Рогов без разговоров шмыгнул мимо него, миновал коридоры и оказался в музее. Павла он застал в положении не только непотребном, но и не удобном: Ройтман сидел посреди комнаты, на самом верху высокой, шаткой стремянки и больше всего походил на ощипанного петуха. Из одежды на прапорщике имелись только трусы казенного образца, а щетина, блуждающий взгляд красных глаз и опухшие веки свидетельствовали о многодневном запое.
— Пашка?
— А-а, привет! — Узнал Виктора брат. — Йоб-теть… На похоронах, что ли, был?
— На каких? — Не понял Рогов.
— У Карлы! — Захохотал директор музея и наконец-то свалился со стремянки на пол.
Виктор с трудом прислонил его к стенке:
— Ты чего, Паша? Упился вконец? И Карла, что ли?
Но Ройтман уже не обращал на него внимания и озабоченно тер ушибленное при падении колено:
— Бейте, фашисты проклятые! Все равно ничего не скажу…
— Тьфу, перепугал! Пьяница.
— Да пошел ты, — отмахнулся Павел. Но тут же потерял равновесие и встав на четвереньки залаял на пыльный стенд с фотографиями членов политбюро.
Потом он заплакал:
— Ну на хрена, Витек? На хрена вы старика грохнули?
— Паша, успокойся… Уймись!
Глаза Ройтмана округлились:
— Ну? Кто теперь следующий? Я?
Директор музея взвизгнул и с неожиданным проворством подскочил с грязного пола:
— Давай, братан! Чего тянешь? Мочи, вам же свидетели не нужны!
— Да ты чего? — Разволновался Виктор. — Ты чего? Совсем уже сбрендил… На вот, водички выпей.
Но Павел уже разошелся:
— Ну, что? Как кончать меня будешь? Может, веревочкой удавишь? Сейчас… Сейчас, я тебе подсоблю!
Ройтман забегал из угла в угол, по пути обрывая со стен плакаты, фотографии и лозунги. Натолкнувшись на шифоньер, опрокинул его, с мясом вырвал последнюю дверцу и замер, ехидно поглядывая на брата:
— Нету веревочки!
— Слушай, успокойся.
— Не-ет… — Павел подскочил к столу:
— А что, если этим? Прямо так, в брюхо?
Виктор взглянул на предмет, подхваченный братом из нагромождения бутылок, обьедков и мятых номеров газеты «На страже Родины»:
— Это что? Стой!
В дрожащей, вялой руке красовался клинок — тот самый, его клинок, обломок сабли, который Виктор возил с собой в машине до кровавой схватки с Курьевым.
— Откуда? Это… это же мое! Откуда?
Павел обмяк, устало присел на край опрокинутого шифоньера и ответил без интереса:
— Хрен знает. Нечем было банку открывать, вот я у шефа в кабинете по ящикам и пошарился.
— У какого шефа?
— У Спиригайло. У Семена Игнатьевича, мать его в душу…
К сожалению, толку от их дальнейшей беседы было немного.
В происходящем Ройтман разбирался ещё хуже брата. Он просто-напросто был напуган до полусмерти и не знал даже того, что уже оказалось известно Виктору.
— Может, Спиригайло квартиру у тебя оттяпать хочет? — Осенило Павла. На него, гада похоже!
— При чем тут квартира? — Поморщился Рогов. — Вряд ли…
Напоследок, перед самым уходом из музея, брат припомнил, что на их частых, особенно в последнее время, совместных пьянках Семен Игнатьевич то и дело интересовался иконой.
— Какой иконой?
— Не знаю, — честно пожал плечами Ройтман…
Виктор опустил взгляд на столик, и увидел труп мухи в кофейной лужице. Потом отвел глаза и посмотрел на пристроившегося напротив человека.
Зрелище оказалось не намного приятнее. На вид соседу было лет семьдесят: сальные редкие волосы, желтые зубы, одет в грязные лохмотья… К тому же, от старика нестерпимо воняло.
— Чего тебе?
— Согреешь, нет? — Прохрипел нищий.
Только теперь Рогов заметил, что он почти неотрывно вцепился взглядом в нетронутый пирожок на тарелке:
— Бери. — Не дожидаясь, пока старик вцепится в пищу, Виктор подхватил сумку и направился к выходу из вокзального буфета.
В зале ожидания нашлось несколько свободных мест.
