Но картина почему-то не вырисовывается.
Что, если вечером она примет предложение, а с утра передумает?
Слишком высокая степень риска для такого смутного времени.
Вот и новости. Восторженный, почти истеричный репортаж из Лейнстер-Хауса. Он слушает, но почти не чувствует ни удовлетворения, ни ликования, которые в данной ситуации были бы так естественны. В разряде «другие новости» сообщают, что полиция установила личность последней жертвы вчерашней бандитской разборки. Это тридцатиоднолетний дублинец Марк Гриффин. Однако полиция не видит связи между бизнесменом, все еще пребывающим в критическом состоянии, и преступным миром, поэтому полагает, что он просто — и с трагическими для себя последствиями — оказался не в том месте и не в то время.
Нортон тяжело вздыхает.
Как поведет себя Джина Рафферти, когда узнает об этом?
Он оглядывается, осматривает улицу. Пустынно. Лучше и не придумаешь. Появилась бы она сейчас.
Он тянется к пассажирскому сиденью — туда, где лежит пистолет. Вернувшись в машину пару минут назад, он начал нетерпеливо подбрасывать его — от нечего делать.
Он поднимает пистолет, переворачивает, разглядывает со всех сторон, взвешивает на ладони.
Куда она, черт возьми, запропастилась?
Такси сворачивает направо с моста О’Коннел на набережную Иден.
Джина возвращается домой главным образом потому, что хочет переодеться. Софи пыталась уговорить ее остаться хотя бы на ночь, но Джине кажется: отказывать себе в доступе к собственному гардеробу — недопустимо, к тому же нелепо.
Анонимный звонок говорит о том, что за нею кто-то следит. У них есть номер ее мобильного и наверняка ее домашний адрес. Но Джина отказывается бояться.
У нее есть пушка Фитца.
Такси едет дальше, под мостом Батт и мимо Кастом-Хауса. Через секунду, остановившись на светофоре, водитель замечает:
— Чего-то того… ветрено.
— Да, — откликается Джина из глубины своих мыслей и потом прибавляет: — Жуткий вечерок.
— Но не такой уж плохой для этого, Ларри Болджера.
— В каком смысле?
— Вы разве не слыхали? В новостях сказали. Он приходит на смену старому. Дворцовый переворот — так они его величают.
Джина в шоке. Этого следовало ожидать, но почему-то она удивлена. Каждой клеточкой она чувствует нарождающиеся, пока еще скрытые уровни активности. Пока еще слабые толчки, не воспринимаемые сейсмодатчиками, но усиливающиеся с каждой секундой.
Она кладет руку в карман куртки.
— Простите, — говорит она и подается вперед, — а про другое в новостях не говорили? Ничего про историю в Черривейле не было?
Водитель присвистывает.
— Да, дела! — восклицает он. — Жуть, согласитесь! — За долю секунду до того, как зажигается зеленый, он втапливает педаль газа. — Да, кстати, они назвали этого, который в больнице лежит, последний. Кажется, плохи его дела. Внутреннее кровотечение, повреждение органов, полная грядка.
— А вы случайно не запомнили его имя?
Джина отлично помнит, что недавно уже задавала этот же вопрос.
— О-о-охх, — протягивает водитель так, будто ему больно, — ну давай же, вспоминайся… Марк какой-то, мне кажется. Да, точно.
Джина прикрывает глаза.
— По-видимому, случайный пассажир, — продолжает водитель. — Сказали, что ему не повезло. — Он издает смешок. — Вот я на прошлых выходных проиграл в очко сто евро. Вот это называется «не повезло». А этому бедолаге? Пуля в спину? Не повезло, блин. Хрена себе!
Джина открывает глаза.
Реальность бьет ее сильно и с размаху, потом догоняет и добивает неизбежным выводом: эта пуля почти наверняка — во всяком случае, с большой долей вероятности — вылетела из пистолета, зажатого сейчас в ее руке.
Такси притормаживает.
— Где-то здесь слева, да, киска?
Джина смотрит по сторонам, в окно. Впереди ее дом. Как обычно, в это время суток здесь пустынно. Один-два прохожих, несколько припаркованных машин, и баста.
— Мм… да, — произносит она и ослабляет хватку. — А знаете? Поезжайте, пожалуйста, дальше. Если вы не против. План изменился.
— Без проблем, — соглашается он и снова набирает скорость.
Они проезжают ее дом.
— Итак, — спрашивает водила, — куда?
Джина чувствует себя идиоткой и даже думает, не попросить ли его развернуться и отвезти ее обратно, но в итоге заявляет:
— Не могли бы вы поехать на платный мост, а оттуда в Блэкрок?
