— Ты видишь, Танечка, во что может превратиться дом, если в нём нет женщины?
Таня посмотрела на стол и сделала попытку улыбнуться.
— Вы, как хотите, мужчины, но мы вынуждены внести коррективы. Таня, пошли на кухню, а то они нас отравят чем-нибудь.
Женщины ушли, а мужчины, разбившись попарно, стали обсуждать свои проблемы. Дам они не торопили, так как случай выразить свою мысль, не стесняясь в выражениях, выдаётся не часто. Что касается дам, то они тоже не торопились. Устроившись на кухне, они, промокая платочком слёзы, говорили о своём — о женском.
— … У каждого свой крест, — вздыхала Маша, — мой-то всю жизнь в тюрьме сидел, хотя никогда ни у кого ничего не украл. Судьба такая тут уж ничего не поделаешь. А на маму свою не обижайся. Это она от того, что тебя любит.
— Как же она меня любит, если из дома выгнала?
— Поверь мне, девочка, материнская любовь — слепа. Пройдёт время и всё встанет на свои места.
— А вы с дядей Кузьмой воевали вместе? — вдруг изменила тему разговора Таня.
— Ой, это очень интересная история!
Маша поняла, что ей удалось отвлечь Таню от мрачных мыслей, и готова была болтать с ней хоть целый час.
— …Дядя Кузьма во время войны служил в НКВД, а дядя Коля тогда под стражей был. Он совершил побег, а НКВДшникам дали приказ найти его и уничтожить. Так началось их знакомство.
— Странно, — удивилась Таня, — офицер НКВД и беглый заключённый разговаривают и понимают друг друга, а у нас с матерью разные языки.
— Хочешь, я тебе притчу расскажу, про вавилонскую башню? Тебе тогда всё понятно будет.
— Хочу, — ответила Таня и приготовилась слушать.
Старые фронтовые друзья Кузьма и Николай совсем не замечали долгого отсутствия женщин. Они удобно устроились на диване и смотрели на сыновей, которые расположились возле окна и что-то бурно обсуждали.
— Твой-то так бабылём и ходит? — спросил Николай.
— Была у него одна девушка, но её родители, как узнали, что избранник её дочери мент, тут же положили конец их роману.
— Что ж по их мнению милиционер не может быть хорошим человеком?
— А им вовсе не нужен хороший человек, им ярлык нужен поярче, ну чтобы быть хоть немного, но выше остальных.
— Только не быть, а казаться, — поправил Николай.
У окна тему взаимоотношения мужчин и женщин не затрагивали. Для Николая она была болезненной, а Александр не хотел сыпать соль на рану своему товарищу.
— Я слышал, вы с отцом хорошо устроились? — спросил Николай.
— Слава богу, не жалуемся!
— Сейчас многие работу потеряли. В нашей конторе скоро работать будет некому.
— Штаты сокращают?
— Ничего не сокращают, просто денег не платят. Сам посуди, что такое три тысячи рублей для молодого мужчины?
— Да, сильно не разгуляешься! У нас в ЧОПе много ваших работает.
— А у нас много таких, по кому тюрьма плачет. Воры и взяточники.
Николай посмотрел в окно и на минуту задумался.
— Всё перевернулось в нашем мире с ног на голову, — снова продолжил он. — Бандиты идут работать в милицию, а милиционеры становятся бандитами.
Николай понял, что ляпнул бестактность и замолчал.
— Да ладно, я не обижаюсь, — успокоил его Александр. — Всё правильно. Ты думаешь я не понимаю где работаю? Но если честно, то как людям жить, если законы, которые принимают эти… — Саша замолчал, подбирая нужное слово.
— Козлы, — помог ему Николай.
— Точно — козлы! Вот я и говорю, как людям жить, если эти козлы таких законов напринимали, что остаётся только удавиться.
— Слушай, у меня на работе недавно такой случай произошёл, что я до сих пор успокоиться не могу.
Александр сел на подоконник и стал внимательно слушать товарища.
Николай во всех деталях рассказывал о только что закрытом уголовном деле. Более того, для остроты восприятия отдельные моменты он не только выделил, но и слегка приукрасил.
— … человек, который нанёс такой удар, обязательно должен был сломать себе руку.
— Ну, уж сразу и сломать!
— Не веришь? Ты же этого бандюги не видел!
— А ты этого парня видел?
— Что правда, то правда, — пошёл на компромисс Николай. — Во всяком случае кожу на руке он содрать должен.
— На счёт кожи я с тобой согласен.
— Я собственно не про кожу. Понимаешь, в этом деле точку поставили не правоохранительные органы, а бандиты. Как только насильника выписали из тюремной больницы и поместили в камеру, его убили свои же.
— Получается ты получил очередного глухаря?
— Нет, глухаря не было. Всё списали на этого Батона, а дело закрыли в связи со смертью и того и другого.
— А если бы ты поймал того парня?
— Саня, это ведь только предположение, что там был ещё какой-то парень.
— Предположим, что твоё предположение оправдалось, и ты взял этого парня, что тогда?
