— Мне хватит десяти литров, — сказал я. — Что это за тип в отеле «Барселона»? Он выглядит так, словно его обработал медведь.
Мужчина криво ухмыльнулся:
— Вы нарвались на Отто Сайпа.
— Это сторож?
— Да. Он так долго работал там, что теперь убежден, будто все это его собственность.
— Как долго?
— Лет двадцать, а то и больше. Я сам здесь с войны, а он пришел еще до меня. Он был их сыщиком.
— Гостиничный детектив?
— Он говорил мне, что когда-то служил офицером в полиции. Если это так, то он, должно быть, не многому там научился. Масло проверить?
— Не беспокойтесь, я только что менял его. Значит, вы уже были здесь в сорок пятом году?
— Именно в этом году я и открылся. Видите ли, я рано открываюсь и рано ухожу, так что…
— Я частный детектив. Лу Арчер. — Я протянул ему руку.
— Дали. Бен Дали.
— В сорок пятом году в «Барселоне» останавливался человек по имени Гарольд Харлей. Он был фотографом.
— Да, я помню его. — Лицо Дали вновь стало приветливым. — Он сфотографировал меня с женой в качестве платы за бензин. Эта фотография все еще висит на стене в нашем доме.
— Вы не знаете, где он сейчас?
— Извините, но я не видел его лет десять.
— Когда вы видели его в последний раз?
— У него была небольшая студия на «Тихоокеанских скалах». Я заходил туда раз или два — поприветствовать его. Но не думаю, что он до сих пор там.
— Я вижу, он нравился вам?
— Конечно. Это был совершенно безобидный человек.
Люди могут и измениться. Я показал Дали фотографию Кэрол. Он ее не знал.
— Не можете ли вы дать мне его адрес на «Тихоокеанских скалах»?
— Я могу только объяснить, где это.
Он рассказал мне, что студия находилась на соседней улице, следующая дверь за небольшим ресторанчиком.
Найти ресторанчик оказалось довольно просто, но здание со следующей дверью занимала книжная лавка.
Молодая женщина в розовых чулках и с прической «хвостик пони», сидевшая в кассе, печально посмотрела на меня, а когда я спросил о Гарольде Харлее, вообще закрыла глаза.
— Кажется, это был фотограф. Он работал здесь одно время.
— Вы не знаете, где бы он мог быть сейчас?
— Не имею ни малейшего представления. Честное слово. Мы сами здесь еще меньше года.
— Как идут дела?
— Арендную плату отрабатываем.
— Кому вы ее выплачиваете?
— Хозяину соседнего ресторанчика. Тут. Рядом. За ту цену, которую он назначил, он бы должен бесплатно кормить нас. Его зовут мистер Веркон. Только не выдайте меня, если будете разговаривать с ним. Мы ему должны за аренду за прошлый месяц.
Я купил книгу и пошел пообедать — рядом. В этом месте я мог спокойно поесть, даже не снимая своей шляпы. Пока я ждал заказанный бифштекс, я спросил о мистере Верконе у официантки. Им оказался повар в белом колпаке, который только что бросил на решетку мой будущий бифштекс.
— Мистер Веркон, этот джентльмен хочет поговорить с вами.
Он повернулся за стойкой: тонкое неулыбчивое лицо с блестящей белой бородой, закрывавшей весь подбородок.
— Вы сказали, что хотите с кровью. Вы и получите с кровью, — сказал он, размахивая лопаточкой для переворачивания мяса и подходя ко мне.
— Прекрасно. Я слышал, что соседняя лавка принадлежит вам.
— Да. И следующая за ней тоже. — Тут его осенило предположение: — Вы хотите помещение снять?
— Я разыскиваю одного человека, фотографа по имени Гарольд Харлей.
— Он арендовал у меня лавку довольно долго. Но в этом городе слишком много фотографов. Он продержался лет семь или восемь после войны, а потом возвратил ее Мне. Так и не смог закрепиться. Для этого нужно быть очень деловым человеком.
— Не знаете ли вы, где он сейчас?
— Нет, сэр, я не знаю.
Тут он услышал, что шипение мяса достигло определенной интенсивности, отошел, перевернул его лопаточкой и возвратился ко мне.
— Не хотите ли французского соуса?
— Нет, спасибо. Может, вы все-таки припомните какие-нибудь сведения о Харлее?
— Я слышал, что он перебрался в Долину лет десять тому назад. Он пытался продолжить свое дело прямо у себя на дому в Ван-Найте. Он прекрасный фотограф и делал прекрасные снимки моего мальчика на празднике конфирмации, но у него совершенно не деловая голова. Я-то это знаю, потому что он остался мне должен за аренду за три месяца.
