Разочарование тугим комом подступило к самому горлу, так что непрошеного гостя едва не стошнило желчью. Скейс не стал колотить в отчаянии по двери, а просто ткнулся в нее горячим лбом, пытаясь подавить слабость. За ней пришли гнев и досада: он-то, глупец, надеялся найти квартиру открытой. Некогда так оно и было в подобных домах: один хозяин, один парадный вход, один замок. А здесь — даже не автоматический «американец». Что же теперь, опять воровать ключи? Или пробиваться силой?
Раньше Норман предполагал досконально изучить квартиру, выяснить, где спит убийца, с тем чтобы уверенно пройти к ее постели, а после столь же беспрепятственно скрыться, не боясь ошибиться дверью. Намерение оказалось неосуществимым. Придется менять планы. Все же кое-какие приготовления не мешало бы сделать прямо сейчас. Скейс решил заняться осмотром дома. Хотя Мэри Дактон и девушка не могли вернуться раньше полуночи, мужчина перемещался на цыпочках, прикрывая фонарик левой ладонью и прислушиваясь к любому шороху. Тихо, со всей осторожностью приоткрыл он дверь ванной — и вжался в стену, точно ожидая там кого-то увидеть. Верхняя часть окна была откинута; в лицо подул прохладный ветер, от которого надулись и затрепетали занавески. Они были задернуты, однако Скейс не решился включить фонарик. Тем более что лондонское небо, испещренное пурпурными и багровыми всполохами, ясно давало рассмотреть очертания газового котла, тонкую цепочку с луковицей-набалдашником и просторную белую ванну. Ни бельевого шкафа, ни перегородок. Спрятаться негде.
Еще пять минут мужчина поднимался и спускался по лестнице, отыскивая скрипучие ступени. Пятая и девятая поднимали особенно много шума; надо бы запомнить и не наступать на них. Остальные тоже не молчали, но, если держаться у самой стены, при желании получалось идти совершенно бесшумно.
Наконец Норман извлек из кармана вторую связку и отпер дверь в лавку. Густой дух земли и слежавшихся цитрусовых ударил в ноздри, так что перехватило дыхание. Вокруг был непроницаемый мрак. Даже тонкий лучик от уличного фонаря не пробивался сквозь плотно закрытые ставни. Никакие шторы не сумели бы столь идеально затемнить помещение. Скейс прислонился спиной к двери, тщетно вглядываясь в кромешную мглу, и вздохнул полной грудью — впервые с тех пор, как ступил на порог дома. Даже если хозяйки вдруг возвратятся, у них ведь нет ключа от лавки. Норман почувствовал себя в безопасности. Осмелев, он зажег фонарик и медленно обвел им сложенный стол на козлах, рулон синтетической травы, поставленные друг на друга в ожидании утра ящики с томатами, салатом и яблоками, мешки с картофелем, большие сетки с луком, сложенные вдоль стены, и старую фарфоровую раковину. Один из кранов отсутствовал, другой то и дело ронял тяжелые капли. Скейсу хотелось бы завернуть его, остановить непрекращающийся глухой стук, но он удержался. Яркий луч нащупал деревянный стол с огнеупорным покрытием, на нем — газовую горелку, большой чайник и маленький заварочный, коричневого цвета и весь в пятнах. Под столом обнаружился перевернутый на бок ящик из-под апельсинов, в котором стояли две кружки с голубой каемкой по краям, жестянка с надписью «Сахар» и чайница с изображением коронации Георга Пятого и королевы Марии. Норман пристроил фонарик на одном из ящиков; при свете надел свой длинный плащ, натянул перчатки поверх закатанных манжет рубашки, достал со дна рюкзака холодный нож. Затем присел на четвереньки у крепкой деревянной опоры, подтянув колени к подбородку и больно упершись худыми ягодицами в жесткий пол. «Сегодня ничего не произойдет». Он точно знал это, хотя и не мог сказать почему. Только смутно чувствовал: одеяние поможет не оставить в лавке лишних следов, и потом на всякий случай лучше быть готовым: вдруг по какой-то чудесной причине убийца вернется с работы одна. Мужчина продолжал сидеть во тьме, ждать, отсчитывать удары капель, вдыхая теплый запах нового макинтоша и ароматы лавки; руки в белоснежных перчатках он держал перед собой, ладонь к ладони, словно священник.
Около полуночи хозяйки наконец возвратились. Скейс ясно услышал, как захлопнулась парадная дверь; ему почудились глухие голоса и даже легкое поскрипывание ступенек. Но вот убийца с дочерью оказались у него над головой; от них отделяли лишь перекрытия и тонкий пол. Балки громко скрипели, повторяя каждый шаг. Время от времени дерево оглушительно стреляло. Всякий разу Скейса подпрыгивало сердце, он цепенел и со страхом косился вверх, словно боялся, что сквозь потолок провалится чья-нибудь нога. Казалось невероятным, чтобы женщины не учуяли его присутствия, чтобы его запах и теплое дыхание не проникли к ним. Норман даже начал различать шаги.
