– Господь милосерден. Он простит нас за грехи наши…
– Какие у него грехи? – возмутилась женщина и, покачав головой, велела: – Собирайся, Артемка. У меня поживешь. Глядишь, у мамаши твоей в голове и прояснится.
– Нет, – так же тихо ответила мать. – Его место здесь, рядом со мной.
А Артемка вдруг ясно осознал, что она безумна и что если он останется рядом с ней, то и сам сойдет с ума.
– Я… я поеду, – это далось ему нелегко.
– Дьявол искушает тебя…
Вещей у него было немного. Пара рубашек, брюки, ботинки. Все серое, будто запыленное, и старое донельзя. Артемка складывал вещи, а мать стояла, смотрела, скрестив руки на груди, тиха и смиренна.
– Господь тебя проклянет! – сказала она на прощанье.
– Не слушай ее, – хмыкнула женщина и сумочку открыла, ярко-красную, лаковую. – Делать богу больше нечего, кроме как всяких мальчишек проклинать…
На сердце сразу стало легче.
– Бог, он…
– Забудь о Боге, Артем… Нет, это я неправильно выразилась, – из сумочки появилась пачка сигарет и зажигалка. – Помни, конечно… вера, она у всех своя… но фанатизм от веры далек.
– А вы?
– Твоя бабка… не помнишь? Мы с Анри приезжали, когда ты был маленьким. Тогда у твоей мамаши с головой порядок был… уж извини, что долго не появлялась…
Ее звали Людмила. Ей было слегка за шестьдесят, и последние двенадцать лет она провела во Франции. Но супруг умер, а Мила вернулась.
– А что мне там делать? – говорила она. – Тоска невероятнейшая…
Она была особенной. Жарила по утрам тонкие блинчики. Или вот яичницу. Или тосты, которые натирала чесноком, а поверх клала тонкий кусок сливочного сыра. Она носила яркие платья и яркие же сумочки, красилась и курила на кухне, забросив ногу за ногу. Она заставила вернуться в школу. И сама занималась, подтягивая Артема по программе, повторяя:
– У тебя, дорогой, главное наследство – это твои мозги…
Несколько раз приходили люди в сером, пытаясь вразумить бабку, но та не открывала дверь. А когда люди проявили особую настойчивость, у двери появился милицейский патруль.
У старухи было много знакомых. И наверное, их хватило, чтобы довести до нежеланных гостей простую истину: Артема она не вернет. Впрочем, позже, повзрослев, он и сам осознает, что нужен был не он, а квартира, которую занимала матушка.
С ней он повидался вновь после смерти Милы. Та ушла тихо, во сне. Артем с удивлением понял, что без нее жизнь потеряла краски. Он физически не способен был более находиться в ее квартирке, видеть ее вещи, обонять запахи, связанные с нею: духов и сигаретного дыма.
Он вдруг понял, что остался один. И вспомнил о матери.
Встретила она его без особой радости, сказав:
– Господь видит твою душу.
– Конечно, мама… я принес тебе еды…
Еду она взяла. Не для себя – для бедных. Сама она сидела на хлебе и воде, потому что шел очередной пост. Мать выглядела… старой. Блеклой. И совершенно счастливой в своем затворничестве. Она говорила и говорила, о Боге, о грехах, о воздаянии, о том, что у Артема есть шанс. А он, сидя на старой кухоньке, чувствовал, как давят стены.
Бог есть? Следит? Пускай следит за матерью, а Артем…
– Я в университет поступать собираюсь, – ему хотелось, чтобы она обрадовалась, а мать лишь покачала головой. Лишние знания развращают душу. Лишние мысли опасны. Артему нужно покаяться… и избавиться от грешного имущества, поскольку… Об этом говорила уже не мать, но женщины и мужчины, одинаково безликие, заполнившие вдруг ее квартиру. Они трогали Артема, шептали о его грехах. И в какой-то момент он понял, что они все здесь безумны. Сбежал.
Он поступил в университет. И переехал, сняв каморку в старом доме, в бабкиной квартире жить не мог. Сдал, и наверное, это тоже было странно, но…
Учиться ему нравилось.
Быть может, в его жизни все бы сложилось не так и плохо, если бы не Анна. Она обманула. Дразнила.
Обещала… и словами, и взглядом. Она должна была принадлежать лишь ему, но вместо этого… давай останемся друзьями. Шутка?
О нет, она это сказала всерьез, разом перечеркнув все время, принадлежавшее им двоим. Много ли его было? Несколько взглядов, в которых он прочел обещание. Прикосновения. Поцелуй в щеку, словно бы случайное касание губами губ, запах ее волос, и голос, такой тягучий печальный голос.
