— Разрешите? — Константин открыл дверь.
— Проходи, садись.
Окна в кабинете генерала выходили на «Детский мир». Когда Филина после академии взяли служить в главк (по протекции Мазурова, естественно, давно перебравшегося в Москву на повышение), он первое время часто отвлекался во время совещания на красивый вид из окна. Потом привык.
Но долго не верилось, что он обрел-таки тихую гавань и это уже навсегда. По ночам ему часто снился Таджикистан. Казалось, стоит открыть глаза — и увидишь за окном тутовник. А утром придется идти на остановку возле просыпающегося восточного базара. Ждать служебный автобус и ехать на работу под охраной бронетранспортера.
Ночью в него часто стреляли. Во сне. Он убегал. По желтым барханам. Пули, как град, стучали рядом. А ноги становились словно деревянные. Не слушались. Его охватывал ужас: вот-вот убьют. Где же автомат, почему нет в руках автомата? Беги же, беги! И тут он просыпался. Рядом мирно посапывала жена.
Не Леночка.
С ней он встретился еще несколько раз и все как-то мимоходом. Она приехала из Москвы совсем другой. Не его Леночкой. Чужой. Как Москва может перемалывать людей, он вскоре понял и сам, поступив в академию.
Мазуров выхлопотал ему квартиру в Митино. Об отношениях Константина и Леночки генерал ни разу не заговаривал. А вскоре Филин женился. Жена, хоть и москвичка, но из военной семьи. В начале нового тысячелетия у них родился сын. Подгузники, памперсы и детское питание надолго заняли очень важное место в жизни Константина Филина.
Но главное — у него появилась было мечта. Теперь он точно знал, чего хотел от жизни: свой дом! «Молодым еще можно жить в квартире, — рассуждал Константин, помогая жене стирать пеленки, — но к старости надо иметь свой дом, чтобы можно было обойти его». И еще, думал он, было бы хорошо, чтобы вокруг росли березки. А в соседнем пруду водилась бы рыба…
Правда, он и без пруда был абсолютно счастлив. Любил жену до безумия. На руках носил. По вечерам играл с сыном. А когда ночью слышал рядом с кроватью шепот чуть повзрослевшего сына: «Папа, можно к тебе?» — душа его просто переворачивалась.
Единственное, что чуточку омрачало счастье, это мысль-пятнышко — все когда-нибудь заканчивается. Даже безоблачное счастье. Как оно может заканчиваться, Филин прекрасно знал. Оттого и тревожился. И еще ему временами казалось, что однажды он не успеет проснуться и его убьют во сне. По-настоящему.
* * *
Найденыш не мог прочитать это в протоколе. Но он это знал. Потому что и сам видел точно такие же сны. В другой жизни.
* * *
— Нам придется сократить агентурные операции в странах СНГ, — сказал генерал Мазуров, — готовь предложения по зоне «Юг».
— Как же так? Это невозможно, — воскликнул Филин. — Узбекистан и Туркмения граничат с Афганистаном. А с Казахстаном у нас общая граница, которая практически открыта. Как можно свертывать операции?
— Что ты мне это доказываешь? Я сам все прекрасно знаю. Выполняй приказ.
— Есть выполнять приказ. — Филин вздохнул. — Неужели нет никакого выхода? Придется же резать по живому.
— Сократили финансирование.
— Надо что-то придумать, — задумчиво произнес Константин.
— Что? Думаешь, мы не перебирали варианты? Сидят генералы, ничего не понимают, а тут пришел подполковник и сказал, как надо делать.
У Мазурова было плохое настроение. Поэтому спорить не стоило. Но и сдаваться Филин не собирался. Надо было придумать на ходу выход, а потом забросить наживку. Сделать так, чтобы начальство поверило, будто это его собственная, начальства, мысль. Алгоритм известен, дело за малым: найти выход.
— В Узбекистане и Туркменистане приходится работать под плотной опекой контрразведки, — Константин рассуждал вслух, стараясь затянуть разговор, пока не придумает выход (или выход не найдется сам собой, как бывало не раз), — если сейчас откажемся от наработок, потом будет очень трудно восстановить оперативные позиции.
— И тем не менее, Костя. Я слишком долго тебя знаю и слишком хорошо отношусь, чтобы просто так послать к черту и выгнать взашей. Сделай милость: не нарывайся.
— Я тоже вас очень уважаю, — то была, конечно, лесть, но Филин говорил совершенно искренне, и это его немножко извиняло, — вы мой учитель. Вы же прошли всю Среднюю Азию, по кирпичику создавали агентурную сеть. Я просто не могу видеть, как дело, которое вы создавали, пытаются разрушить. Просто отказываюсь принимать в этом участие.