Рогов втиснулся на одно из них, между пухлыми сумками и чемоданами какого-то утомленного дорогой дядечки. Порылся, достал добытый в чужом почтовом ящике журнал:
«…Бразильские алмазы дешевле золота. А золото в Перу ценится дешевле серебра. В Чили медь дешевле олова, но в Боливии олово дешевле бананов. Зато в Эквадоре связка бананов дешевле стакана холодной воды…»
— Бред какой-то, — пожал плечами Виктор. Но делать было все равно нечего, и он продолжил чтение:
«В джунглях у реки Ориноко до сих пор живут племена, любимым занятием которых является поедание дипломатов и журналистов. Часы и кольца при этом они родным и близким не возвращают…
… В Мексике мужчины носят сомбреро с широкими полями — для того, чтобы во время тропического ливня под ними могла укрыться вся семья. Разумеется, в Панаме все носят панамы.
При том, что в Уругвае и Коста-Рике нет негров, и смотреть на них ходят в цирк за огромные деньги, в одной Бразилии негров больше, чем во всей Африке…»
Пролистнув ещё страницу, Рогов с облегчением понял, что пока ещё пребывает в здравом уме. Просто, автор очерка о путешествиях описывал распространенные в свое время географические стереотипы.
Виктору очень понравились рассуждения насчет экватора. Дескать, принято считать, что он разделяет земной шар пополам… Но так ли это? Люди вообще все любят делить пополам, в том числе и собственную судьбу: вот, мол, и первая половина жизни прошла. А сами понятия не имеют, откуда следует начинать отсчет, и где именно поставить точку. Легко разделить пополам деньги, сложнее — яблоко. Но можно ли поделить любовь, страдания, больную совесть или утраченную веру?
Рогов посмотрел на часы и стал читать дальше:
«… Не бывает одинаковых слез: есть слезы боли и смеха, горя и радости, слезы мужчины и слезы женщины, слезы ребенка. Горькие, соленые, сладкие, совсем безвкусные… Когда человек плачет, он очищается, обретает себя нового. Но за это обновление он плачет солью, вот почему слезы на первый взгляд кажутся одинаковыми.
Случается плачет не только невинный ребенок или проигравший сражение воин. Плачут пойманные за руку обманщики, воры, убийцы, трусы и предатели тоже заливаются слезами. Помните, сладкие слезы фальшивого человека — это опасный яд!
А раскаяние приходит только со страхом, нет его — нет и раскаяния…»
Виктор поморщился и неожиданно для самого себя потерял интерес к чтению. Закрыл журнал, сунул его обратно в сумку и повернулся к высокому, в половину стены, окну.
Вечерело.
Скупое, односложное предложение. Вечерело — и все тут! Не за что зацепиться, некуда пойти, некому жаловаться… Рогов почувствовал себя маленьким, беззащитным и одиноким настолько, что ему захотелось тут же исчезнуть из этого города, этого мира, из этой жизни.
Взлететь — и растаять навечно в густеющих сумерках.
— Все заодно…
— Что? — Встрепенулся дремлющий рядом дядечка.
— Нет, ничего. Извините.
Неприятным женским голосом ожила трансляция:
— Гражданин Циркачев! Вас ожидают у кассы номер три. Гражданин Циркачев…
Обьявление прозвучало для него — значит, Курьев уже на месте. Поднявшись, Виктор поправил ремень и плечом ощутил приятную тяжесть сумки: помимо документов, белья и некоторых необходимых на железной дороге мелочей, в ней покоился обернутый полотенцем обломок сабли.
— Привет, — у кассы, в конце короткой очереди, стоял знакомый уже человек со шрамом.
— Привет, — Рогов ответил на рукопожатие и пристроился сзади.
Курьев обернулся, и недавние враги схлестнулись взглядами. Недавние? Враги? Пожалуй… Но теперь между ними не могло быть ничего личного, только дело и общая цель впереди.
«Пусть пока так,» — прищурился Куря.
«Пусть пока так,» — стиснул зубы Виктор.
Потом изобразил улыбку:
— Чего припозднился-то?
— Билеты брал в Центральной. Вот: двадцать второй вагон, места пять и семь, оба нижние.
— Когда отправляемся?
— Через час.
— Это хорошо… — Рогов шагнул к освободившемуся окошечку:
— Девушка, будьте любезны на Минск, два билета в купе.
— Минский через двадцать минут отходит, — пояснила кассирша.
— Ничего, мы успеваем, — заверил её Виктор. Потом обернулся к спутнику:
— Паспорт давай!
— Зачем это? Ты чего чудишь? — Сдвинул брови Курьев, однако спорить не стал.
— Обьясню… — Рогов сунул в окошко деньги и документы. Получив билеты, он вместе с Курей отошел от кассы:
— Понимаешь, береженого Бог бережет. А небереженого — конвой стережет! Менты не идиоты, но и мы тоже умные. Поедем в Минск, оттуда в Чернигов. А уже из Чернигова автобусом медугородным прямо до Светловодска.
