3
Вечером, лежа в постели на хрустящем, крепко накрахмаленном бабушкином белье, Тишка пыталась читать Джеральда Даррелла. Дверь в любимую книгу, где увлеченный натуралист ловил капибар и попугаев, всегда открывалась для нее в любом месте, где бы она ни находилась, и огромный, невозможно прекрасный, упоительный мир чужой жизни, которую она мечтала прожить, вставал вокруг зримее и отчетливее, чем мир реальный. Но сегодня что-то случилось. Тишка мусолила взглядом одну-единственную страницу, пока не поняла, что ничего не выйдет.
Она немного повалялась без дела, изучая потолок с паучьими лапами трещин. Затем выбралась из постели и босиком прошлепала в коридор.
Тук-тук-тук.
Быстрые шаги, недовольное Женькино лицо в дверной щели.
– Чего тебе?
– Женя, скажи, пожалуйста, а кто такие Загорские? – очень вежливо спросила Тишка, зябко переступая босыми ногами.
Та пожала плечами:
– Придурки местные. Дальше что?
– Хотела узнать, где они живут.
– Зачем тебе? Фанатеешь от дебилов?
– Чтобы никогда с ними не встречаться, – логично объяснила Тишка.
– Ты и не встретишься. Их дом на другом конце поселка. Держись подальше от пруда, и все нормально будет. Ясно?
Тишка коротко сказала, что ясно, и отступила назад.
День выдался длинный, наполненный событиями, о которых она не знала, что и думать. Но в одном девочка была уверена: к пруду она сегодня и близко не подходила. Ее проводник солгал.
Она медленно побрела к своей комнате, но на полпути остановилась. Вокруг темно, за маленьким окошком в конце коридора шумит и раскачивается дерево. Снизу, из столовой, слышны приглушенные голоса взрослых.
А в мансарде кто-то ходит.
Тишка задрала голову. Прямо над ней раздавался монотонный скрип. Скрип-скрип. Скрип-скрип. И сквозь этот звук отчетливо донесся тихий плач.
Плакал ребенок.
Тишка замерла. Шаги тоже затихли, а плач еще повисел немного в воздухе – и оборвался.
Девочка вскарабкалась по узкой лестнице в мансарду, остановилась перед дверью, перевела дыхание. Толкнула дверь, но та вполне предсказуемо не отворилась. Тишка прильнула к ней ухом, однако изнутри больше не слышалось ни звука. Но ведь кто-то же там есть!
Женька при виде вернувшейся Тишки скорчила такое зверское лицо, что только чувство долга удержало девочку на месте.
– Там, наверху, кто-то… за дверью! – сбивчиво поведала она. – Плачет! Я сама слышала! Надо позвать, чтобы посмотрели…
По правде говоря, Тишке одной страшновато было обращаться к старшим. Кажется, мама рассердилась после ее сегодняшней короткой прогулки.
– Ты глупая? – флегматично поинтересовалась Женя. – Вероника спит. Лелик с Пашкой тоже. Взрослые бухают. Иди отсюда!
И попыталась захлопнуть дверь.
Но Тишка проворно сунула ногу в щель:
– А других детей в доме нет?
Женькины брови полезли наверх.
– Других детей? – она задумалась. – Ладно, я тебе скажу, только это огромная тайна. Наклонись!
Тишка подалась к ней. Женька приблизила губы к ее уху и отчетливо проговорила:
– Живых – нет.
2015 год
Вы знаете, что такое анпогаки? Это вяленая хурма очень высокого качества. Осенью особый сладкий сорт подвешивают на веревочках, время от времени макают в крепкий алкоголь и снова держат на свежем ветерке, а чтобы процесс завяливания шел равномерно, регулярно массируют.
Когда я думаю о том, что где-то есть хурма, которой нежно мнут бока, проветривают ее на сквозняке, а после купают в выдержанном коньяке, мне становится смешно. Я тоже хочу быть хурмой. Согласна даже на то, чтобы меня по завершении этого волшебного процесса съели вприкуску с чаем.
За окном поезда замелькали ржавые коробочки гаражей. Я уткнулась носом в стекло и стала смотреть, как проносится перед глазами осеннее Подмосковье.
После яркого, как фейерверк, сентября пришел неожиданно болезненный, бескровный октябрь. Странный октябрь без сияющего золота лип и триумфального кленового багрянца, анемичный октябрь с бледными листьями и землистой травой. Синоптики пугали заморозками со дня на день и грозили морозной зимой. Пусть, пусть грянет свирепая зима, и вьюги пройдутся по городу, хозяйскими метлами вычищая серость и грязь, и ветер из осеннего нытика и меланхолика превратится в мрачного бородатого сказочника. Слышишь недобрый вой в трубах? Это сквозняки наперебой рассказывают страшные истории.
