– Ну и что? Ну и что я такого сделал? В конце концов, я просто… после стольких лет… я не хотел…
– В чем дело? – настороженно спросил Олег. – Не пойму, он что, не рассказал тебе о нашем плане?
Женя качнула головой.
– Твое счастье, что ты уже ранен, Грушин, – сказала она. – Лежачего не бьют.
– Не бьют, – поспешно согласился тот, совсем уж сползая на пол.
Женя схватила Олега за рукав.
– Я должна, я хочу… Пожалуйста…
Сдавленный крик заставил их обернуться.
В узкой двери, держась за косяк, на коленях стояла Аделаида, глядя на выбитое окно. Глаза ее казались двумя черными пятнами, веснушки резко проступили на помертвелом лице. Платье было мокрым, с распатланных волос текло.
Женю пробрал озноб. Так, значит, Охотников почти успел…
– Где он? – прохрипела Аделаида.
Олег махнул рукой куда-то в сторону.
– Там строили что-то, да? – спросил негромко.
Аделаида смотрела, словно не слыша, потом разомкнула спекшиеся губы:
– Артур хотел… бассейн…
– Ах вот оно что! – задумчиво протянул Олег. – То-то я удивился, что котлован такой глубокий… Он упал вниз головой на бетонные плиты.
Аделаида покачнулась.
Женя шагнула к ней, Олег метнулся к коляске, но Аделаида не упала, а даже выпрямилась.
– В кот-ло-ван? – переспросила высоким, звенящим голосом. – Иван упал… Господи, да что же это? Это рок какой-то! Погибли, погибли все…
И поползла вниз по косяку, бормоча что-то, захлебываясь слезами. Упала, молотя кулаками по полу, запрокидывая голову в мучительных рыданиях, – пытаясь ползти, но не в силах тронуться с места.
«Нет, – обессиленно подумала Женя. – Все-таки кто-то остался в живых. Хотя Корнюшин сошел с ума, Аделаиду парализовало. В какой-то степени они тоже умерли, это правда. Как это говорил Охотников?»
Она отогнала пугающие воспоминания и подошла к Аделаиде. Та сначала рыдала, билась, потом обмякла, как неживая, с закрытыми глазами – только губы тряслись да слезы лились безостановочно.
Женя содрала с нее мокрое, вытерла и кое-как пригладила волосы, надела толстый махровый халат. Олег тем временем осмотрел повязку Грушина, побродил по дому и вернулся с бутылкой коньяка и двумя стаканами.
– Греческий. Давай-ка, Димыч, поправься.
– «Арго» небось или «Александр»? – сварливо пробормотал Грушин. – Ростовского розлива?
– Нет, родной – «Метакса». – Олег налил во второй стакан. – Выпейте, Аделаида Павловна.
Глюкиада кое-как разлепила мокрые ресницы, всхлипывая, начала пить мелкими глоточками.
– А мы с тобой, как водится, из горлышка? – усмехнулся Олег, отхлебнув.
У Жени глаза вдруг заплыли слезами. Она взяла бутылку и поднесла ко рту, ощущая не сладковатую коньячную горечь, а вкус его губ.
– Ох… отошло маленько, – послышался облегченный вздох Грушина.
Лицо Аделаиды тоже порозовело. Она больше не плакала – только тихо-тихо всхлипывала, сидя в инвалидном кресле, завернутая в плед чуть ли не с головой.
Грушину тем временем полегчало настолько, что он смог подняться с пола и переползти на диван. Взял трубку сотового телефона, валявшуюся на столе, позвонил Артуру, потом в милицию: какой-то неизвестный человек напал на хозяйку дачи, друзьям, пришедшим ее навестить, тоже досталось, нападавший погиб, есть раненые.
– Вы согласны с такой версией, Аделаида Павловна? – спросил осторожно.
Глюкиада молча кивнула.
– Да, это самое лучшее, – сказал Олег. – Откуда у него оружие взялось, интересно знать? Хотя… Неборсина-то он из чего-то застрелил!
– А мне интересно знать, почему здесь все оказались с оружием? – обиженно пробурчал Грушин. – Один я, как законопослушный дурак…
– Наверное, он вряд ли стучался в дверь, – предположил Олег. – Тоже небось форсировал стену – мужик-то крепкий. Да… не повезло ему с этим котлованом… вполне мог бы уйти.
Женя шагнула к разбитому окну.
Двор по-прежнему был освещен, и один из прожекторов оказался направленным прямо в котлован.
Охотников там и лежал – скорчившись, одна рука прикрывала голову, другая была бессильно откинута. Поджатые ноги, острый угол плеча…
Мгновенно вспыхнуло воспоминание: на даче Корнюшина они с Олегом смотрят на неизвестного, скорчившегося в углу. И, словно изображение наложилось на изображение, она вдруг отчетливо увидела другого человека, лежащего на полу, прикрывая голову рукой…
Другого? Нет!
Так вот оно что…
Отпрянула от окна:
– Он был здесь не один! Он сказал, что его кто-то ждет!
