Охотников напряженно смотрел на нее.
– А разве Полежаева тоже я убил? Ну да, он говорил…
И прежде чем Женя успела что-то сказать, резко стиснул плечо Аделаиды:
– Вставай, хватит придуриваться. Пора!
– А вам когда возвращаться назначено? – с трудом продираясь сквозь подступившую к горлу тошноту, выговорила Женя.
«Я сошла с ума! Что я делаю, ведь он сейчас…»
Ей было страшно, страшно! Хотелось отвернуться, припасть к стенке, зажмуриться…
Да. И так стоять, пока он протащит мимо Аделаиду?
– Возвращаться? – Его взгляд был как удар. – Когда все закончу здесь.
– Что вы делаете, что делаете? – забормотала она, чувствуя, как прыгают губы. – Зачем, ну зачем?.. Ну кто вам разрешил? Палачом быть – это мирское искупление, это клеймо, так всегда было, а вы что делаете с ними… с собой?
– А они со мной – что? – прошептал Охотников, касаясь искореженного лица, – и вдруг вздрогнул, прислушиваясь. Чудилось, он услышал некий призыв: расплывчатый взгляд сделался сосредоточенным. – Время!
Дернул Аделаиду, принуждая встать, но она с истерическим криком упала с кресла. Плед соскользнул, открыв ее ноги. Женя растерянно моргнула. Где тонкие, изысканные колени? Это были тощие голые ноги старухи, покрытые сине-багровыми узлами набухших вен. Какие-то полосатые вязаные гетры. И она вдобавок так странно держала ноги – крепко сжатыми, будто девочка-скромница. Они были словно связанными, вот что первое приходило в голову. И когда Аделаида неловко поползла вперед, упираясь руками и подтягивая туловище, ноги оставались неподвижными и волоклись за нею, словно что-то ненужное, неживое, каменное.
Женя с невольным отвращением отшатнулась, и Аделаида, всхлипывая, протащилась мимо, подталкиваемая легкими брезгливыми пинками.
«Неужели он вот так будет гнать ее до озера?» – мелькнула мысль, однако Охотников очередным тычком направил Аделаиду в боковой коридор, в стороне от входа, и Женю вдруг осенило: ведь он не копирует смерть в точности – он совершает жертвоприношение. Ему подойдет любая вода. Та дверь из коридора наверняка ведет в ванную. Там и сыграет Глюкиада свою последнюю роль. А они с Грушиным будут слушать, как она захлебывается…
…Женя метнулась вперед так внезапно, что ошеломила этим не только Охотникова. Она тоже испытала мгновенный шок от изумления собственным безрассудством – это и ослабило удар сомкнутыми руками, который она обрушила на правое плечо Охотникова, едва тот миновал ее.
Он не упал, только сильно качнулся, выронив от неожиданности пистолет, но в то же время стремительно нагнулся к нему. В то же мгновение Грушин, который тоже намеревался схватить оружие, но понял, что не дотянется, резким пинком отправил пистолет в угол – и тут же опрокинулся навзничь от страшного удара ногой в лицо, захрипел.
Охотников, белый от бешенства, метнулся к Жене, но она успела отскочить и бросилась бежать.
К выходу не прорваться, к окну. Охотников поймал ее за руку, но Грушин перекатился по полу ему под ноги, и убийца распластался на полу.
Женя в один прыжок оказалась возле какой-то лестницы, скатилась по ней – и замерла, ослепленная темнотой.
О господи… Она в каком-то подвале! Как тогда, как тогда, но теперь она не знает, куда бежать, и то, что сошло с рук однажды, второй раз может погубить ее. Она опять загнала себя в ловушку!
Глаза незряче перебегали по стенам. Включить бы свет, осмотреться. Нет, он заметит ее сразу. Если бы у нее был пистолет… Она ясно видит силуэт убийцы, нагнувшегося над лестницей. Сейчас его глаза привыкнут к темноте, и…
Женя зашарила по стене ладонями, ища какую-нибудь нишу, каморку, где можно укрыться, найти палку, хоть что-нибудь, любой предмет, которым можно ударить.
Сверху донеслось какое-то движение, словно человек начал спускаться. Щелкнул передергиваемый ствол, в который посылают пулю. И в этот миг Женя увидела узкую полосу света вдали. Того самого – белесого, мертвенного света, которым была залита лужайка перед домом.
Там выход! Там приоткрыта дверь!
Она ринулась вперед, но тотчас раздался выстрел – пуля свистнула над ухом, еще раз громыхнуло за спиной… и Женя упала, сбитая страшным толчком в спину.
Она рухнула плашмя, задохнувшись от удара, захлебнувшись соленым вкусом во рту. Почти сразу дернулась вскочить – и не смогла: что-то прижимало ее к полу.