Вошли шестеро молодых людей и выстроились вдоль буфетной стойки. В их волосах был ветер, в ушах — песок, а на спинах их одинаковых вязаных курток — слово «Буревестник», нанесенное через трафарет. Все они — и ребята и девушки — заказали по два рубленых шницеля. Один из парней опустил двадцать пять центов в автомат, который заиграл песню «Буря безгрешна».
Мистер Веркон достал из холодильника двенадцать лепешек-шницелей и бросил их на решетку жариться. Затем выложил на тарелку мой бифштекс, добавил маленькую кучку жареного картофеля и лично принес мне.
— Я мог бы поискать тот адрес в Ван-Найте, если это, конечно, важно. Он есть у меня на счетах, по которым Харлей выплачивал арендную плату.
— Это важно. Я был бы вам благодарен.
Я показал ему фотографию молодой Кэрол, которую сделал Харлей.
— Вы не узнаете его жену?
— Я даже и не знал, что у него есть жена. Неужели он смог заполучить себе такую девочку?
— Почему?
— Он, откровенно говоря, не в женском вкусе. И никогда не был другим. Гарольд — это очень определенный тип.
Я вновь засомневался — на верном ли я пути. От этого у меня разболелась голова.
— Не могли бы вы его описать?
— Обыкновенный парень, с моей точки зрения. Ростом пять футов десять дюймов, довольно длинный нос. Синие глаза. Рыжеватые волосы. В нем вообще нет ничего особенного. Конечно, сейчас он выглядит старше.
— Сколько ему лет?
— По крайней мере пятьдесят. Мне пятьдесят девять, так что через год собираюсь на пенсию. Простите, мистер.
Он перевернул двенадцать шницелей, положил на каждый по пучку лука и вышел через вращающуюся заднюю дверь. Я съел свой бифштекс. Мистер Веркон вернулся, неся в руке клочок бумаги, на котором он аккуратно записал адрес Харлея в Ван-Найте: 956, Эль-Хест.
Официантка разнесла шницели «буревестникам». Они жевали их в такт музыке. Когда я вышел из ресторанчика, песня неслась мне вслед. Я поднялся по Сансет-стрит к шоссе, ведущему на Сан-Диего, и направился на север.
Эль-Хест, расположенная в рабочем районе, была тесно застроена довоенными хибарами. В Долине темнело рано, и некоторые жители все еще сидели на крыльце или прямо на лужайке перед своим жилищем. Толстый человек, попивавший пиво на крыльце нужного мне дома — 956, рассказал, что Харлей продал ему этот дом в 1960 году. К счастью, у него оказался теперешний адрес Харлея, так как он ежемесячно еще выплачивал ему по договору о кредите.
И это все не соответствовало тому, кого я разыскивал. Я попросил мужчину описать Харлея.
— У него «ужасный» характер, — сказал толстяк. — Он из тех парней, которые не могут обидеть и комара. Убежден, что у него были неприятности.
— Какого сорта?
— Нет уж, увольте. Я совсем не знаю его. Видел только два раза, когда покупал дом. Он очень торопился, поэтому я сделал выгодную покупку. У него появилась возможность получить работу в Лонг-Биче, на развивающейся студии, и он не хотел упустить ее.
Он дал мне адрес в Лонг-Биче, что было достаточно далеко от Ван-Найта. Уже за полночь я отыскал очередной дом недалеко от бульвара в Лонг-Биче. Двор перед домом зарос сорняками, окна не светились, как и в большинстве домов на этой улице. Я доехал до уличного фонаря в конце квартала и вернулся к дому пешком. Я не стал стучаться в дверь к Харлею: почти наверняка это был не тот человек.
Я попробовал навесную дверь в гараже, она была закрыта, но не заперта. Уличный свет упал на багажник грязно-белого «форда» модели седан с номером, зарегистрированным в штате Айдахо.
Я подошел к левой дверце и открыл ее. Зажег внутренний свет. Машина была зарегистрирована на имя Роберта Брауна, проживающего в Покателло. Я затаил дыхание, поняв, что нахожусь на верном пути.
Вдруг из двери гаража, ведущей прямо в дом, возник яркий клин света. Дверь открылась. Свет ударил мне в глаза и ослепил.
— Майкл? — спросил незнакомый мужской голос. — Это ты, Майкл?
— Я вчера видел Майкла.
— Кто вы?
— Приятель. — Я не сказал, правда, чей. — Он оставил у вас машину.
— Это наше с ним дело, — сказал он защищающимся тоном, что придало мне смелости. Я перешагнул освещенное пространство, лежащее между нами, и вошел в кухню. Он не делал попыток помешать мне. Босиком, в пижаме, он стоял прямо передо мной — седоголовый, с перекошенным лицом и виноватыми глазами.
— Брат ничего не говорил о приятеле.