Мазуров как-то странно хмыкнул и встал из-за стола. Филин удивленно посмотрел на него. Генерал открыл шкафчик, достал с полок две хрустальные рюмки, полбуханки черного хлеба, завернутого в целлофан. Из встроенного в шкаф холодильника извлек запотевшую бутылку водки и твердый шмат сала.
— Давай выпьем, — сказал Мазуров, выставляя все это на полированный стол.
Константин обомлел. Такого с шефом никогда не бывало. Да, они давно служили вместе, и Мазуров покровительствовал ему. Но при этом все равно оставался начальником. А Константин — подчиненным. Дистанция соблюдалась. Даже роман с Леночкой не позволил перешагнуть эту грань.
— Вот такие дела, Костя. — Генерал нарезал швейцарским перочинным ножиком сало. Положил ломкие кусочки на хлеб.
В Азии им больше всего не хватало именно запотевшей водочки (доведенной в морозилке до кондиции слезы). Не какой-нибудь польской или местной «отравы». А качественной водки с мягким вкусом, что обжигает не сразу. Сначала бежит по стенкам пищевода холодок, который вдруг начинает горчить. Его сразу же надо закусить ломким кусочком сала (никак не теплым и мягким!) на черном хлебушке.
Закусывать хорошую водку колбасой — это моветон. Так делают только алкоголики. У них-то обычно и денег нет на хорошую водку. Богатые гурманы закусывают водку икрой. Гурманы победнее — малосольным огурчиком. Но только мужчины, что были вдали от родины, воевали в жарких странах, могут по-настоящему оценить, какое это удовольствие — качественная водка с холодным салом. В ней душевность, терпкость и немножко ностальгии.
— Возможно, все, что мы делаем, больше никому не понадобится, — с грустью сказал Мазуров, разливая по рюмкам.
— Почему? — Константин даже испугался, что невольно затронул у генерала какие-то струнки. Он намеренно пошел на лесть, чтобы размягчить начальника. Это был банальный прием, который сработал сверх ожидания. Почему же Мазуров, который сам был опытным разведчиком (иногда Филину казалось, что он даже умеет читать мысли), так легко клюнул?
— На столе президента лежит указ о передаче нас в ФСБ, — ответил генерал.
Слухи о том, что пограничников вернут в госбезопасность, ходили давно, наверное, с того самого момента, как ФПС вывели из КГБ (или как он назывался на тот момент?). Так что Филин им не верил. Но Мазуров, он-то опытный волк, как мог на такое купиться?
— Это не просто слухи, — хоть Константин и пытался скрыть свои мысли, Мазуров легко разгадал их, — у меня проверенная информация. Дело держится в секрете. Даже наш директор не знает. А я не могу ничего говорить. Все очень серьезно, и раскрывать источники я не имею права.
— Почему же вы мне рассказываете?
— Пей…
Они осушили рюмки, после этого генерал убрал водку обратно.
— Тебе все равно никто не поверит, — сказал Мазуров, — к тому же ты не будешь распространяться, я тебя знаю. А через пару дней это уже не будет секретом. Главк сократят в три раза. Мне уже дали понять, что разведка пойдет под нож первой. Мол, много дублирующих функций. Оставят пару отделов для работы за кордоном. А оперативные единицы, работающие в нашем приграничье и странах СНГ, сократят по максимуму. Теперь соседи будут заниматься оперативной работой.
— Паршиво. — Филину остро захотелось выпить еще рюмку. Но на столе остался лишь бутерброд с салом. Константин проглотил его.
«Возможно, придется искать работу», — подумал он. Впрочем, оставался шанс, что Мазурова подвели источники информации. Такого, правда, раньше никогда не бывало. Зато «проверенные данные» о передаче пограничников в ФСБ возникали уже не раз.
— Обидно, Костя, очень обидно, — с грустью сказал генерал, — я не держусь ни за должность, ни за звание. Понизят завтра — переживу. Но не хочется отдавать псу под хвост то, что вот этими руками создавал. Они же наверху ничего не понимают. Зачем-то создают комиссии по антитеррору… очередная бюрократическая выдумка. Кто там будет реальной работой заниматься? Только бумаги разводить мастаки. А прекрасно выстроенную систему ломают…
— Георгий Остафьевич, вы сами меня учили: настоящий разведчик должен применять оперативное искусство не только в поле, — с жаром произнес Филин, стараясь убедить не столько начальника, сколько себя. — Против начальства — оно, может быть, еще полезней. Вы сами это говорили.
