зарядили унитазы в учительском сортире…
– Ага, петардами, помню.
– Повеселились мы тогда знатно.
– Это точно, – соглашается Мэри Пэт. – Думаешь, это меня спасет?
Брайан молчит.
– Вот именно, – она кивает. – Тогда какого хрена это должно спасти тебя?
Лицо у него снова бесстрастное.
– Теперь Марти точно не отпустит тебя живой. Он любил Фрэнка как брата.
– Как брата, говоришь? – переспрашивает она с усмешкой.
– Ну да. А что не так?
– Что не так? Ты слышал, как он заорал, когда я убила Фрэнка?
Брайан задумывается, и постепенно его глаза и рот раскрываются от ужасного осознания.
– Ты больная. – Он с отвращением плюет на стену. – Совсем, на хрен, конченая.
Мэри Пэт смеется:
– Вы накачиваете свой же район героином. Заставляете женщин трахаться с незнакомцами за деньги. Растлеваете детей. Воспитываете свои копии, но еще более мерзкие. Грабите, убиваете… Но да, это я больная. Это я конченая. Ладно, Брайан, как скажешь.
Снаружи ее окликают:
– Мэри Пэт, дорогуша!
– Марти, дорогой! – отзывается она.
Легкий ветерок доносит его смех.
– Отпусти моего друга Брайана, и мы позволим тебе уйти.
– Нет, не позволите.
На мгновение повисает тишина, заполненная только стрекотом цикад.
– Тут ты, пожалуй, права… – Опять смешок. – Можно вопрос?
– Валяй.
– Я ведь тебе нехило так денег дал.
– Дал.
– Почему ты не забрала их и не уехала?
– А зачем?
– Ну, не знаю… Начать новую жизнь, устроить ее получше?
– Меня и прежняя жизнь устраивала. Но пришел Фрэнк и все разрушил.
– Так не я же! – восклицает он, весь из себя оскорбленная невинность. – Однако вредить ты начала всей моей организации.
– Ох Марти-Марти… – произносит Мэри Пэт.
– Что – «Марти»?
– Так все ведь из-за тебя. Вся эта гребаная мерзость. Она исходит от тебя и движет тобой.
– Дорогая, я что-то запутался… Что движет мной?
– Страх, – говорит Мэри Пэт.
– Страх?! – Он насмешливо ухает. – И чего это я, по-твоему, боюсь?
– Блин, Марти, это твои личные дела с Богом, но почти наверняка список длинный и печальный.
Снова повисает тишина. С залива доносится еле слышный плеск волн.
– Знаешь, дорогуша, кем я был на войне? – спрашивает Марти.
Сейчас что-то будет, догадывается Мэри Пэт. Уже вот-вот.
– Нет, не знаю.
– Я был стрелком.
– Ну и?..
– А если точнее, – добавляет он, – снайпером.
Хлопок винтовки она слышит только после того, как пуля пробивает ей правое плечо насквозь. Повинуясь инстинкту, который был у нее с самого рождения, Мэри Пэт резко наклоняется, и от следующего выстрела голова Брайана Ши лопается, как переспелый арбуз. Он не издает ни звука. Даже, наверное, не понял, что его убили.
Мэри Пэт успевает заползти в угол склада ровно перед тем, как в нее начинают палить из пистолетов. Еще две пули попадают в тело Брайана: одна пробивает ребра, другая разносит ему правое колено.
– Хватит! – приказывает Марти.
Ларри с Камышом прекращают пальбу, но в ушах у Мэри Пэт продолжает звенеть.
– Знаешь, что это было, дорогуша? – снова кричит Марти.
Она хочет ответить, но не может. Даже дышится с трудом. Внутри все сжалось, будто огромная ледяная рука пытается расплющить ей сердце.
– Это была пуля со стальной оболочкой. Калибр семь шестьдесят два, дульная скорость тысяча двести миль в час. Когда пройдет шок и всплеск адреналина – думаю, с минуты на минуту, – организм поймет, что ранен. Полагаю, сначала будет тяжело дышать. Кровь начнет стынуть. Будет трудно говорить. Думать тоже. Но ты попытайся. Я очень хочу, чтобы ты подумала над своими ошибками – главной из которых было отвергнуть мою щедрость и мой дружеский жест. Поразмысли хорошенько, время есть, – говорит Марти, – потому что добивать тебя я не стану. Нет, я буду сидеть здесь, дышать ночным воздухом и наслаждаться сигаретой, пока ты, гребаная неблагодарная корова, истекаешь кровью.
Горло Мэри Пэт вдруг наполняется жаркой мокротой. Она прокашливается, сплевывает и тут же понимает, что это вовсе не мокрота. Это кровь.
Хреново, конечно, но что поделаешь.
С той минуты, когда Марти вручил ей саквояж с деньгами, она знала, что не остановится, пока все причастные к гибели ее дочери не поплатятся. До Марти она так и не дотянулась, и это обидно, но подобраться к королю непросто. Всегда было непросто.
Но черт побери, какой переполох она устроила среди его свиты…
И теперь он хочет, чтобы она лежала здесь. Истекая кровью. В ожидании крыс.
«Было бы здорово снова повидаться с Дюки, – хотя она понимает, что все равно будет тосковать по Кен-Фену. – Перехватим по баночке пива, посидим, вспомним, как здорово проводили время, когда только поженились».
– Эй, Марти… – произносит она, но голос ее звучит до тревожного слабо.
– Что, дорогуша?
Мэри Пэт поднимается, и помещение вдруг начинает вращаться у нее перед глазами. Ее отбрасывает на стену.
– А с чего ты вообще взял…
Держась рукой за камни, она идет вперед. В легкие будто кто-то залил клея.
«И еще Ноэл. Разве не прекрасно будет снова увидеть Ноэла?»
– Что-что?
– С чего ты вообще взял, – повторяет она, – что мне есть дело до приказов…
Еще несколько шагов по стеночке. Мимо Брайана Ши с вишневым пирогом вместо лица.
– Не слышу тебя! – произносит Марти.
– …до приказов… такого трусливого… ничтожества… вроде тебя?..
«Я иду к тебе, Джулз. Жди, девочка моя, скоро буду».
Мэри Пэт выходит на освещенный луной двор и поднимает пистолет. Даже успевает выстрелить один раз, может, два, а потом по ней открывают ответный огонь.
Федеральное постановление о десегрегации государственных школ Бостона вступает в силу утром 12 сентября 1974 года. Автобусы с чернокожими школьниками направляются в старшую школу Южного Бостона, сопровождаемые полицейским конвоем. Полиция снаряжена для разгона демонстраций. На подъезде к школе вдоль улиц выстроились несколько сотен белых протестующих – и взрослых и детей. Сначала они скандируют «Ниггеры, валите обратно!», потом их крики перерастают в «Ниггеры, сдохните!» и «Не дождетесь, Южка не отпустит!». Кто-то держит плакаты с изображениями обезьян. Один из демонстрантов размахивает веревкой с петлей.
Кирпичи набрали со стройки на Западном Бродвее. Те, кто не успел подсуетиться, обходятся камнями. Однако больше всего шума и урона создают именно кирпичи, летящие в окна автобусов. Дети внутри быстро понимают, что нужно прятаться под сиденьями. Единственный пострадавший – девочка, которой осколок стекла угодил в глаз. Ее госпитализируют, и зрение удается спасти.
В само́й старшей школе Южного Бостона чернокожие ученики видят то, что каждый день видели в своих школах, но не ожидали увидеть здесь: в первый день учебного года на уроках нет ни одного белого ученика.
Узнав об этом, демонстранты принимаются скандировать:
