В руке одного из парней блеснул нож.
— Ты что... Ты как... — нарочито испуганно сказал Сергей, — перо-то зачем... Деньги отдам... Бачата берите... А прохоря? Холодно же, ребята...
— Мы тебе дадим перековаться, — в голосе Кочана послышалось торжество, — там старые валенки стоят, не замерзнешь.
Белов сунул руку в карман, словно собирался достать деньги, коснулся пистолета, снял предохранитель.
— На, бери, — сказал он и, выдернув пистолет, ногой ударил Кочана в живот. Перепрыгнул через упавшего и, повернувшись, скомандовал:
— Брось нож! Руки вверх!
На полу корчился от боли Кочан, двое других прилипли к стене с поднятыми руками, с ужасом глядя на пистолет в руке Белова.
Хлопнула дверь, вспыхнули карманные фонари.
— Ну, сопляки, — сказал вошедший Кузин, — на грабеж пошли. Ну-ка, посвети, — попросил он одного из оперативников. — Компания известная. Лешка Шведов и Колька Бодуев. Берите их, ребята, в отделении поговорим.
— Мне пойти с тобой, Игорь? — спросил Самохин.
Муравьев еще не успел ответить, как вмешался шофер Быков.
— Конечно, вместе.
Они вылезли из машины. Самохин зажег карманный фонарь. Синеватый луч заискрился на сугробах, мазнул по тропинке на снегу и уперся в дверь с тремя эмалевыми табличками.
— На первом этаже две квартиры, на втором одна, — сказал Самохин.
— Ты, Петрович, — Муравьев наклонился к окошку «эмки», — смотри, может, кто-нибудь из окна сиганет.
Быков вылез из машины, расстегнул полушубок, достал из кобуры наган, сунул его в карман.
— Иди, не впервой.
На Быкова можно было положиться.
Они вошли в темный подъезд. Светя фонарем, поднялись по деревянной скрипучей лестнице. На дверях квартиры висела табличка.
— Пименовым — два звонка, — прочитал Игорь вслух и дважды повернул звонок.
— Кто там? — спросил за дверями женский голос.
— Из ЖАКТа, — сказал Игорь, — откройте, пожалуйста.
Дверь распахнулась. На пороге стояла молоденькая девушка в халате, волосы ее были накручены на папильотки, и поэтому голова напоминала репей.
— Ой, — вскрикнула она и попыталась закрыть дверь.
Но Игорь подставил ногу и надавил плечом.
— Спокойнее, гражданка Пименова, мы из милиции.
Муравьев достал удостоверение.
— Ко мне?
— Именно.
Прошли по длинному, пахнущему прогорклым жиром коридору, мимо сундуков и старых чемоданов, мимо корыт и велосипеда без колес, висящего на стене.
Девушка толкнула дверь в комнату, совсем маленькую, метров двенадцать. В ней еле разместились две кровати, платяной шкаф и стол. Пол у окна был обшит жестью, на нем стояла печка, сделанная из оцинкованного бака. Венчал все это желтоватый абажур с кистями, низко висящий над круглым, покрытым вязаной скатертью столом.
— Садитесь, — сказала Лена.
Игорь оглядел комнату. Патефон на тумбочке, стопка пластинок, на стене фотографии Любови Орловой, Павла Кадочникова, Марка Бернеса и еще одна. Молодой мужчина с бачками и тонкими усиками нагловато смотрел на них большими миндалевидными глазами.
— Милая Леночка, — начал Игорь, — я был в типографии, и там нам дали ваш адрес.
— А зачем? — Хозяйка выдергивала из головы бумажные закрутки.
— Леночка, — Игорь достал из кармана шрифт, — кому вы его давали?
— Но ведь ничего страшного не случилось? — спросила девушка. — Правда?
— Как сказать. Вы мне ответьте на вопрос.
— У меня есть друг, ну жених, если вы хотите. Он артист в Москонцерте.
— Это он? — Муравьев показал на фотографию.
— Да. Ему шрифт нужен для нового спектакля.
— Вы любите театр?
— Обожаю.
— Хотите стать актрисой?
— Очень. Весной Олег устроит меня в театральную школу, он говорит, что у меня талант.
— Охотно верю ему, — усмехнулся Муравьев.
Девушка была прелестная. Синеглазая, с золотыми волосами, даже тусклый свет не мог затушевать красок молодости.
— А как фамилия Олега?
— Гостев.
— Вы бывали у него дома?
— Нет. Он приходит ко мне.
— А где он живет?
— Не знаю. Я у него паспорт не спрашивала. Я же женщина, товарищ милиционер, а не комендантский патруль.
— Вы говорите, он ваш жених, и вдруг ничего о нем не знаете?
— Товарищ милиционер, — Лена улыбнулась, — он же не хулиган и не жулик. Почему он вас заинтересовал?