– Может, врал? – неуверенно подал голос Грушин.
– Нет, – встрепенулся Олег, напряженно всматриваясь в лицо Жени. – Я вспомнил… когда шел сюда через лес, видел у дороги машину. Что-то серебристое мелькнуло. Но я был уверен, что, кроме вас, здесь никого нет! Получается, Эмма связалась с ним немедленно?
Гудок, другой, третий… шестой… Эмма молча смотрит на телефон, потом берет трубку – и снова опускает на рычаг…
– Эмма ничего ему не сообщала, – уверенно сказала Женя. – В том-то и дело! С нее вполне хватило той истории – со мной. Больше он от нее ничего не узнал. Я же говорю, был другой человек, которому Аделаида фактически сама сказала, где находится… сказала сегодня утром! Охотников узнал об этом, может быть, даже раньше, чем мы.
Олег и Грушин молча смотрели на нее. Грушин тихо охнул.
– Ты думаешь… – пробормотал Олег и резко повернулся: – Аделаида Павловна, кому и зачем вы звонили сегодня утром?
Аделаида не ответила, не шелохнулась. Да и всхлипывания давно утихли.
– Кажется, уснула, – шепнула Женя. – Но это неважно.
– Думаешь, он еще ждет? – прищурился Олег.
– Наверняка. Хотя, может быть, перестрелка спугнула. Ты помнишь, где видел машину?
– Конечно. Только в лесу сейчас темно.
– Может, найдется какой-нибудь фонарь? – Женя пошла к лестнице, ведущей в подвал.
– Я с вами! – вскинулся было Грушин, но тотчас схватился за плечо и сел, резко побледнев.
– Ради бога, Димыч! – сердито сказал Олег, и Грушин слабо замолотил кулаком по дивану:
– Черт, черт, будь он проклят, придурок окаянный!
– «Имя окаянного осталось в летописях неразлучно с именем сего несчастного князя, ибо злодейство есть несчастие», – пробормотал Олег.
– Что это? – изумленно взглянула Женя.
– Карамзин. «История государства Российского». Сказано о Святополке Окаянном, однако… Постой, я знаю, где фонарь. Возле той двери в подвале, через которую я вошел. Димыч, держись тут, мы скоро вернемся.
Уходящих гостей тут не задерживали. Более того, когда Олег грохнул кулаком по сейфу, куда канул пистолет шефа «Агаты Кристи» (тот, сколько ни напрягал головушку, не смог вспомнить, какой код набрал, а оружие Охотникова они оставили – на случай появления милиции), – дверца открылась сама собой. Так что у Жени теперь тоже был пистолет.
Олег сказал, что дорога лежит восточнее, и они побежали через редковатый, чахлый подлесок.
– Да, это вам не тайга, – бормотнул было Олег, но тотчас же чуть не упал, споткнувшись о трухлявое бревно, и впредь помалкивал, пока тьма чуть-чуть не расступилась, вспугнутая быстрым промельком света.
Похоже, вспыхнули и погасли фары.
Олег шепотом приказал Жене держаться за его спиной, а когда она не послушалась, схватил за руку и дернул назад. И все-таки она порывалась обогнать его – главным образом потому, что, удерживая, Олег не отпускал ее руку.
Сумятица страшная царила в голове, обрывки мыслей мешались… в основном упреки и опасения. Упреки она адресовала себе. Почему не вспомнила того человека раньше?! Что теперь будет у них с Олегом… О чем еще умолчал сегодня Грушин – черт его знает почему, то ли значения не придал, то ли и впрямь из-за старой обиды на Женю… Вот бог его и наказал, но не наказал ли он заодно и ее?
Она гнала от себя эти мысли, потому что думать сейчас надо было совершенно о другом, но ничего не могла поделать с глупой головой и глупым сердцем.
Благополучно одолев какую-то канаву, выбрались наконец на дорогу – и тотчас замерли, залитые слепящим светом: человек, сидевший за рулем, включил фары.
Сейчас можно было ждать чего угодно: выстрела, внезапного рывка машины вперед, на них, – или, наоборот, панического бегства.
Но он не сделал ни того ни другого: опять погасил свет и остался сидеть в кабине. Затаился и ждал – осторожно… трусливо? А ведь он, в сущности, всегда был трусом, этот человек, который уничтожал своих врагов, используя чужое безумие…
Женя поняла это внезапно – и страх сразу отошел. В ее голосе звучало лишь усталое презрение, когда, стукнув стволом в стекло, она сказала:
– Выходите, Сергей Владимирович. Побеседуем на свежем воздухе.
* * *
«Во многой мудрости многая печаль, и умножающий знание печаль умножает…»
О, как бы я хотел не знать того, что знаю, и не ведать того, что ведаю! Зачем я оглянулся, зачем не удержался от соблазна, зачем обогатился этим знанием, которое подобно каиновой печати… однако в отличие от нее прожигает не только лоб, но и сердце?»
