гири даже горло перехватило от возмущения.
— Нет, ну ты понял, Агафон?!
Агафон понимал. Он отлично все понимал.
— Так это одного богача хата. Как его… Еврейская фамилия, типа Мудозвона. Я в «Элите Тиходонска» фотки видел: картины на стенах, скульптуры и всякая х…ня. И горшок под кроватью за пятьдесят тыщ долларов. Коллекционер фуев!
Агафон разразился длинной тирадой, которая была, по сути, выдержана в марксистской идеологии, но по форме подкачала: если бы эту речь показывали по телевизору в предвыборной программе коммунистов, то вместо слов зрители бы услышали только сплошные бип-бип-бип…
— У него денег, Гирь, как у тебя перхоти. Мы вот с тобой ломаем голову, как с полбутылки крепляги кайф словить, а он перед сном виски глушит. И не какое-нибудь там первое попавшееся, у него целая кладовка бутылками забита. Как на оптовом складе. Ходит, выбирает, рожу кривит…
— Сука, я ж говорю.
Гиря отошел на пару шагов, окинул оценивающим взглядом витую, в загогулинах, будто и впрямь позолоченную ограду. Потом показал пальцем куда-то вбок.
— Вон, видеокамера за деревом. Видишь?
Агафон посмотрел.
— Ну.
— Гну. Если перелезть вон там, — он показал в противоположную сторону, — никто ничего не увидит. Здесь больше камер нет. Одна камера на всю эту стену, понял? А по этим завитушкам и лезть не надо, здесь все как будто специально заточено, чтобы было куда ногу ставить…
Агафон почесал в затылке.
— А на хера это нам, Гирыч? На хера нам эта елка?
— Какая елка? — огрызнулся Гиря. — Сам сказал, у него денег, как перхоти… И виски целый шкаф. При чем тут елка? Вон, смотри, у него даже решеток на окнах нет!
В глубине двора, там, куда вела освещенная фонариками дорожка, стоял белый дом с колоннами, чем-то похожий на исполинскую сахарную голову. Он до того не походил, до того контрастировал с серыми пятиэтажками, в которых жили Гиря и Агафон, что казался сказочным видением. Даже свет в окнах имел нежный розовый оттенок, которого были лишены по-будничному желтые окна «хрущевок». И, как совершенно правильно заметил Гиря, ни одной решетки там не было.
— Так у него ж охрана, наверное! — догадался Агафон. — На фига ему решетки?
— Нет там никакой охраны, — зло процедил Гиря. — Ну, или какой-нибудь дед с двустволкой сидит. Была бы нормальная охрана, они бы первым делом камеры как надо повесили и колючей проволокой тут все забрали! И сейчас нас бы погнали нах…
— А может, у него собака там? Дог какой-нибудь? — предположил Агафон. — Может, целая свора бегает?
— Тогда мы бы хоть одного увидели, наверное… И вообще, чего ты мне вопросы задаешь? — накинулся Гиря на брательника. — Ты читал журнал про этого хрена, а не я! Ты и должен знать, чего у него есть, а чего нет!
— Так я и говорю! — оправдывался Агафон. — Собаки, доги там! И охранник… Наверное.
Он зло рванул кореша за рукав.
— Я ж не затем читал, чтобы лезть к нему, придурок! Я про горшок читал за пятьдесят тыщ и все такое!
— Горшок, бл-лин! Ну, ты и… — Гиря покачал головой, однако не стал дальше уточнять. — Ладно. Давай проверим, раз такое дело. Ты здесь постоишь на стреме, а я по-быстрому кинусь за ограду…
— Совсем еб…ся, Гирыч! — ужаснулся Агафон.
— Хорошо. Тогда ты лезь, — быстро согласился Гиря.
— А чего я полезу? А если там и в самом деле… Пристрелят ведь. Или разорвут. Не-е. По мне, так лучше без денег, чем с простреленной башкой.
— Чего ж ты тогда базаришь: «здесь косить, здесь косить»! — скривившись, передразнил Гиря.