— А вот тогда мы и подходим к самому главному: если бы я нашёл парня, то ему ни за что не доказать свою невиновность. Если нет женщины, то бандиты превращаются в жертву, а герой в бандита. Всё перевёрнуто с ног на голову. Вот и выходит, что наши законы служат бандитам, а бандитские законы служат людям. Как тебе такой разворот? В тюрьме-то его судили, вынесли приговор и исполнили.
— А вдруг они ошиблись?
— Там не ошибаются.
— А всё-таки если бы ты взял того парня?
— Что ты пристал ко мне? Слава богу, что не взял.
— Даже представить эту ситуацию боишься?
— Если честно, то боюсь. Боюсь потому, что я больше верю в бандитские законы, чем в государственные.
Николай замолчал. Дрожащими от волнения руками он вытащил сигарету и закурил. Комната наполнилась противным едким запахом.
— Коля, ты фильтром прикурил.
Николай зло затушил сигарету.
— Я просто подумал, а вдруг на месте этого парня оказался бы ты?
— Что бы ты тогда сделал?
— Ушёл бы из милиции.
— Значит, из-за меня ушёл бы? А из-за другого?
— И из-за другого тоже бы ушёл. — Попросился бы к тебе в ЧОП.
Саша печально ухмыльнулся.
— Не беспокойся, у нас тоже говна наешься вдоволь.
Александр расстегнул рукав рубашки и показал шрам.
— Видишь, как эта сволочь располосовала меня, прежде чем на свой собственный нож напороться.
Саша сжал свою правую кисть в кулак и показал его Николаю.
— А это я об морду вашего Батона кожу ободрал. Что же касается изнасилования, то его не было. Не успели — я мимо проходил. Девушку, правда избили прилично — две недели лечилась.
— Ты её знаешь?
— Ты тоже. Это Таня.
Кузьма с Николаем любовались своими сыновьями. Вот Саша засучил рукав, сжал кулак и поднёс его к самому носу Николая. Отцы забеспокоились было, но дети подошли к столу налили водки и выпили.
— Давай и мы опрокинем, — предложил Кузьма.
Дверь комнаты открылась, и в неё вошли Маша с Таней.
Глава 22
Хоть и далеко расположена Москва, а добраться до неё можно очень быстро. Сел на самолёт — и ты уже в ней. Домодедово, Внуково, Шереметьево — выбирай, что хочешь. Правда цены на билет кусаются, но так и в столицу не каждый день едешь, можно, как говориться, и раскошелиться. Однако, железнодорожный транспорт в накладе тоже не остаётся. На билеты такой спрос, что заранее бронировать приходится. И дело вовсе не в цене. Дело в том, что попадая в купе, человек как бы выпадает из реальности и погружается в мир воспоминаний. Ни начальники, ни подчинённые, ни домочадцы не способны достать пассажира, который под стук колёс отправился в долгое путешествие. Даже соседи по купе, люди совершенно посторонние, — не утомляют, потому, как попутчик нужен им только для того, чтобы болтовнёй с ним убить время. Однако не все попутчики разговорчивые. Есть такие, которые попадая в купе, открывают свой чемодан и начинают есть. Глядя на них, чувствуешь, что находишься в цирке, где фокусник вытягивает из рукава ленту, которой нет конца. Так и они — начинают есть, когда поезд отходит и заканчивают, когда все готовятся к выходу на конечной станции. С такими не поговоришь. Но такие и с разговорами не лезут. Отвернёшься к стеклу, прислушаешься, а в ушах только тук, да тук. Тук — и год пролетел, тук и второй, тук и перед глазами стоят родители молодые и красивые. Тук, и вчерашний студент, держит диплом института. Тук, и он с молодой женой из крупного и цивилизованного города — из Кемерово, уезжает по распределению в никому не известный посёлок Уренгой. Тук и он уже на кладбище хоронит отца. Кругом венки ленты, а на лентах надписи, которые приводят в шок всё школьное начальство. Человек проработал в школе, казалось, всю жизнь, а настоящей его жизни никто, выходит, и не знал. Не знали, что он царский офицер, не знали, что барон, не знали, что он советский полковник, даже его фамилии и то не знали. Тогда Игорь впервые обратил внимание на мать. Он вдруг увидел, что она осунулась и превратилась в старушку. Оставлять её одну в городе он не мог и поэтому, согласовав всё с начальством по телефону, вернулся на свою газовую станцию вместе с мамой. Тогда время не шло, а летело. Всё кругом бурлило и трещало. Всё, что казалось привычным и вечным рушилось, а новое никому не известное наоборот воцарялось. Слово "приватизация", значения которого никто раньше не знал, теперь стало повседневным. Это слово звучало повсюду и, хотя люди не очень-то понимали, что оно означает, верили ему, наивно полагая, что оно является панацеей от всех бед, и что стоит только приватизировать предприятие, как тот рай, который раньше называли коммунизмом, наступит незамедлительно. И хотя людям казалось, что именно они решают кому и в какой доле должен достаться кусок общего пирога, где-то в далёкой Москве этот пирог давно был разделен между "своими". Почему никому не известный начальник участка оказался в их числе — непонятно. Толи кроме него к моменту делёжки не осталось больше членов КПСС, а толи по чьей-то ошибке, но Игорь стал именно тем, кто с полным основанием мог сказать: "Наш дом — Газпром".
