– Да?
– Кэролайн?
– Что? – Я не узнал ее голос – глухой, полный ненависти, гораздо грубее, чем я когда-нибудь слышал.
– Это Портер.
– Да?
– Я тебя разбудил?
– Да. И я не желаю, черт побери, чтобы кто-нибудь трезвонил по восемьсот раз, когда я сплю.
– Привет, это…
– Позвони мне позже.
Она грохнула трубку. Я тут же судорожно нажал кнопку повторного набора. Она сняла трубку, но ничего не сказала.
– Кто-нибудь заходил поискать…
– Да. Я сказала, что у меня ее нет.
– Они ушли?
– Ну, сначала они мне не поверили.
– А потом?
– А потом поверили. Им для этого хватило всего лишь пары минут. Эти сволочи могли бы меня убить. – Она тревожно всхлипнула. – Теперь ты понимаешь, почему я так боюсь Хоббса. После их ухода я чуть не позвонила тебе.
– Но у тебя нет моего домашнего номера, – напомнил я.
– Странно. – Ее голос звучал горько. – Но я беспокоилась. Я проверяла по справочной.
– Телефон не включен в телефонную книгу.
– Да. Совершенно недосягаем.
Нужно было изменить характер разговора, а то она снова бросила бы трубку. Мне не приходило в голову ничего оригинального.
– Ладно, почему ты так злишься на меня?
– Почему? Ты еще спрашиваешь почему? – взвилась она. – Да потому что до тебя только полдвенадцатого утра дошло, что у меня, возможно, возникли некоторые затруднения. Ты, вероятно, раскладывал чертовы сахарные кукурузные хлопья и лил молочко в мисочки для кашки своим детишкам и целовал на прощание свою очаровательную женушку, отправляясь на работу, а я в это время могла бы валяться на кухне мертвой с ножом в шее!
– Да, такое вполне могло случиться.
– Ну?
– Но ведь не случилось же.
– Тогда что же, черт возьми, так задержало тебя?
– Мне пришлось объяснить жене, почему я не хочу завтракать.
– Что? – заорала она. – Это все?
– Еще мне пришлось объяснять, почему в нашей постели оказалась кровь, кровь на снегу у дома, в лопнувших капиллярах моего левого глаза, на волосах, на рубашке, на галстуке и в унитазе.
– Ох, вот черт!
– Вот именно!
– Заткнись!
– Я полагаю, мне действительно придется заткнуться на несколько дней, пока моя яичница не превратится снова в яйца.
Она рассмеялась:
– У тебя все в порядке?
На моем туалетном столике стояла фотография Лайзы. Я взял ее в руки.
– Я трюхаю на трех колесах, но со мной все в порядке.
– Ну и хорошо. – Она вздохнула, и я услышал, что она закурила. – Что ты сказал жене?
– Я сказал, что трое парней набросились на меня и отняли деньги.
– И она поверила тебе?
– Не знаю.
Я слышал, как она выдыхает дым. «Я никогда бы не смогла снова выйти замуж».
– А как же Чарли? Что с этим недотепой?
– С этим недотепой? Ну…
– Подожди, давай поговорим о пленке, которая нужна Хоббсу.
– Давай.
– Скажи мне наконец правду – ты действительно не знаешь, где она или у кого?
– Не знаю, – прошептала она. – Понятия не имею.
– Ты можешь солгать мне еще миллион раз в других вещах, но, пожалуйста, на этот раз скажи мне правду.
– Я готова.
– Отлично. Что Саймон делал со своими записями?
– Таскал их с собой повсюду, оставлял в своей машине, они были с ним в Лос-Анджелесе и в его офисе здесь. Ну не знаю я, не знаю.
– Следовательно, кто-нибудь мог бы сделать копию?
– Думаю, это возможно. Но он не терял вещей. Он был безалаберным, но ничего не терял. К тому же он здорово ревновал меня, поэтому просто не допустил бы, чтобы именно та пленка ходила по рукам.
– Что на ней заснято?
– Уф…
– Предполагаю, что это вы с Хоббсом трахаетесь, что-нибудь вроде этого?
– Но я действительно никогда не видела эту пленку. Мы не… ну, главным образом мы просто разговаривали.
– Что в ней самое компрометирующее? Я имею в виду Хоббса.
– Не знаю. Правда мы в основном просто разговаривали. Пустая болтовня между девушкой и австралийским миллиардером – типичный, видишь ли, случай.
Это было скверно.
– Кто заправляет всеми делами Саймона?
– Адвокаты.
– Это сложно?
– Очень.
– Здесь, в городе?
– Да.
– У него есть состояние?
– Ну…
Она явно темнила, не будучи уверенной, стоит ли рассказывать мне о финансовой структуре своей жизни.
– Кэролайн, я уже знаю, что твоя квартира принадлежит доверительному фонду, который распоряжается от имени Саймона, и что она стоит два и три десятых миллиона долларов. Между прочим, ежегодные налоги на нее составляют девяносто тысяч.
– Откуда ты все это знаешь?
– Репортеры знают все. Итак, я хочу просмотреть распоряжения Саймона в адвокатской фирме. Ну, скажем, сегодня в час дня. Позвони им, пожалуйста, объединим усилия.
Она сообщила мне название фирмы.
– Одна из лучших.
– Не понимаю, чем может помочь адвокатская фирма, – сказала она. – Это просто куча счетов и бумаг.
