class="p1">Тот самый, интересно? Который он всадил ее дочери под ребра?
Мэри Пэт поднимает голову; Фрэнк, едва дыша, смотрит на нее.
– Ты в курсе, что тебе не жить?
Она пожимает плечами:
– Ну и что? Ты, Фрэнк, все равно пойдешь – ой, прости, поползешь – в ад вперед меня. Даже не сомневайся.
– Ты еще можешь отвезти меня в больницу. – Голос у него рассудительный, даже миролюбивый.
Мэри Пэт указывает большим пальцем за плечо:
– Увы, Фрэнк. Машина тоже не жилец.
– Тогда спустись вниз к Салливанской кафешке, там таксофон. – Он присовокупляет к дружелюбному тону не менее дружелюбную улыбку.
– А это зачем, позволь спросить?
– Вызовешь мне «Скорую». Или позвонишь Марти.
Мэри Пэт отвечает не сразу. В глазах у Фрэнка даже брезжит огонек надежды.
– Фрэнки… – произносит она предельно мягко. – Эту ночь ты не переживешь.
Он открывает было рот, но Мэри Пэт его перебивает:
– Тебе не спастись. Ни угрозами, ни заискиванием, ни подкупом ты не добудешь себе ни дня жизни.
Видимо, до этого момента Фрэнк еще думал, что у него есть шанс. Теперь он понимает – с полной ясностью, – что очутился внутри собственного кошмара. И проживает каждый его миг наяву.
Фрэнк заглядывает Мэри Пэт в глаза, а она не мигая глядит в ответ. Где-то за стенами форта вскрикивает чайка.
Лицо Фрэнка Туми багровеет и ожесточается от возмущения.
– Нет! – Он пробует вырваться из наручников. – Нет, сука! Ничего у тебя не выйдет! Слышишь, ты!..
Мэри Пэт кладет ладонь ему на лоб и резко прикладывает затылком о гранитную кладку.
– Поразительно, – произносит она, пока он моргает, пытаясь избавиться от пляшущих перед глазами искр. – И ты еще смеешь на меня злиться?.. Ты отнял у меня ребенка. Мою девочку, Фрэнк. И малыша, которого она носила в себе. Ты пользовался ею. Лишил ее нормальной жизни, а потом еще и всадил нож ей прямо в сердце. И как после этого ты можешь называть себя человеком? – Она подносит нож к его лицу. – Вот этим ты ее, да?..
Фрэнк переводит надменный взгляд с лезвия на Мэри Пэт.
– Не смей смотреть на меня так, как будто ты выше моей боли. Это моя боль.
И она делает надрез на его щеке.
– Твою мать!..
– Повторяю: не смей смотреть на меня.
Он косится на окровавленный нож, потом опускает глаза в пол.
– Я не убила тебя только потому, что хочу спросить: честно, как ты детей-то воспитываешь, а?.. Как ты можешь любить и при этом быть способен убить ребенка?
– Я много кого убил в своей жизни, Мэри Пэт.
– Я в курсе… Но она ведь ребенок…
Фрэнк пожимает плечами; наручники лязгают о стену.
– Я смотрю на это иначе.
Кровь крупными градинами падает с его щеки. Кап. Кап. Кап.
– На что «на это»?
– На все. Убивать людей – все равно что чистить снег: удовольствия никакого, но без этого никак, а значит, кто-то должен это делать. И мои дети тут ни при чем. Это просто мои дети, и точка. А твоя дочь…
– У нее есть имя.
– Джулз… – произносит Фрэнк. – От нее были одни неприятности. Сначала закатила скандал – мол, расскажет моей жене, что залетела от меня. Потом убила того парня и…
– Она его не убивала. Просто стояла рядом, когда…
– Нет, это была она, – Фрэнк мотает головой. – Камнем по затылку – это она.
Мэри Пэт с размаху бьет его кулаком по раздробленной ноге. Фрэнк издает истошный вопль – не человеческий, а скорее звериный, будто заживо раздираемая львом зебра, – и заваливается на земляной пол. Лежит там, глотая воздух и выпучив глаза от боли.
– Она не брала в руки камень, – произносит Мэри Пэт. – Не городи тут всякую чушь. Тебя там даже не было.
– Зачем мне врать, подумай? Какой с этого прок? – задыхаясь, спрашивает Фрэнк; в глазах у него стоят слезы. – Только не бей больше, пожалуйста… И конечно же, я там был. Прямо на платформе.
Мэри Пэт долго молчит, глядя на внутренний двор в свете половинчатой луны.
– Думаю… – кряхтя, произносит Фрэнк, пытаясь снова сесть. – Думаю, она решила так проявить акт милосердия.
Она резко разворачивается:
– Что ты сказал?
– Наверное.
– Какого милосердия?
Фрэнк не отвечает.
– Какого милосердия?!
– Я велел им поджарить парня.
– Ч-чего?..
– Поджарить. Бросить его на контактный рельс, – поясняет он. – Чтобы все чернозадые в городе знали, что будет, если они забредут в наш район.
Его куртка, обмотанная изолентой, пропитывается кровью. Сам Фрэнк весь уже бледно-синий, словно макрель.
– Джулз была против, все умоляла отпустить парня. – Он хмыкает. – Но отпускать его было нельзя, никак. Потому я и велел: «Так, на хрен, поджарьте его». Пацаны послушались – пацаны вообще народ послушный. Они подхватили ниггера и уже собирались бросить между рельсами, как Джулз со всего маху саданула его камнем по затылку. Весь план выставить дело несчастным случаем пошел насмарку. Парень окочурился мгновенно.
Мэри Пэт внимательно смотрит на Фрэнка: вот ведь штука, худшие из нас ничем на вид не отличаются от лучших. Они точно так же могут быть чьими-то сыновьями, мужьями, отцами. Любимыми. Способными любить. Человечными.
– И ты за это не смог ее простить? За милосердие?
Он шипит от боли.
– Она дала слабину. А где еще она расклеится? На допросе в полиции? В суде?.. Прости, Мэри Пэт, но в нашем районе есть правила. Ты либо живешь по ним, либо тебе незачем жить.
Она достает из сумочки револьвер и уже готовится размазать мозги Фрэнка по граниту, но тут слышит звук двигателя подъезжающего автомобиля.
Машина заезжает прямиком на территорию форта. Двор заливает светом фар. Хлопают дверцы.
– Ну что, Мэри Пэт, настало время платить по счетам! – раздается голос Марти Батлера.
Бобби просит коллег по департаменту в ближайшие пару недель сообщать о любых инцидентах, связанных с бандой Батлера, напрямую ему.
Долго ждать не приходится.
Он приезжает на Западную Девятую к дому Фрэнки Гробовщика Туми и выслушивает показания очевидцев: соседа, жены Фрэнка и его восьмилетней дочери. Рори Трескотт и Агнес Туми однозначно опознали в нападавшем и похитителе Мэри Пэт Феннесси. Похищение – это плохо. По всем правилам следует немедленно поставить в известность ФБР и передать дело туда [52].
«В другой раз, – решает Бобби, – не сегодня».
На тротуаре полицейские показывают ему пятно крови, а рядом – ботинок Фрэнка. Кровь также возле машины на месте столкновения, и еще длинный след там, где Мэри Пэт тащила тело. В этом следе лежит нечто вроде неотжатой головки от швабры