— Допустим, что так. Но шрифт, который вы ему передали, найден у человека, совершившего убийство.
Лена начала медленно бледнеть, отчего глаза ее, казалось, стали еще больше.
— Не может быть!
— К сожалению, это так. Мы ни в чем не обвиняем вашего друга. Но, сами понимаете, время военное.
— Но я...
— Как нам его найти, Лена? — твердо спросил Игорь.
— Он мне сказал, что разошелся с женой, актрисой. Истеричкой и дурой, но вынужден пока жить с ней в одной квартире. Он мне оставил телефон своего друга.
— Номер?
— Ж-2-45-48. Соломон Ильич.
— Леночка, когда вы договорились встретиться с ним?
— Он просил еще несколько литер, я обещала позвонить.
— Вы поедете с нами.
— Вы меня арестовали? — В голосе девушки послышался ужас.
— Нет, пока пригласили в милицию.
— А как же работа?
— Вас подменят. Мы, если вы не возражаете, захватим с собой фотографию вашего жениха.
Кочан сидел посреди комнаты, мрачной и длинной, как пенал. На покрытой засаленным тряпьем кровати лежала стонущая старуха.
— Ой, нет совести у вас, — подвывала она, — обижаете сироту...
Оперативники обыскивали комнату, в углу застыли понятые: дворничиха и сосед из квартиры напротив. Он пришел прямо с улицы, и снег на валенках начал подтаивать, растекаясь по полу маленькими лужами.
— Сироту не жалеете, — стонала старуха, — я немощная... Матка его на трудфронте... Папка от немецкой пули погиб...
— Ты молчи лучше, Севостьянова. Молчи, — устало оборвал ее Кузин, — мамка его за спекуляцию сидит... А сынок твой, Витя Севостьянов, в сорок первом погиб в Зоологическом переулке, когда на третий этаж в пустую квартиру лез... Знатного ты домушника вырастила, Севостьянова.
— Тебе бы оговорить старуху немощную...
Белов смотрел на Толика Севостьянова. Перед ним сидел не Кочан, а обыкновенный мальчишка, шмыгающий носом, нервно облизывающий губы. Руки у него были покрыты цыпками, как у пацанов, играющих в снежки.
Сергей глядел на него и думал о том, сколько таких Толиков Севостьяновых выбросила на улицы война. И как долго придется ему и его товарищам переделывать этих пацанов, рано узнавших вкус табака и водки, полюбивших легкие, лихие деньги.
— Слышь, Толик, — сказал Кузин, — где товар?
— Нету у меня ничего, — буркнул Кочан, — нету как есть.
— Вы на чердак сходите, — сказал мужчина-понятой, — он туда что-то часто лазает.
— Сука, — выдавил Толик.
— Ты меня не сучи, сопляк, и глазами не зыркай, я всю жизнь у станка, а ты, как и твой папаша распрекрасный, на краденое живешь.
— Сам покажешь? — спросил Кузин.
— Ищи, начальник, тебе казна за это платит.
— Дурак ты, Толик, — беззлобно ответил Кузин. — В блатного играешь. Фасон давишь. Вспомнишь еще мои разговоры когда-нибудь. Никакой ты не блатной, а так — пена.
Минут через десять оперативники принесли в комнату несколько бумажных упаковок папирос, ящик водки и пол-ящика шоколада.
— Да у него целый гастроном, — ахнула завистливо дворничиха.
Милиционер, писавший протокол обыска, начал пересчитывать бутылки, пачки папирос, шоколад. Книжки со стихами нашли за иконой, их было пять штук.
— Где деньги, Севостьянов?
Парень молчал, глядя куда-то поверх головы Белова.
— Так, гражданка Севостьянова, — сказал Кузин, — вставайте.
— Зачем? — спросила внезапно старуха хрипло и резко.
И Белову показалось, что говорит кто-то вновь пришедший, так непохожи были голос и интонация на скорбный старушечий плач.
— Кровать обыщем.
— Я хворая, нет у вас такого права.
— Есть, Севостьянова, есть. — Кузин подошел к кровати.
— Я встать не могу.
— Ты мне лапшу на уши не вешай, Севостьянова, хворая. А кто вчера водкой торговал, не ты? — В голосе Кузина зазвенели резкие нотки.
— Вчера не сегодня, начальник.
— Не встанешь — поднимем.
Старуха вылезла из-под одеяла и, на удивление Белова, оказалась в стеганых ватных брюках и толстом свитере.
— Бери, гад. — Она плюнула и отошла в угол.
— Так-то оно лучше.
Кузин подошел к кровати, скинул одеяло, поднял второе, лежащее на матрасе. Под ним были деньги.
— Ты что, Севостьянова, думаешь, это все? Сейчас мы выйдем, а наши девушки тебя обыщут. Не зря ты ватные штаны натянула. Пошли, Белов.