Те, что полегче, несомненно, принадлежали Мэри Дактон; девушка была выше ростом и ступала увереннее. Вскоре хозяйки разошлись по комнатам. По тихой походке Скейс определил: убийце принадлежит спальня, окна которой выходят на улицу. Минут через пять шаги пересекли потолок, послышался шум сливного бачка и приглушенный рев газового котла. Что ж, если не получится по-другому, это тоже шанс. Интересно, запирается ли убийца, входя в ванную: в конце концов, в доме-то, кроме них с дочерью, ни души. А может, даже не закрывает квартиру, собираясь помыться на ночь? Или осторожность вошла у нее в привычку? Надо бы выяснить.
К половине первого последние звуки затихли, однако Норман продолжал сидеть на корточках, прижимаясь к жесткой опоре. Глинистый дух свежевскопанной земли от картофельных мешков сгустился сильнее прежнего. Скейс болезненно сморщился и задержал дыхание, но было поздно. Память воскресила мучительный образ. Он снова стоял рядом с женой у груды багровых комьев, на краю могилы Джули, посреди просторного лондонского кладбища, и смотрел, как опускают рывками маленький белый гробик во тьму. Мэвис настояла на том, чтобы никого не звать, и на похоронах супруги были единственными зрителями. Они всегда держали радости и беды при себе. К чему и в скорбный день проявлять ненужную щедрость, терпеть притворно-сочувственные, хищные взгляды соседей? Семейный священник заболел, а молодой человек, заменявший его, явился в грязных ботинках. Жена не отрываясь глядела на них во время погребения. Позже, слушая жалобы Мэвис, Норман возразил:
— По-моему, он отлично сделал свое дело, дорогая, и говорил от души.
Она же отозвалась капризным, упрямым тоном, с которым мужу волей-неволей пришлось в последнее время свыкаться:
— Мог бы и начистить обувь.
Скейс вспомнил, что убийца спит у него над головой. Через несколько дней Мэри Дактон уже не будет в живых. Возможно, и девушка, и сам он тоже погибнут. Почему бы нет? Если возникнет непредвиденная, неясная пока необходимость, он не станет противиться. Подобный исход — смерть втроем — ему почти по душе, ибо восстановит некую высшую справедливость, придаст свершившемуся законченность, избавит от будущих осложнений. Могила не страшила Нормана; страшила тюрьма. Возможно, именно мысль о скорой неотвратимой кончине, впервые посетившая его разум, вызвала к жизни давно забытые образы. Они вспыхивали перед ним, будто на большом экране живописными, бессвязными обрывками знакомого фильма. Вот через приоткрытую дверь «Козы и циркуля» серебрится украшенная «дождиком» рождественская ель; обрывки водорослей, зацепившихся за железные балки пирса, сонно покачивают слизистыми щупальцами в мутно-зеленых волнах прилива; скрипучий мокрый песок сыплется из ладоней на краденый кошелек; вот мистер Миклрайт, зажав черную пешку между большим и указательным пальцами, плавно перемещает ее подоске; Илай Уоткин раскладывает кошачью еду по мискам, награждая орущих любимцев ласковыми словами; Джули примеряет форму девочки-скаута; Джули крепко спит в коляске под яблоней на лужайке Маджента-Гарденс; Мэвис украдкой поглядывает на Скейса через поцарапанную парту средней школы во время вечернего урока французского — там будущие супруги впервые встретились. Любопытно, почему оба выбрали этот язык? Никто из них не был во Франции, даже не собирался туда. Однако тогда-то все и началось. Ни до, ни после Норман так и не получил доказательств того, что заслужил ее любовь, поэтому рассматривал случившееся как чудо.
Порой на него накатывала дрема, потом он встряхивался и вытягивал затекшие ноги. Наконец перед самым рассветом Скейс медленно поднялся, снял перчатки, скатал непромокаемый плащ и убрал его вместе с ножом в рюкзак. Дежурство закончилось; на улице зарождался новый день. Вечером Норман уже не вернется. Теперь он станет приходить сюда через одну ночь, так чтобы вдоволь высыпаться, сохраняя бодрость духа и свежую голову до самого утра. Искра надежды разгорелась в его сердце с новой силой: долго ждать не придется.
С величайшей осторожностью закрыл он лавку и прокрался по коридору. Оставалась еще парадная дверь, но Скейса это не беспокоило. Вряд ли тихий щелчок замка разбудит спящих наверху. Даже если убийца лежит на кровати без сна или беспокойно ворочается с боку на бок, еле слышный шум не встревожит ее. По ночам старые дома полны таинственных шорохов. Да и пока она встанет, включит свет, подойдет к окну, незваный гость успеет скрыться из вида.
