Едва слышное шипение в маленьком офисе, казалось, изменило тон. Оно стало тише, но звучало более угрожающе — так воспринимается ухом настоящее монотонное молчание.
— Некоторые вещи слишком велики для тебя, чтобы ты мог их понять правильно, сынок.
— Возможно, — согласился я. — Я не совсем ясно понимаю, что произошло в течение первого триллиона секунд после Большого взрыва. Я не могу выполнить задания по квантовой физике. Но я могу справиться со многими другими делами. Например, я довольно хорошо понимаю Конституцию Соединенных Штатов. Вам когда-либо доводилось слышать о Первой поправке? Она гарантирует свободу печати. А это значит, что любой старый журналист имеет право приближаться к любому старому ограждению, к которому пожелает.
— Да это был парень из задрипанной радикальной газетенки леволиберального толка из университетского города.
— А вы, как я понял, лентяй. Вы убили годы на вылизывание задницы Карлтону Райли, и вам не хотелось начинать все снова с другим сенатором. Потому что такая перемена потребовала бы от вас выполнить заново вашу проклятую работу.
Ни слова в ответ. Я продолжал:
— Вторым человеком, которого убили ваши ребята, был не достигший армейского возраста рекрут. Он шел в Келхэм для того, чтобы попытаться записаться в армию. Его мать убила себя той же ночью. Оба события связаны, как я понимаю. Потому что я видел, что от них осталось. Сперва от одного, а затем и от другой.
Ни слова в ответ. А я продолжал:
— И я понимаю, откуда ваша двойная самонадеянность. Во-первых, вы были уверены в том, что я не смогу разобраться в вашей гениальной конструкции, а потом, когда я все-таки разобрался, вы решили, что сами сможете сделать со мной все, что захотите. Без какой-либо помощи, без группы поддержки, без арестной команды. Только вы и я, здесь и сейчас. Не могу не спросить, как вы оказались таким тупицей?
— И я хочу спросить: ты при оружии?
— На мне же униформа класса А, — ответил я. — А эта форма не предусматривает оружия, которое носят на портупее или поясном ремне. Почитайте уставы, там об этом сказано.
— Ну так кто из нас больший тупица?
— Я не ожидал, что окажусь в подобной ситуации. Я не ожидал, что дело зайдет настолько далеко.
— Послушай моего совета, сынок. Надейся на лучшее, но планируй, предвидя худшее.
— У вас пистолет в письменном столе?
— У меня два пистолета в письменном столе.
— Вы намерены меня застрелить?
— Если потребуется.
— Но ведь это же Пентагон. За вашей дверью сидят тридцать тысяч человек, приписанных к военному ведомству. И все они достаточно натренированы, чтобы, услышав выстрел, броситься туда, откуда стреляли. Вам бы сочинить какую-либо историю.
— Ты напал на меня.
— С чего бы это?
— Да потому, что ты просто одержим тем, что кто-то застрелил какого-то уродливого черномазого парня в каком-то захолустье.
— А ведь я никому не говорил, что он был уродливым. Или чернокожим. Ни в одном телефонном разговоре. Вы, должно быть, получили эту информацию от своих балбесов из Теннесси.
— Как бы там ни было, ты вел себя как одержимый, и я приказал тебе уйти, но ты напал на меня.
Я откинулся на спинку стула, предназначенного для гостей. Вытянул ноги перед собой. Руки свесились вниз. Мне стало легче, я расслабился. Я мог бы сейчас заснуть.
— Мое положение выглядит не очень угрожающим по отношению к вам, согласны? А мой вес примерно двести пятьдесят фунтов. Так что вам придется здорово потрудиться за то время, пока люди из офисов ЗС314 и ЗС316 появятся здесь. На это им потребуется полторы секунды. А потом вам предстоит иметь дело с военной полицией. Вы убили одного из них при сомнительных обстоятельствах, они же разорвут вас на куски.
— Мои соседи ничего не услышат. Никто вообще не услышит ничего.
— Почему? У вас пистолет с глушителем?
— А зачем мне глушитель? Или оружие?
Сказав это, он проделал странную вещь. Встал из-за стола и снял со стены картину. Черно-белую фотографию. Он и сенатор Карлтон Райли. Фотография была подписана, как я понял, самим сенатором. Отступив от стены, Фрейзер положил картину на письменный стол, затем, снова подойдя к стене, схватил двумя пальцами торчащую головку гвоздя и, напрягшись, вытащил гвоздь из гипсовой штукатурки.
— Только и всего? — спросил я. — Вы собираетесь пронзить меня насмерть этой булавкой?