— Я вообще говорю! Чтобы такой домину брать, надо подготовиться! Пушку достать, машину подогнать, кого-нибудь на стреме поставить!
— А где ж ты все это возьмешь? — буркнул Гиря. — И пушку, и машину, и «кого-нибудь»? Ты хоть стрелять умеешь? Или машину водить?
Вместо ответа Агафон с маху заехал ему в ухо. Гиря ответил. Несколько минут они с остервенением молотили друг друга, потом внезапно успокоились.
— Ты чего это?
— А ты чего?
— Так ты ж первый начал!
— А х… его знает…
Оба рассмеялись.
— Ладно, покосили, накосили, айда домой. Может, там чего-нибудь перепадет…
* * *
Агафон и Гиря выросли в неблагополучном дворе — между двумя обшарпанными пятиэтажками из красного кирпича — бывшими общежитиями речного порта, которым было не меньше полувека, причем последние лет двадцать они обходились без ремонта. Недавно с запада и востока поставили высотные «свечки», которые превратили двор в темный колодец, навсегда лишенный солнечного света, без которого немыслимо нормальное развитие человеческого организма и гармоничный психологический статус личности. Ученые считают, что недостаток инсоляции вызывает депрессию, но обитатели пятиэтажек вряд ли могли подтвердить или опровергнуть эту теорию, ибо постоянно, по различным причинам, находились в депрессии и считали ее нормальным состоянием. Может быть, поэтому они едва сводили концы с концами, постоянно пьянствовали, скандалили, дрались, резались, отправлялись в тюрьму и кончали самоубийством. Жители высоток наоборот: любовались живописными видами на Дон и левобережье, загорали на балконах, а потому катались на иномарках, ездили в Турцию и Эмираты — одним словом, преуспевали, что упомянутую теорию подтверждало.
После «Шамбалы» родные дома с выкрошившимися фасадами и выбитыми окнами подъездов показались им страшными и унылыми, но они знали, что через некоторое время все станет на свои места: дома как дома — они все же не буржуи, а самые настоящие пролетарии. Только они вошли во двор, как услышали голос, голос сильно выпивший и охрипший:
— Гирь! Агафон! Где вы ходите, обалдуи?! Контрабас ваш приехал, вы чё! Да при деньгах, да с пойлом!
У противоположного подъезда покачивался Полухин, которого они буквально час назад видели трезвым и печальным. Сейчас он радостно гоготал и не вязал лыка, а в руке держал авоську, из которой торчал французский багет с отгрызенной горбушкой.
— Это я закусь волоку! — проорал он и махнул им рукой. — Старуха ваша сказала, что без закуси на порог не пустит! А чача у Контрабаса — градусов семьдесят, считай, чистый спирт! Дуйте домой, живо, а то все выпьют!
Гиря и Агафон переглянулись. Вовка Контрабас, их старший брательник, был одним из немногих на районе, кого паленая водка и анаша не скрутили в бараний рог и не отправили в тюрягу. Собственно, от района он давно откололся. Отслужив срочную в ВДВ, Вовка устроился на контрактную службу, за что и получил прозвище Контрабас, и вот уже пять лет мотается по горячим точкам, зашибает бабки, изредка наведываясь в отпуск к родне, чтобы покрасоваться новенькими нашивками и выправкой, поучить Агафона с Гирькой премудростям жизни, — короче, показать, какой он орел и молодец. При этом деньгами сорить Вовка не любил, был скуповат. Подарки не дарил, в бары-рестораны не звал, но гулянку устраивал всегда: привозил баклажку-другую чачи или спирта, а иногда и канистру кислого вина. Ну, а Гирька с Агафоном руководствовались в жизни простым правилом: халява кислой не бывает, тем более в эпоху финансового кризиса. Где попойка, как говорится, там и праздник… Так что дважды звать их не пришлось. Забыв про особняк Мудозвона и бессовестно сияющую разноцветными огнями елку, братья рысью поднялись на третий этаж и радостно вломились в латаную-перелатаную дверь с выцветшим номером «23». Дверь, как всегда в торжественных случаях, была открыта.
