Пластырь, конечно, выглядит не так устрашающе, как бинт, никто тебя не будет возить в инвалидном кресле, зато рана заживет быстрее, потому что будет дыша-а-ать, сейчас усну, честное слово…
— Я разбужу тебя в семь! — обещает Аделаида, пока я ползу на четвереньках по лестнице.
И ведь разбудила ровно в семь! И первым делом прочитала нотацию о том, что спать в одежде вредно и негигиенично, что пользоваться ванной комнатой на ночь считается у цивилизованных людей нормой поведения, что на покрывало ложиться вообще нельзя, потому что его только что доставили из химчистки, что я плохо выгляжу, что в кухне меня ждет целый таз овощей — вымыть и почистить, что на обед сегодня опять придут гости и, если я по-прежнему собираюсь болтать во время прислуживания, так за это в средние века служанкам зашивали рот на несколько дней суровыми нитками!
Такого утреннего приветствия я не получада еще ни разу в жизни. Поэтому от неожиданности сразу же послала Аделаиду куда подальше, и это ее успокоило.
По крайней мере, она закрыла рот.
На втором этаже была ванная комната для гостей. У одной стены — ванна, у другой — раковина и биде. Посередине между ними — на третьей стене — огромное зеркало от потолка до пола. Рассмотрев себя в позиции сбоку на унитазе, потом — на биде, я развеселилась, разделась и приняла душ, распевая гимн Боконону — “где мужчины храбрее акул!” и так далее, и корча в зеркало рожи.
В дверь постучали.
Я вышла из ванны мокрая и открыла. Хозяйка.
— Что ты поешь? — спрашивает она, покачиваясь и внимательно разглядывая мой голый живот.
— Это песня всех последователей Боконона. Ее нужно петь, соединившись пятками, но я здесь совсем одна, поэтому…
— Пятками?..
Мы пошли к ней в спальню, и больше всего меня интересовало, будет ли там лежать на кровати Коржак, потому что я шла голая, а голая я шла, потому что была мокрая, а мокрая я была, потому что никто не указал мне, каким именно из шести полотенец можно вытираться. Но свою одежду я несла ворохом в руке и бросила этот ворох сразу же на ковер, как только обнаружила, что в спальне мы одни. Мы сели на кровать, расставили ноги и соединились пятками. Надо сказать, что такого единения душ, как это было с перевозчиком наркотиков в заднице, у меня не произошло — ноги Лены оказались ледяными, а выкрашенные ярким лаком длинные ногти на пальцах и забинтованная правая лодыжка отвлекали внимание и не давали отстраниться от действительности.
— Ничего не получается, — встала я.
— А мне понравилось. Сегодня будет кофе с лимоном и коньяком? Или ты предпочитаешь каждый день разбивать по одной чашке из любимого сервиза мужа?
— Там как раз осталось пять чашек. Можно потрогать твою грудь?
Она потрогала мою грудь, а я — ее, сквозь рубашку.
— Ты уже делала это с мальчиками? — спросила хозяйка.
— Нет.
— Боишься?
Кончиком указательного пальца Лена осторожно щекочет мой левый сосок, превращая его в замерзшую вишню.
— Нет, не боюсь, просто муторно становится, как представлю кого-нибудь из знакомых, — бормочу я, с трудом представляя, что делать дальше. Отбиваться?
Ее щупать? Ну ладно, сама напросилась!
— А у тебя на левой груди есть небольшое затвердение, — я изображаю в голосе озабоченность. — Не рожавшие женщины после тридцати должны раз в год показываться маммологу.
— Господи, ну что ты говоришь?.. — хозяйка упала в подушки и закрыла глаза. — Кофе хочу!
Я одеваюсь, руки дрожат, а где-то неподалеку, в снятом Пенелопой на две недели отапливаемом сарайчике наверняка исходит писком упаковка анальгина.
Ничего, вывернулась из щекотливой ситуации на четыре с минусом.
Внизу у лестницы в инвалидной коляске спит Милорд.
В кухне меня ждет целый таз картошки, свеклы, моркови, лука, огурцов…
А это что такое?
— Это авокадо, просто вымой хорошенько. Кому это ты кофе варишь?
— Хозяйке. Она просила.
— Что, вот так, в семь утра пришла к тебе в комнату и попросила принести кофе? — Аделаида поражена. — Да она никогда не встает раньше одиннадцати! — Не в комнату. В ванную.
Аделаида бросает нож и садится.
Я нарезала лимон, а когда отвинчивала пробку у коньячной бутылки, Аделаида резко вскочила и погрозила мне изуродованным артрозом пальцем:
— Я разврата в этом доме больше не потерплю! Она поклялась мне и мужу!
Она не смеет!.. Мало ей узкоглазых мойщиков окон! Дай сюда, сама отнесу!
Я успела налить в чашку только одну столовую ложку коньяка. Вторую пришлось выпить самой, потому что разъяренная Аделаида утащила поднос.