Фрейзер положил гвоздь рядом с фотографией, открыл ящик стола, достал из него молоток и сказал:
— Я как раз занимался тем, что перевешивал фотографию на другое место, когда ты напал на меня. К счастью, я сумел схватить молоток, который все еще сжимаю в руке.
Я не сказал ничего.
— Все произойдет очень тихо, — объяснил полковник. — Один хороший удар — и все кончено. И у меня будет сколько угодно времени на то, чтобы перетащить твое тело куда потребуется.
— Вы ненормальный, — сказал я.
— Нет, я преданный, — возразил он. — Бесконечно преданный будущему нашей армии.
Молотки, как инструменты для работы, оказались весьма постоянны. С годами они практически не изменились. Да и чего им меняться? Гвозди ведь тоже не изменились — они оставались такими же все время. А поэтому все необходимые свойства молотка были определены и внесены в его конструкцию много лет назад. Тяжелая металлическая головка и рукоятка. Все, что вам необходимо, и ничего лишнего. Молоток Фрейзера, предназначенный, по всей вероятности, для обивки мебели и вставки картин в рамы, был с гвоздодером, а весил, возможно, двадцать восемь унций.[55] Большая безобразная штуковина. Явный перегиб в деле вешания картин, хотя такое несоответствие размерам и весу инструмента, применяемого для конкретных нужд, считается обычным в реальном мире.
Однако сейчас он вполне сошел за реальное оружие.
Фрейзер приблизился ко мне, подняв его в правой руке, словно полицейскую дубинку. Сгруппировавшись, я в момент соскочил со стула, уже не думая о том, чтобы вызвать его смущение положением, в котором окажется мое тело после смерти. Стадный инстинкт. Вообще-то меня напугать нелегко, но ведь люди тоже сильно меняются под воздействием обстоятельств. Многое из того, что мы делаем инстинктивно, возвращается к нам, проходя сквозь туман времени. Прямо к нам и туда, откуда мой приятель Стэн Лоури любит начинать свои истории.
Офис Фрейзера был маленьким. Площадь пола не подходила для схватки — это бы походило на драку в телефонной будке. То, как пойдет дело, зависело от ловкости полковника. Ему довелось повоевать во Вьетнаме, принять участие в Войне в заливе, да и в годы, проведенные среди пентагоновской шушеры, он показал себя не из последних. Глупо думать, что все эти люди лишены мозгов. Я полагал, что его среднее место в десятке — третье. А может, даже и второе. Конечно, таким людям нечего опасаться, что им вдруг привалит Нобелевская премия, но то, что они соображали получше среднего медведя, — факт.
Как раз это и помогло мне. Драться с болваном тяжелее. Ты не можешь предположить, что он намерен предпринять. А вот люди ловкие и хваткие предсказуемы.
Фрейзер взмахнул молотком справа налево, не поднимая при этом руку выше талии — стандартное начало гамбита. Я, сгорбившись, подался назад, и удар пришелся мимо. По моим предположениям, следующий удар он должен был нанести слева направо, по-прежнему не поднимая руку выше талии. Так оно и было; я, снова сгорбившись, отступил назад и уклонился от удара. Пробный обмен фигурами, подобный движению пешек на шахматной доске. Фрейзер странно дышал. В его дыхании чувствовалась какая-то дикая свирепость, но причиной этого не была болезнь горла. Святая Одри здесь не помощница. Дикая свирепость и возбуждение. У него было сердце воина, а для воина нет ничего слаще битвы, в которой он сам участвует. Он питается ими. Он живет ради битвы. А Фрейзер сейчас еще и улыбался какой-то погребальной улыбкой, и глаза его, казалось, не видели ничего, кроме молотка и моего тела. В воздухе почувствовался острый запах пота, в этом было нечто примитивное, словно логово ночного зверька.
Я сделал обманное движение, выступив на полшага вперед, на что Фрейзер ответил тем, что отступил на полшага назад; середина комнаты освободилась, а это было важно. Для меня. Он хотел снова притиснуть меня к стене, но мне это было совсем не нужно.
По крайней мере пока.
Он взмахнул молотком в третий раз, взмахнул резко, как косой, сделав вид, что намеревается ударить, однако решающий удар не был пока его целью. Не сейчас. Я смог понять его замысел. По глазам. Я изогнулся назад, и головка молотка просвистела в одном дюйме от моей шинели. Двадцать восемь унций, да еще и на длинной рукоятке. Момент, когда стало ясно, что задуманное не удалось, дал делу иной ход. Его плечи повернулись на девяносто градусов, и талия завертелась, как на шарнире. Фрейзер использовал этот момент для того, чтобы снова приблизиться ко мне. На этот раз его рука вытянулась дальше. Он заставил меня отступить. Мне ничего не оставалось делать, и в конце концов я оказался почти вплотную к стене.
