Но Мотю женщины не волновали. Он полагал, что лучшая женщина из всех, кого он в жизни встречал, это он сам.
Шклявый и не думал никуда прятаться после всего случившегося. После того как его ребята увезли убитого Зяму, Мотя спокойно отправился на вернисаж знакомого художника на Крымский вал, а потом, после небольшого фуршета, прямо домой.
Отпустив машину, Мотя вошел в подъезд, и тут же на него навалились трое. Он сразу решил не сопротивляться, покорно дал скрутить себя. Его вывели на улицу, а у подъезда уже стоял джип, непременный атрибут всяких силовых акций.
- Не держите меня так крепко, - с усмешкой сказал Мотя. - Я не собираюсь убегать или сопротивляться.
Отпустив Костика после несколько лихорадочной, но приятной для него любовной сцены. Мирон расслабленно сидел в кресле, продолжая пить коньяк и включив какую-то станцию, передававшую только музыку.
Крутили старую запись "Энигмы", от которой Мирон буквально балдел, когда двое из тех, кого он послал отлавливать Мотю, молча вошли в кабинет хозяина, подталкивая в спину виновника сегодняшних переживаний Мирона.
Шклявый был в том же кашемировом пальто и шляпе, в каких он появился среди гаражей.
- Какая встреча! - воскликнул Мирон под сладкие вздохи "Энигмы". Теперь мне будет с кем допить коньяк.
Он кивнул охранникам, чтобы они вышли, и указал Моте рукой на противоположное кресло.
Тот сел, аккуратно сняв шляпу, и по прокуренному кабинету распространился запах пряных итальянских духов.
- Все-таки ты - прелесть, Мотя, - откровенно любуясь им, сказал Мирон Львович. - Какая выдержка! Спокойствие! Никуда не бежал, не прятался... Понял, что я соскучился по тебе и сгораю от желания увидеть.
- Зачем мне прятаться, Мирон? - не без удивления спросил Мотя. - Я не совершил ничего противозаконного. Я не творю зла, не возмущаю спокойствия. Я подчиняюсь заведенному порядку, а не нарушаю его. В городе воров так принято. Но я презираю бестолковую моду шпаны. Я действую элегантно, с фантазией. В моих поступках нет ничего особенного.
- Что ты имеешь в виду, когда говоришь о моде шпаны? - нахмурился Мирон.
- Да ты же все понимаешь, Мирон! - развеселился Мотя. - Шпана лезет в чужие уделы, топчется калошами по бесценным коврам, размахивает колющими и стреляющими предметами. Шпана считает, что раз у нее пушка в руках, а в кармане сумма в баксах, то за ней и сила. Какое заблуждение!
- Хватит болтать, - резко прервал его Витебский. - Твои люди убили Павлычко, ты обманул меня. Ты работаешь на нашего врага. И ты спокоен? Ты уверен, что останешься в живых?
- Господи, Мирон. Я ни в чем никогда не уверен. И ни на кого я не работаю. Я работаю за... Ясно? За...
- И тебя не волнуют корпоративные интересы?
- Прости, но я не состою ни в какой корпорации. Я сам по себе. Мотя неспешно встал, достал из бара еще одну рюмку и налил коньяка себе и Мирону.
От такой наглости Витебский немного опешил, но коньяк выпил и уставился на Мотю взглядом, не предвещающим ничего хорошего. А Мотя смаковал бесценный напиток, точно экзотическая птица: брал в клюв по капле и слушал, как они перекатываются у него в горле всполохами возбуждающего огня.
Наступила тишина. Только приемник овевал их звуками сладкоголосого Стинга.
- Какую дрянь ты слушаешь, Мирон, - поежился Мотя. - Когда я узнал тебя, ты обещал так много... С твоей мужественной жестокостью, скрывающей желание нежности, ты мог бы наслаждаться жизнью. А тут - Шиманко, провинциальные страсти... Боже мой, что делает жадность к богатству с человеком, который не умеет самостоятельно мыслить!
Мирон не выдержал этого утонченного издевательства, а независимый вид Моти просто взбесил его. Кто у кого находится в руках, в конце-то концов? Да он раздавит Шклявого, как муравья, как поганого помоечного червяка.
- Встань! - заорал Мирон. Лицо его побелело. Он должен был освободиться от этого наваждения, воняющего тысячедолларовыми духами, от этой кучки дерьма, прикрытой парижскими туалетами. - Встань, - повторил он уже тише, но с еще большей угрозой.
Мотя пожал плечами и поднялся.
- Отойди и встань лицом к стенке, - скомандовал Мирон.
Мотя и теперь повиновался. Не говоря ни слова, он подошел к забранной деревянными резными шкафами стене и повернулся спиной к Мирону. Прошло, наверное, несколько минут. Он слышал за спиной какое-то сопение и возню, но не делал ни единого движения.
- А теперь, милейший, - раздался сзади голос Витебского, - спусти брюки, сначала ты удовлетворишь меня своей задницей, а потом я заклею тебе ротик и пошурую в твоей дыре кое-чем другим.