* * *
Наливаю себе кофе, отпиливаю кусочек колбасы! утаскиваю из коробки две конфеты — все равно их, похоже, кроме Аделаиды, никто здесь не ест, — очищаю апельсин. Бель! — пробила Бельлинда половину восьмого. На втором этаже слышен истерический крик Лены и звук разбитой чашки. Наливаю томатного сока в высокий бокал и бросаю туда три оливки. Вытянув ноги на батарею, наслаждаюсь завтраком, пока наверху рассерженный Коржак выясняет: кто разбудил его в такую рань (он, оказывается, бедняга, лег около пяти), кто шумит и бьет посуду, кто опять взял чашку из китайского сервиза, почему Аделаида носит кофе в постель его амебе-жене, если для этого он специально — по просьбе жены! — нанял хамоватую неуклюжую десятиклассницу?!
Сколько интересной информации к размышлению с самого утра…
Сначала — картошку. Итак, к столу здесь подают любимое вино корейца.
Любимое вино корейца… Любимое вино корейца… Ладно, предположим, он гостил когда-то у директора Коржака и оставил на память коробочку-другую. Теперь — две луковицы. Что это значит — узкоглазые мойщики окон? Совершенно невероятно, чтобы Коржак, сидя за столом с корейцем и поглощая его вино, обращался с ним, как с мойщиком окон. И для кого? Для домработницы? “Не называй меня домработницей, — потребовала вчера Аделаида. — Я экономка”. — “А что ты здесь экономишь, Аделаида?” — “Я экономлю время и деньги, то есть жизнь!” Морковь какая большая… Шесть больших морковин. Свекла. Так, стоп, свеклу, случается, варят, тогда ее не чистят. Отложим пока. Королева говорит, что в сложных ситуациях, чтобы потом не каяться и не обвинять себя за не правильное выстраданное решение, нужно подчиниться первому импульсу. Первым импульсом, когда я услышала про мойщиков окон, было запустить чем-нибудь тяжелым в окно.
Почему? Потому что я сразу же после слова “разврат” представила моего отчима, занимающегося любовью с женой Коржака и заливающего своей кровью из раны на груди ее ночную сорочку, пока его законная жена хоронит труп неопознанного мужчины. Ну и бред. С другой стороны, Коржак сказал, что я нанята по просьбе жены.
— Аделаида! Свеклу чистить?
— Чистить! — кричит она из столовой. Бельлинда бьет восемь раз.
— Поторопись, — заходит в кухню Аделаида. — Милорд ровно в восемь выходит на первую прогулку.
Завтракает супружеская чета в десять утра в разных комнатах. Аделаида пошла с подносом успокаивать Коржака, я — Лену.
— Он меня избил, — заявила Лена, увидев меня в дверях своей спальни. — Хлыстом.
— Это, должно быть, очень эротично, — замечаю я.
— Не веришь?
Лена задирает на спине рубашку. Грандиозно… Кровавые полосы с подтекающей сукровицей. И несколько старых заживших рубцов.
— Поменяй постель! — Лена сбрасывает рубашку и садится голой к столику с трюмо завтракать. В комнате пахнет потом, кровью и спермой.
— Откуда ты знаешь, как пахнет сперма? — улыбается Лена.
— Иногда сперму собирают с трупов для анализов. Если ее подогреть, она пахнет.
Лена дергается и выплевывает изо рта все, что успела пережевать. На зеркало и на столик. Ну вот, теперь убирать придется, развела тут откровения!
— Ты какая-то ненормальная, — подозрительно вглядывается в меня Лена. — Возьми тюбик на тумбочке Я смажь мне спину.
Мазь “спасатель”. Тюбик почти пустой.
— Сначала надо обработать, чтобы раны не сочились, — откладываю я тюбик и иду в ванную. — Есть какой-нибудь спиртовой раствор или зеленкой мазать?
Пока я вожусь с ее спиной, в спальню заглядывает Коржак и ласковым голосом сообщает:
— Киска, я уехал по делам, обедайте без меня, обещал прийти Лаптев с женой.
— Ты такая умная, скажи, от какого яда умирают долго и мучительно? — интересуется Лена.
— Не скажу. Давай и щиколотку заодно обработаем, — киваю я на повязку на правой ноге.
— Нет! — Лена резко садится и подбирает под себя ногу. — Там все в порядке.
За обедом, когда я разливала суп, Лаптев поинтересовался, не мог ли он меня где-нибудь раньше видеть?
Ему, конечно, трудно было сопоставить мою фигуру в коротенькой шотландке и облегающем развратном топике с фигурой бомжа, валяющегося у камеры хранения номер пять.
— Может быть, в Интернете, на сайте для педофилов? Отчим, когда был живой, отсылал туда мои фотографии в голом виде, — предложила я свое объяснение.
