– Рубец?
Она пристально посмотрела на Томми и сощурилась:
– Ему еще расти и расти, так что это не будет его сильно обезображивать. Может быть, останется ямочка. Очень небольшой келоид, – он еще слишком мал.
– А Джозефина?
Лайза вздохнула:
– Пуля попала в левую коленную чашечку. Это непоправимо. Ей потребуется несколько операций и реабилитация. Это займет год, не меньше.
Лайза пошла взглянуть на Салли, которая спала на диване в кабинете. К этому времени я уже знал, что их доставили на автомобиле «скорой помощи» всех вместе – Джозефину, Томми и Салли; Джозефина, от боли впавшая в истерическое неистовство, настаивала на том, чтобы ее не разлучали с детьми. Лайза сумела приехать с работы самое большее через час после выстрелов и обнаружила, – как она сообщила мне, едва только я появился в больнице, – что дети были странно спокойными. Увидев ее, они разразились рыданиями от пережитого ужаса и вцепились в нее, особенно Салли, которая хоть и не была ранена, но испытала ужасное потрясение, увидев истекавших кровью Томми и Джозефину.
– Я сделала все возможное для Джозефины, – сказала Лайза.
– Заплатила за все?
– Да.
– И за отдельную палату?
– Я устроила для нее лучшую палату в больнице и докторов.
– Можно мне к ней?
– Ей недавно сделали успокаивающий укол, но я думаю, что можно. – Голос моей жены звучал холодно и отчужденно. Она казалась бесконечно далекой от меня.
– Успокаивающий укол?
– Она перенесла травму, и к тому же применение успокоительных препаратов – это один из способов снятия боли. Страх и тревога усиливают боль.
– А пистолет-то был чей?
– Того бандита.
– А Джозефина стреляла из своего пистолета?
– В полиции думают, что да. Речь у нее была абсолютно бессвязная, ничего нельзя было понять. Теперь ей будет лучше.
Лайза вздохнула:
– Мне не удалось с ней толком поговорить. Они трудились над ее коленом.
– Она все-таки сохранила пистолет.
– Да, – сказала Лайза. – Мне кажется, я перестала понимать, что происходит.
Мы были там одни, моя жена и я. И еще что-то такое, о чем она молчала.
– Они хотят забрать эту кроватку.
– Ту, в которой спал Томми?
– Да. – Лайза посмотрела мне прямо в глаза.
– Господи, ведь его только что ранили в руку, – вырвалось у меня.
– Рана поверхностная, не слишком серьезная. Ее продезинфицировали, наложили швы и перевязали. Ему дадут небольшую дозу антибиотика, и все будет в порядке. – Голос Лайзы звучал сухо, словно ее ничуть не трогала моя тревога о Томми.
– Я не совсем понимаю твое отношение, точнее, твой тон.
– Полагаю, тебе известно, кто это был.
– Я догадываюсь.
Она испытующе разглядывала меня. Сейчас она была только матерью своих детей, но не моей женой.
– Ведь этим дело не кончится, верно?
– Скорее всего.
– Я не могу допустить, Портер, чтобы дети стали частью этой игры.
– Ясное дело.
Томми зашевелился во сне, и она поправила ему одеяло.
– Последнее время ты вел себя так, словно у тебя крупные неприятности.
– Так и есть.
– А что прикажешь мне думать, если ты постоянно в отлучке, весь какой-то издерганный и выдумываешь небылицы, что на тебя якобы кто-то напал. Ты что, считаешь меня совсем дурой?
– Ничуть.
– Должно быть, у тебя сложилось обо мне неправильное представление.
– Вовсе нет.
– Ну тогда о себе самом.
– Пожалуй.
Она внимательно посмотрела на меня:
– Пожалуй – это ответ труса.
Я промолчал.
– Ты можешь поручиться, что этот человек больше никогда не явится снова?
– Нет.
– Ты, кажется, всерьез обозлил кого-то, Портер.
– Не совсем так.
Ее лицо казалось затвердевшим от внутренней горечи.
– Ну, что же, надеюсь, по крайней мере, у тебя для этого были основательные причины.
– И это не совсем так.
Мы были там одни, моя жена и я, она – в своем симпатичном платье и удобных туфлях.
– Я собираюсь отвезти детей к маме, – объявила она. – Сегодня же вечером. Билеты куплю в аэропорту. Я заказала машину, которая будет здесь минут, наверно, через десять.
Ее мать жила на холмах в пригороде Сан-Франциско и делала скворечники из сосновых дощечек и номерные знаки в стиле старой Калифорнии.
– А как же твоя практика? – спросил я.
– С этим дело обстоит из рук вон скверно, Портер, масса пациентов ожидает операции. К счастью, это можно перенести на следующую неделю. – Ее обескураживала мысль, что она может их подвести. – Что касается оказания помощи по вызовам, то хотя я этим и занималась, но мне это не нравится. Я понимаю, что такой внезапный отъезд рисует меня не с лучшей стороны. И в больнице тоже все об этом узнают. Но это мои дети.
– Да.