Он захохотал каким-то диким смехом, в котором звучало злобное торжество.
Мотя невольно слегка повернул голову. Он увидел торчащий в возбуждении огромный фиолетовый член Мирона, а в руках тот держал что-то длинное, не то на веревке, не то на шнуре, и конец этой длинной штуки в полумраке слабо светился алым. Даже на расстоянии чувствовался этот жар.
"Паяльник", - догадался Мотя. Он тихо ахнул или застонал. Мирон не понял, и бесшумно свалился прямо ему под ноги.
- Дерьмо, - прорычал Витебский и пнул его носком блестящего ботинка. Он дернул за шнур, выключая паяльник, отбросил его прямо на стол зашипел лак полировки. А сам потянулся за бутылкой с минералкой, чтобы плеснуть на голову упавшего в обморок Шклявого.
И вдруг его сразило ощущение, что происходит все совсем не так, как ему показалось или подумалось. Он вскинул голову и посмотрел в сторону лежавшего Моти, но того на полу не было.
Напружинившись, как пантера перед смертельным прыжком, Мотя уже стоял в нескольких шагах от него, держа в руке револьвер, направленный прямо на Мирона.
Витебский инстинктивно подтянул брюки и увидел свое отражение в зеркале: один лишь блеск безумных глаз.
- Пожалуй, в нашем романе пора поставить точку, - улыбнулся Мотя. - Ты был прекрасен, Мирон. Мне жаль...
Витебский не услышал выстрела. С пробитой головой он упал на стол, зацепив недопитую бутылку коньяка, а потом сполз на пол. Кровь смешалась со стекающей темной жидкостью.
- Очень жаль, - повторил Мотя, вздохнув, и оглядел себя: не забрызгался ли он. В сторону Мирона он не смотрел. Потом взял шляпу и тихо вышел, прикрыв за собой дверь.
В "Золотом руне" было время вечернего гуляния. Мотя стремительно поднялся на второй этаж, прошел анфиладой комнат мимо бильярдного зала, мимо помещения, где играли в рулетку, мимо кабинетов ресторана, на ходу поздоровался кое с кем. Потом спустился к центральному входу, миновал двух величественных швейцаров, которым сунул на чай, а они предупредительно раскрыли перед ним дверь на улицу. Он вышел на площадку перед входом и направился к главным воротам, откуда обычно выезжали автомобили. Ворота медленно, с лязгом раздвинулись перед ним.
Свернув в противоположную сторону от того крыла, где находилась охрана, Мотя быстро вышел на оживленную улицу и через несколько минут поймал автомобиль.
В Москве становилось неуютно. Надо было срочно подумать об отдыхе. Мотя ехал на одну из своих квартир, о существовании которой знало считанное число особо доверенных людей, и прикидывал в уме, что возьмет с собой в предстоящий вояж.
Когда Елена очнулась и приоткрыла глаза, она увидела, что находится в незнакомой светлой комнате с высоким потолком. Она никак не могла сообразить, что с ней произошло и почему она здесь, на этой железной кровати с грубым постельным бельем. Но сама по себе комната ей даже понравилась, в ней было много воздуха и тишины.
А потом она увидела мужа. Артур Нерсесович сидел в кресле рядом с крохотным журнальным столиком, на котором в беспорядке лежали какие-то свертки. И на нем был странный зеленоватый халат. Елена сначала даже не узнала его: лицо, темное и горестное, обрюзгло, как от глубокой усталости.
- Ты проснулась, радость моя, - проговорил он, - наконец-то! Когда ты спишь, ты еще прекраснее.
Елена машинально поправила волосы и удивилась бледности и прозрачности собственной руки. С ней что-то случилось, но что? Как ни пыталась, она не могла ничего вспомнить, но напряжение вспоминания неожиданно отозвалось тянущей ломотой в висках.
- Я упала? Что со мной? - жалобно спросила она. - Почему-то болит и кружится голова.
- Это пройдет, моя радость, - так же размеренно сказал он, ну словно учил ее языку. Так говорят на пластинках, помогающих обучиться иностранному языку.
- Ты не хочешь сказать мне, что произошло, - пробормотала она. Ты заставляешь меня делать усилие, чтобы вспомнить...
А он молчал, забыв о своих терзаниях в эти дни, и радовался наступившему часу счастья: она очнулась, выкидыша не случилось, а ведь этого больше всего боялись доктора.
- Да не надо ничего вспоминать. Ты действительно упала, упала в обморок. Перемена давления, небольшой сосудистый криз. Все, Елена, все остальное нормально.
Она как будто не смела еще о чем-то спросить его, глаза ее заметались, но он потянулся к ней и ласково погладил проступающий под одеялом живот. Тогда она вздохнула и улыбнулась. И тут же вспомнила все: свою одинокую прогулку по городу, свой страх в телефоне-автомате, его голос, их встречу на Патриарших прудах, разговор... То есть она бы не смогла сейчас пересказать содержание этого разговора, но прощальный его смысл вновь наполнял все ее существо нестерпимой мукой.