– Я не собирался ее убивать, – Артем говорил, глядя на золотую ласточку. – Я никогда не причинил бы ей вреда… она сама виновата… сначала она привязала меня к себе… С самого первого дня… еще с поступления… Мы тогда встретились, и она предложила прогуляться. Я согласился. Мы гуляли долго, да… мне было с ней спокойно, как будто Мила вернулась. Потом еще встречались… Она сказала, что у нее никогда не было друзей.
Васька молчит.
Что он значил для Анны? Ничего. Потенциальный… муж?
– Потом появились вы… ты вот, Стас, Пашка… Никуша со своими понтами… Марго… они Анну не любили, только ей было плевать. Нам было плевать. Я был ее единственным другом. Я знал обо всех планах… хочешь услышать, что она о тебе думала?
– Нет.
– Правильно. Вы все для нее… игрушки… Оказалось, что и я тоже… я в какой-то момент запутался, потерялся… раньше следовало бы прояснить… я вдруг понял, что люблю ее. Не как друга, а… я хотел с ней жизнь прожить.
– Только Анне это было без надобности.
– Точно. Без надобности. Я предложил ей… а она ответила, что… я только друг и ничего больше. И как друг должен ей помочь.
– С чем?
– С кем, – поправил Артем. – Со Стасом. Она собиралась тебя кинуть, нашла мишень поудобней. Знаешь, при всей моей к Анне любви я должен признать, что она была эгоистичной стервой. И ты радоваться должен, что я тебя от нее избавил.
– Порадуюсь. Потом.
Артем кивнул, давая понять, что верит… почти.
– Нет, ну стерва же! – Он сам удивлялся тому, что, несмотря на всю стервозность Анны, не способен был избавиться от нее. – Тебя кинула, меня кинула… Стаса бы тоже кинула… И любовник уже имелся. Ты знал?
– Знал.
– Вот! И все-то ей должны были… Это из-за ласточки, понимаешь? Ты ласточку забрал, и все закончилось… я увидел, какая она на самом деле.
– И захотел убить.
– Наказать. Я сказал, что у Никуши затевается встреча… междусобойчик… и Стас там будет… и если Аньке так уж охота, то могу взять ее с собой. И что есть кое-какое средство… Стасик выпьет, у него крышу и сорвет… переспит, а дальше уж…
– Поверила.
– Поверила и согласилась. А на хате пусто… если бы кто-то был, я бы не стал… А может, она мне чего плеснула? Начала твердить, что я не так все понял, что я лишь друг… а у меня крышу сорвало. Со всеми трахаться готова, а со мной, значит, только дружить…
– Убил.
– Убил, – согласился Артем, чувствуя, как отпускает. – Она же потаскуха, грешница. Таких раньше камнями забивали… и правильно делали… за грехи свои человек должен отвечать! Нести покаяние!
Наденька пила чай с малиновым вареньем.
Яшка сидел. Смотрел, подперев щеку горстью. Улыбался.
Постарел… В черных волосах седина серебрится, морщины смуглую кожу прорезали. А улыбка прежняя, белоснежная, счастливая…
– Какая же ты красивая, Надюха…
– Я?
Это не ложь, но… или почти ложь. В любом случае ей хочется верить. И в его глазах она и вправду становится моложе.
– Ты…
Смех его тихий. И руки горячие, которые сжимают Наденькины озябшие пальцы, прижимают к щекам шершавым.
– Если бы ты знала…
– Знала что?
– Как я тебя люблю…
Знает. Наверное. А если не знает, то догадывается, и все равно готова слушать его. Краснеть, бледнеть, дрожать и не думать, что она, Наденька, постарела, подурнела и вовсе-то никогда хороша не была.
– Я боялась, что ты… что с тобой…
Черная кожанка пахнет дымом и табаком. И Наденька, уткнувшись носом в нее, рассказывает обо всем. О возвращении, о жизни своей, о дочери, которая тут же, но держится в стороне, дичится пока чужака. Наденька говорит о сестрице и отце, революции, Петюне, Катерине, которая обманула…
– Не переживай, – Яшка целует ее в лоб, и губы его холодны. – Все наладится. Вот увидишь… все обязательно будет хорошо…
Петюню увели. Наденька не спрашивала, что с ним станет, потому как не хотела знать. Ей не верилось, что Петюня собирался убить ее. И Оленьку. И девочек, наверное, тоже. Хотя… чем ему могли помешать девочки? Но убил бы.
– Теперь я с тобой…
– Как ты?
– Обыкновенно. Вовремя выбрал нужную сторону… повоевать пришлось, конечно, но ничего, зато я теперь не просто так, а герой… и при чинах… чины-то пустое… главное, что ты… ох, Надюшка, как я за тебя волновался… все боялся опоздать… И почти опоздал.
– Успел.
– Успел, – он коснулся сухими губами виска. – Успел, видит Бог… успел…