Когда-то я умела понимать их язык.
Всего лишь десятое октября, а кажется, что зима уже несется за поездом, как охотничья собака по следу, низко припав к земле.
Надо будет продать дом.
Зачем я туда еду?
Бабушка Рая перед смертью помрачилась рассудком. А может, всегда была тихой сумасшедшей. Достаточно вспомнить ее шепоток, когда она вешала оберег мне на шею. «Он сохранит тебя!»
Ох, бабушка, бабушка… Ты должна была отдать свою реликвию другому человеку. Возможно, тогда все пошло бы иначе.
Литвиновка изменилась. Заборы подтянулись и растолстели, дома выросли на этаж, а кое-где и на два. В целом поселок приобрел вид несколько агрессивного благополучия: мол, все у нас хорошо, и ты к нам без лишней нужды не суйся. Но дом, наш дом, остался прежним, только еще сильнее насупился и побурел.
Ключ я обнаружила в почтовом ящике – как и предупреждало письмо. С замком не пришлось долго возиться: два поворота ключа – и дверь распахнулась сама. Я постояла на пороге, не то чтобы не решаясь войти, а как будто давая дому время привыкнуть ко мне. Все-таки мы не виделись очень давно.
Сумрачно, пыльно и пахнет лекарствами. Я сделала несколько шагов, ожидая хотя бы скрипа половиц, но дом настороженно безмолвствовал.
– Ну здравствуй.
Мать всегда высмеивала мою привычку разговаривать с животными и неодушевленными предметами. Впрочем, я не уверена, что дома можно отнести к последним. В некоторых из них души больше, чем в иных людях.
Коридор, который помнился мне широким, как проспект, оказался тесным, обклеенным пожелтевшими обоями в полоску. К тому же его загромождал шкаф, одна створка которого была затянута простыней.
Я сдернула ее. За тряпкой открылось зеркало, а в нем мое бледное измученное отражение, которое выглядело так, словно его кто-то долго держал без еды и света, может быть, даже в этом самом шкафу.
За отражением промелькнула едва заметная тень возле самого пола. Я не испугалась. Не боюсь домовых. Что-то скрипнуло, и на кухне мышь уронила веник.
«Здравствуй, Тишка!» – поздоровался дом.
Остаток дня прошел бессмысленно и суетливо. Я ощущала себя не новым полноправным владельцем, а захватчиком на чужой территории. Протерла кое-где пыль, чтобы утвердить себя хозяйкой, но это не слишком помогло. Я снимала простыни с занавешенных зеркал, и в каждом открывалось мое лицо, которое неуловимо отличалось от тех, что я видела в предыдущих отражениях. Словно дом подсовывал мне мои некачественные копии.
До вечера я бездумно занималась ерундой. Меня не тревожили мысли ни о недавно умершей Раисе, ни о том, что случилось много лет назад. Похоже, таблетки, выписанные психиатром, начали действовать.
Чем хороши лекарства – с ними перестаешь задавать вопросы. Мир отныне состоит лишь из утвердительных предложений.
Октябрь желтый. Вода мокрая. Я наследница Раисы Савельевой.
Я даже не пыталась представить, что стану делать с ненужным состарившимся особняком. Просто машинально ходила туда-сюда с тряпкой и переставляла стулья.
Все было другое. Синтетические шторы, современная мебель. Вещи переехали на новые места, и я то и дело натыкалась на какое-нибудь кресло или угол стола, которого здесь не должно было быть.
Не знаю, отчего это так поразило меня. Неужели я думала, что жизнь в Литвиновке законсервируется в том виде, в каком я ее запомнила?
Когда начало темнеть, я спохватилась, что в холодильнике нет продуктов, и заторопилась в поселковый магазин. Возвращалась уже в сумерках. Сумки оттягивали руки. Мне показалось, что возле дверей мелькнула какая-то тень, но когда я подошла ближе, она растаяла.
На ночь я расположилась в гостиной на диване. Не в бабушкиной же спальне устраиваться, честное слово. На секунду у меня мелькнула мысль о комнате, где поселили меня в то безумное лето…
Я даже не стану заходить туда.
Собственно, я ведь так и не осмотрела дом. Перемещалась как сомнамбула между столовой, кухней и прихожей. Еще пару раз заглянула в дедову библиотеку. Мне почудилось, что все до единой книги в шкафу – другие. Уж этого-то точно не могло быть, бабушка никогда не выкинула бы собрание его сочинений.
Или это сделала не бабушка?
Уже засыпая, я пообещала себе обойти завтра все помещения. Включая мансарду. Да, мансарду в первую очередь.
В конце концов, мне нечего бояться.
Все самое страшное уже произошло.