Мгновение она лежала без чувств, без мыслей, поглощенная ужасом, и вдруг поняла, что ее сбил с ног человек. Сбил, навалился всей тяжестью, прикрывая от пули. Выстрелов больше не было. Может быть, Охотников решил, что попал? Женя боялась шевельнуться. И вдруг ее пронзил страх. А что, если этот человек убит? Что, если он принял в себя пулю, которая была предназначена ей?
Лежит неподвижно, она не слышит его дыхания.
Женя слегка повернула голову и тотчас ощутила на щеке легкий вздох. И сердце, почудилось, перестало биться, потому что она узнала его – узнала только по одному вздоху.
Олег…
Дрожь сотрясла ее тело, что-то мокрое поползло по щеке. Пальцы Олега коснулись ее губ, призывая к тишине, и Женя ощутила, что они тоже сразу стали влажными от ее слез. Олег чуть шевельнул ладонью, то ли вытирая эти слезы, то ли просто погладил Женю по щеке, и, бесшумно перекатившись на бок, внезапно вскочил и ринулся к лестнице.
Женя какое-то мгновение еще лежала, оглушенная, ошеломленная, как вдруг наверху снова грянул выстрел.
– Олег! – закричала она и, вскочив на ноги, взлетела по лестнице, не думая, что может нарваться на пулю, не видя ступенек.
Споткнулась на последней, опять упала плашмя – и едва не закричала, увидев Грушина, который стоял на коленях посреди холла, держа в левой руке пистолет и целясь в двух сцепившихся людей. Руку его так и водило из стороны в сторону.
«Откуда у него оружие?» – тупо удивилась Женя – и в ту же минуту Олег опрокинулся навзничь от рубящего удара.
Хрипя, согнулся, попытался подняться – снова упал от пинка в живот.
Охотников простер к нему руку и какой-то миг стоял, передергивая пальцами, пока не понял, что в них нет пистолета, что он безоружен.
Быстро нагнулся, выкручивая упавшему руку, пытаясь вырвать пистолет, но Олег бился, не разжимал пальцев и вот, изловчившись, страшно ударил ногой.
Охотников отлетел к стене, его скрючило от боли, казалось, он сейчас упадет. Однако устоял, медленно выпрямился.
Правую сторону его лица перекосила мучительная гримаса. И теперь это была одна сплошная маска – безумия, смерти…
Он ринулся вперед – и Олег выстрелил лежа.
Взревев, Охотников схватился за колено, но чудом устоял. Между пальцев выступила кровь, поплыла по джинсам.
Грушин тоже выстрелил, но пуля прошла мимо.
Охотников отшатнулся от стены и ринулся вперед, тяжело хромая, – к высокому французскому окну. Но, словно бы поняв, что бежит не туда, растерянно оглянулся… Опять мелькнуло это жуткое лицо, сведенное судорогой боли.
Грушин выстрелил еще раз. Пуля прошла у самой головы Охотникова, заставив его так резко отпрянуть, что он потерял равновесие и ступил на простреленную ногу.
Страшно закричал, взмахнул руками, пытаясь хоть за что-то схватиться… И, неуклюже запрокидываясь, начал падать, проламываясь сквозь стекло, обрушивая на себя осколки, вываливаясь в сверкающую, ослепительную ночь.
Олег медленно встал. Сильно провел по лицу ладонью, огляделся растерянно, как внезапно проснувшийся человек. И вдруг, в два прыжка одолев холл, подскочил, хрустя осколками, к разбитому окну, выглянул – и стал молча.
Женя тоже поднялась, едва не вскрикнув, – так болело все тело. Олег обернулся, покачал головой:
– Все. Не ходи сюда. С ним все.
Она сделала шаг, еще… Олег смотрел, как она идет к нему, – стоял неподвижно, потом, словно не выдержав, протянул руки, схватил ее за плечи, молча всмотрелся в лицо…
Послышался стон.
Они оглянулись.
Грушин цеплялся за стену, пытаясь удержаться на ногах.
Олег и Женя бросились к нему, подхватили с двух сторон, посадили.
– Тихо, Димыч, – сказал Олег. – Посиди пока, не дергайся.
– Да ладно, все нормально, – слабо выдохнул Грушин и даже попытался раздернуть губы в улыбке. – Слава богу… Я боялся, что ты не придешь… в смысле, не найдешь.
– Я же говорил, что знаю Солохину гору, – тихо сказал Олег.
– Как же ты пронес оружие мимо того крикливого придурка? – спросил Грушин, и в глазах его мелькнуло что-то вроде ревности.
– А я не шел через ворота, – пожал плечами Олег. – Перескочил через стену – всего-то и делов.
– Как это – перескочил? – почти возмущенно начал Грушин, но тотчас его лицо исказилось от боли, и он зажмурился.
Женя молча смотрела на него, и наконец Грушин не выдержал: ресницы задрожали, гримаса боли сменилась жалобной ухмылкой. Не открывая глаз, он проворчал:
– Ну и что? Ну и что я такого сделал? В конце концов, я просто… после стольких лет… я не хотел…
