за и против». Говард, в окровавленных латексных перчатках, медицинской маске, с голым торсом и ножом на ремне, стоит посреди комнаты, смотрит аккурат в объектив камеры и показывает фотографу большой палец – так, что становится ясно: жест для него непривычен и он чувствует себя по-идиотски.
«Сегодня в арсенале шокер, скальпель и газовая горелка, – говорит он из-под маски, опускает ее на подбородок и продолжает с улыбкой: – Я слежу за тем, чтобы он не отъехал раньше времени. Врать не буду: могу увлечься, и тогда никому не будет пощады».
– Говард, – прохрипел я, опускаясь на землю, – если соберешься зайти – предупреди заранее. Я подготовлюсь и надену свою лучшую маску.
Он посмотрел на меня с выражением, которое можно было принять за жалость, но теперь-то я знал, что это всего-навсего игра тени и света.
Когда щелкнул замок, Вивиан ощутила во рту привкус боли и, придерживаясь за стену, поднялась на ноги. Она задремала в неудобной позе, и теперь ноги колола тысяча игл для шитья.
В темноте появился запах. Снежные альдегиды. Мороз, пронзительный до скрипа. Соленое тепло, наполняющее рот, стекающее в горло. Она вновь на мосту через пролив, стоит на металлической решетке, а далеко внизу – льдины.
Вивиан потерла икры, глядя на полоску света под дверью; когда она засыпала, ее не было.
Дверь открылась, свет ударил в глаза, временно ослепив. Когда она наконец убрала руки от глаз, вспышка оказалась приглушенным свечением светодиодной лампы. Вивиан смотрела за дверь, запоминая то, что доступно ее взору.
Потом перевела взгляд на него.
Говард уверенно вошел в комнату, неся в руке кемпинговый фонарь. Он был в черной толстовке с капюшоном и черных джинсах. Волосы завязаны в хвост. На ремне – ножны и какие-то кармашки. Резкие черты лица, острый, наблюдательный взгляд. Холодные голубые глаза видели ее всю: от растрепанных волос до грязных ботинок. Взгляд не упускал ничего; в нем не было нетерпения, злости или волнения, не был он и раздевающим, но от него у Вивиан все равно бежал холодок по спине.
Он протянул ей пластиковую бутылку. Боже, вода! В горле будто поскребли опасной бритвой, но Вивиан пила, не отрываясь, чем наверняка вызвала снисходительную улыбку. Наполовину опустошив бутылку, перевела дыхание и, едва возвышаясь над его плечом, вскинула глаза. Он не улыбался.
– Я должен тебя обыскать.
В голосе Дэна никогда не было такой тишины или мягкости – только легкая хрипотца. И он почти всегда чуть посмеивался, даже когда говорил страшные вещи. Хотя по телефону разница была не столь очевидна.
Несомненно, их голоса были похожи, но заключено в них, как и в работах художников, было разное: голос Дэна мог оцарапать, а его – был тихим, точно снегопад.
Говард шагнул к ней. Вивиан отшатнулась и наткнулась на стену, так сильно сжав в кулаке бутылку, что часть воды пролилась, сопровождаемая громким хрустом пластика, а другая – булькнула в животе. Она не заметила, что облилась.
Они смотрели друг на друга.
Было в нем что-то… дикое. Нет, не одичавшее. Зверь становится одичавшим в случае, если сбежит от людей в лес. Но дикий зверь не знает, что такое дикость, потому что он на своем месте, среди себе подобных. Тот лис, выбежавший на дорогу, был таким. Вот и в человеке было что-то дикое; среди кого бы он ни ходил – людей или зверей, – оно всегда будет выглядывать из его глаз.
– Повернись, – сказал ей Говард. Она заколебалась. – Повернись, – повторил он.
Чувствуя, как стекленеют глаза, Вивиан медленно повернулась.
Только не раздевай меня. Пожалуйста, только не раздевай меня.
Он охлопал ее руки, поясницу, штанины, проверил каждый карман, каких хватало на брюках карго, расшнуровал ботинки – сначала правый, затем левый, заглянул в оба. Взял ее за стопу – сначала левую, потом правую, помог ей обуться, тщательно завязал шнурки. Все это время она чувствовала на себе его взгляд, одновременно обжигающий и ледяной.
– Повернись.
Говард стянул резинку с ее волос, позволив им рассыпаться по плечам и упасть ей на спину, после чего запустил в них руку.
Новое воспоминание ударило Вивиан под дых, почти заставив согнуться: она берет его за руку (рассеченные костяшки, мозоли, шершавые пальцы), а он в ответ на мгновение крепко сжимает ее руку. Фойе «Хорслейк Инн» – вот откуда она знала, что его ладони напоминают кору кедра.
– Вивиан, я думаю, ты кое-что прячешь от меня.
– Верно. – Она через силу улыбнулась – так, чтобы он увидел брекеты. – У тебя есть кусачки?
Он продолжал в упор смотреть ей в глаза.
– Чтобы бы ты ни прятала, оно сейчас не при тебе. Конечно, я мог бы все выяснить, но позволь кое-что прояснить: тебе оно не поможет. Ты только зря потеряешь время – свое и мое. – Его взгляд переместился ей на шею. – Что это?
Вивиан коснулась кольца на цепочке вокруг шеи.
– Обручальное кольцо моей матери.
– Когда это произошло?
Как он понял? По голосу? Или по блеску боли в ее глазах?
– Мне было восемь.
– Что это было?
– Пьяный водитель.
Говард вытащил из кармана сверток из бурой оберточной бумаги. Внутри был сэндвич: поджаренный тостерный хлеб, ветчина, сыр. Что-то заставило Вивиан нахмуриться. Горячий сэндвич с ветчиной, сыром и помидором – то, что она заказывала всякий раз, когда заходила в…
– Где Дэн?
– Хочешь вернуться к нему? Разве ты не сняла кольца? Кроме того, что досталось тебе от матери.
И он направился к двери.
Сжимая бутылку в одной руке, теплый сверток – в другой, Вивиан шагнула за ним:
– Не оставляй меня в темноте. Достаточно коробка спичек… Трех спичек.
Он закрыл дверь, отсекая ее голос, унося свет с собой. Некоторое время у темноты сохранялся оранжевый оттенок; Вивиан держалась за него, пока он не соскользнул с сетчатки, оставив после себя абсолютную черноту.
Говард стоял напротив камина, глядя в огонь и время от времени кусая яблоко. Он призвал на помощь все свое самообладание, чтобы просто переступить порог комнаты, в которой оставил ее семнадцать часов назад. Хотя должен был а) сделать это намного раньше и б) следом отвести ее к Митчеллу.
А затем взять Колоду.
Митчелл должен был слышать ее крики.
Однако с этим возникли некоторые трудности. Некоторые существенные трудности. Вероятно, непреодолимые. Ему не хотелось еще больше отступать от плана… Отступать от плана? Он сухо усмехнулся. Замешкаться на семнадцать часов! Вообще-то все летело к чертям.
Пламя взвилось, на миг ярко осветив Розовую гостиную. Каждая