От вида картофеля в перышках укропа, от парового лосося, от желтоватого соуса его слегка мутит. Впрочем, как и от всего остального, расставленного на большом круглом столе… От серебряных приборов, от витиеватых соусниц, супниц, подносов, не говоря уж о давящем малиновом пятизвездочном интерьере…
Во всем появился легкий галлюцинаторный оттенок.
Сидящий напротив Джеймс Воган, сосредоточенно направляющий вилку ко рту, выглядит как помудревший столетний младенец. А седовласый Рэй Салливан, в поблескивающем сером костюме, напоминает Железного Дровосека.
Нортон изможден. Наверное, сказывается недостаток сна и то, что он как минимум со вчерашнего завтрака ничего не ел.
А ел ли он вчера вообще? Не помнит.
Вчера он до двух ночи караулил у дома Джины Рафферти. А чертовка так и не появилась. Придя домой, он лег в кровать и не мог заснуть. Целую вечность. Хотя в какой-то момент все-таки вырубился, потому что, когда в шесть тридцать прозвенел будильник, он проснулся. С бредовыми воспоминаниями и дикой головной болью.
Он сразу же принял три таблетки налпрокса — его новая стандартная дозировка.
— А что пресса? — интересуется Воган, пока несут следующее блюдо. — Как прокатят: с огоньком или со свистом?
— Я еще не читал сегодняшних газет, — отвечает Нортон, — но совсем недавно они так старались его распять, что я не удивлюсь, если на этот раз они решат его канонизировать.
— Вот это я называю сменой курса.
— Да, но Ларри непотопляемый. Потом, в нем много человеческого, к примеру ранимость, а людям это нравится. Что бы ни происходило, он никогда не терял поддержки общественности — а это, по-моему, главное.
Господи, какая пустая трата времени! Он с большей бы пользой пошел сейчас куда-нибудь и лег.
— Рэй, дружище, — говорит Воган, касаясь губ салфеткой, — налей мне еще вина, будь добр.
Салливан выказывает свою доброту, а Нортон сонно наблюдает, как золотая жидкость, громко булькая, переливается из бутылки в стакан.
Ему, наверное, не помешала бы чашка кофе, но он боится, что его стошнит.
— Ты точно не будешь есть, Пэдди?
— Нет-нет, я не хочу. Спасибо.
Он уже собирается похлопать себя по животу и произнести нечто маразматическое типа: «Слежу за фигурой», но, слава богу, сдерживается.
День будет длинным. После завтрака они поедут с блицэкскурсией на площадку, а потом Нортон с Салливаном приступят к официальному подписанию договора аренды. Затем они еще немного потусуются в новоиспеченном Амкан-билдинге, а дальше отправятся в клуб «Кей»: Воган с Салливаном хотят поиграть в гольф.
Сегодня Нортон — принимающая сторона, поэтому с другими делами придется повременить.
Он собирается задать Вогану вопрос, и тут чувствует сзади суматоху.
— Ах! — восклицает Воган и поднимает руку. — Вот и он, первое лицо.
Нортон разворачивается. Как римский император, в окружении свиты в ресторан вплывает Ларри Болджер. Он подходит к столу, протягивает руку по очереди Вогану и Салливану. Кивает Нортону, но в глаза не смотрит.
Официант подсовывает стул, и Болджер садится. Его свита, состоящая из Полы и разнокалиберных прочих — секретарей, советников, — мелькает на заднем плане. Они поглощены своими телефонами, смартфонами и производят впечатление очень занятых людей.
— Как приятно снова видеть вас, Джеймс, — произносит Болджер. — Надеюсь, вам у нас нравится.
Джеймс.
Мать твою…
Нортон знает доподлинно, что Вогана называют либо мистер Воган, либо Джимми. Никаких Джеймсов.
— Ах, отлично, тишек, отлично. Расскажите нам лучше, как вы?
— Я хорошо, спасибо, но давайте не будем опережать события. Все-таки еще предстоит ратификация.
Воган отмахивается — экая, мол, ерунда.
Нортон откидывается на спинку стула и переводит дыхание. Он почти не слушает дальнейшую беседу, но по мимике видит: они в основном жонглируют хорошим чувством юмора. С навыком и профессионализмом. Нортон в паршивом настроении — что правда, то правда, — но он не может отрицать, что Болджер держится очень достойно. Он также осознает, что именно к этому они оба стремились — теми или иными путями — долгие-предолгие годы. Эта мысль немножко поднимает ему настроение. Он даже на секунду обольщается, будто Джина Рафферти не представляет серьезной угрозы… будто она не выяснила ничего существенного, или слишком тупа, чтобы действовать на основании того, что выяснила, или боится.