– Ну что ж, взгляни на это дело так: ты сняла что-то на пленку, потом Саймон ее забрал. Если бы он ее уничтожил, у нас не было бы сейчас неприятностей. Если бы он отдал ее, это, по твоим словам, противоречило бы его характеру. У него не было причин продавать ее, денег ему хватало с избытком. По-моему, это означает, что он сохранил пленку, он ею дорожил. Быть может, в своем финансовом плане он сделал…
Кэролайн рассмеялась:
– Саймон? Да он ничегошеньки не мог держать в порядке. Он ужасно относился к деньгам. Ничего в этом не смыслил.
– А ты-то сама что-нибудь смыслишь в денежных делах?
– Нет, но я сразу вижу, если кто-то смыслит.
– Например?
– Например, Чарли, – быстро ответила она.
– Понимаю. Это, несомненно, еще одна причина выйти за него замуж. – Это был идиотский разговор; я валялся в своей спальне, смотрел на фотографию жены и слушал женщину, с которой спал, как она сравнивала своего покойного мужа с женихом. – Возможно, фирма оплачивает сейф для хранения ценностей или что-нибудь, о чем ты не знаешь.
– Возможно.
В ее ответе слышались сомнение и нежелание иметь дело с юридической фирмой.
– Почему ты сама не распоряжаешься деньгами? – продолжал настойчиво расспрашивать я. – Я хочу сказать, они могли бы обокрасть тебя подчистую, понимаешь?
– Ты думаешь?
– Конечно, они на этом собаку съели.
Это подействовало. Время – час. Угол Пятой авеню и Сорок девятой улицы.
– Как я тебя узнаю? – спросила Кэролайн.
Шутки. Мы по-прежнему шутили.
Я стоял на парадном крыльце, наблюдая за паром, образующимся на холоде от моего дыхания, и прикидывал, каких неприятностей мне следовало вскоре ожидать. Мне определенно предстоит крупный разговор с Хэлом Фицджеральдом. Наверно, и с Хоббсом у меня скоро состоится неприятная беседа. Однако я надеюсь, что хотя бы мы с Лайзой обойдемся без такого разговора. Возможно, мужчинам нравится стоять на крыльце, размышляя о скверных новостях; возможно, во время оно какой-нибудь фермер – противник отделения американских колоний от Англии стоял на этом же самом крыльце или на том, что находилось на этом месте ранее, прилаживая свои деревянные челюсти или почесывая сифилитическую промежность и терзаясь по поводу революции, и смотрел свысока на грунтовую дорогу или поле и видел, как генерал Джордж Вашингтон проезжает мимо верхом на лошади. История пожирает лучших из них. У меня болели пах, ребра и голова, но как после игры в футбол; после нее все чертовски болит, но испытываешь тайное удовольствие. Боль напоминает вам, что вы трехмерны и занимаете место во вселенной, вы – некто, с кем миру приходится считаться. С другой стороны, я совершенно не хотел общаться с миром со своего парадного крыльца. Двое деловых ребят могли вернуться, а за моей стеной никто не увидит и не услышит, что они будут делать. Они знали, где я живу.
Поэтому я решил провернуть одно небольшое дельце, прежде чем отправиться в адвокатскую фирму Кэролайн. Я проковылял по дорожке, по тоннелю и через калитку и завернул за угол Восьмой авеню. Шел ли кто-нибудь за мной по пятам? Наверняка существовал способ выяснить это. Я нырнул в один из тех книжных магазинов, торгующих альтернативными видеокомиксами, которые специализируются на японской мультипликационной порнографии. Я пробыл в магазине несколько минут, купил дешевый видеомагнитофон, содрал упаковку и этикетку, выбросил мусор и вышел с видеомагнитофоном в руках. Потом я отправился в гастроном и попросил бумажный пакет; меня могли видеть выходящим из гастронома на зимнее солнышко и запихивающим видеомагнитофон в бумажный пакет, который я сунул под мышку; так я брел в течение минут пятнадцати прочь от своего квартала.
Этот ресторанчик был скромным заведением с кафельным полом, влажным от снега, и тесно стоявшими маленькими столиками. Его постоянную клиентуру составлял главным образом персонал расположенных неподалеку крупных галерей или туристы, желавшие видеть персонал расположенных неподалеку крупных галерей. В баре торчал мужик в костюме с прической «конский хвост» лет, наверное, сорока пяти. Я точно разговаривал с ним дважды; у него имелась одна история, которую он рассказывал туристам и которая начиналась так: «Этот город, позвольте вам заметить, этот город бросает тебе вызов, парень. Он, черт подери, все время бросает тебе вызов. Так-то вот. Ты и глазом моргнуть не успеешь, как какой-нибудь туз поманит тебя пальчиком. Да что там, и со мной случилось такое, давно, правда, еще в восемьдесят седьмом. Я тогда был не последней спицей в колеснице Моргана Стелли». В этом заведении на стене были развешаны лицензии на алкогольные напитки, восходившие к 1883 году. Там много говорили об искусстве, и все эти разговоры вертелись вокруг денег. Я набрал номер нью-йоркского офиса Хоббса из телефона-автомата. Три передачи через последовательные ряды секретарей. Мне сообщили, что он в Бразилии. Но я уже беседовал с мэрами, сенаторами и бандитами; до «шишек» всегда можно добраться; это просто вопрос того, кто сегодня сидит на телефонах. Я повесил трубку, перезвонил и попросил к телефону Кэмпбелла. «Я его сосед по дому. Ничего особо важного, – сказал я, – просто наш дом горит, и я подумал, что ему, быть может, это небезразлично».