– Я многое хотела тебе сказать, но во мне все кипит, и я очень расстроена из-за Томми. – Она свирепо взглянула на меня и шумно выдохнула. – Черт побери, Портер, это действительно мерзко, просто хуже некуда!
– Да.
Потом она ушла, держа Томми на руках, а медсестра несла за ней Салли. Я поцеловал обоих детей на прощание и порадовался тому, что они спали и мне не пришлось объяснить им, почему я не еду с ними. Я мог пойти за Лайзой и попытаться все ей объяснить, но я этого не сделал.
Поднявшись наверх, я просунул голову в палату Джозефины, ожидая увидеть рядом с ней всю ее семью.
– Джозефина?
Она лежала на боку, глядя на экран, закрепленный на большой стойке для теле– и видеоаппаратуры. На нем было меню услуг, предлагаемых больницей. Рядом с экраном располагался перечень дополнительных фильмов на случай, если бы она захотела их посмотреть.
– О Портер! – Она повернулась ко мне, и я увидел слезы в ее глазах. – Вы знаете, я была с Томми и Салли, я только начала готовить лапшу и тут услыхала звонок от ворот, и, знаете, я подумала, может, это Портер рано вернулся домой, что-то в этом роде, а потом подняла глаза и увидела этого человека в окне…
Человек Хоббса, без сомнения, знал, как взломать замок.
– Как он выглядел?
– Это был белый мужчина, может, ох, я бы сказала, ну, может, лет пятидесяти, в тяжелом пальто, и я подумала, о нет, это неправильно, это не хорошо, ведь никто ничего не говорил мне о том, что какой-то человек должен зайти в дом, вы понимаете, а потом он улыбнулся и постучал в дверь, и я спросила через стекло: «Кто вы такой?» А он не ответил мне ничего, и тогда я сказала: «Уходите отсюда, а то я позову полицию». А потом он выбил дверь ногой, прямо вот так. Дети видели все это. И Салли, она очень испугалась. Потом мужчина вошел в кухню, и я подумала: о нет, это не правильно, это нехороший человек, вы понимаете, и он спросил: «Где кабинет Портера?» – а я сказала, что это не его дело, а он мне: «Показывай, где кабинет, или я кого-нибудь прибью», – вы понимаете. Тогда я показала ему кабинет, понимаете, потому что подумала, что…
– Нет, нет, вы все сделали как надо, – сказал я. – Все правильно.
– И тогда он начал безобразничать в кабинете, просто разбрасывал разные вещи, а я стала хватать детей, чтобы убежать с ними, а он и говорит: «Нет, вы все идите сюда». И тогда я попыталась поймать Томми, вы понимаете, чтобы я смогла убежать. Но он вышел из кабинета, а в руке у него был пистолет, и он сказал: «Все идите в кабинет», – ну я взяла свою сумку и детей и пошла туда, а он там все вытаскивал ваши бумаги, открывал ящики, бросал бумаги куда попало и все повторял: «Где же это, где же это?» Тогда я сказала: «Мистер, я не знаю, чего вы хотите», – а потом он сказал, что собирается забрать одного из детей с собой, и тогда… ох… я… – Джозефина прижала руки к горлу и, опустив глаза, заморгала. – Я прямо… я знаю, вы велели мне больше никогда не приносить на работу пистолет, но…
– Давайте сейчас не будем об этом, Джозефина, – сказал я.
– Я прямо ему сказала: «Нет, вы не можете этого сделать, мистер, вы не можете забрать этих детей». И тогда я вынула свой пистолет и направила его на этого человека, я просто хотела его напугать. А он закричал и начал обзывать меня разными словами… ну, вы ведь знаете, как они ведут себя, когда становятся бешеными, как он… а потом он выстрелил, и как раз тогда он и попал в Томми и в меня, и мы оба закричали, понимаете, и я упала на пол вместе с Томми… и тогда я выстрелила, и, думаю, что я, может быть, в него попала, и я опять выстрелила и на этот раз промахнулась, а попала в стену, и он побежал из дома на улицу, через кухню, он выбежал прямо во двор, и, знаете, там он упал один раз, а потом встал и пошел, но я не пошла за ним. Я осталась с детьми. Они были так перепуганы, и я стала и утешать их, и целовать, ну, знаете, и делать все, что надо.
Из больницы я направился прямиком в редакцию газеты, купив по дороге пару литровых бутылок кока-колы. Я выпью их и смогу не спать всю ночь, что, собственно, и требовалось. Хэл Фицджеральд оставил на моем автоответчике два сообщения, выдававших его личное беспокойство. Но сейчас я не мог думать о нем. Охранник открыл по моей просьбе помещение информационной службы газеты. Миссис Вуд уже ушла, но я вполне ориентировался в ее владениях. Кэмпбелл. Мне было необходимо узнать, где находится Кэмпбелл. Как же его зовут? Я никак не мог вспомнить его имя. Выстрой передо мной десять тысяч человек, и я тотчас же его опознаю, но имя его я вспомнить не мог, хоть убей. Я мог бы поискать фамилию «Кэмпбелл» в телефонном справочнике на компакт-диске, между прочим, очень полном, его предоставила одна частная компания и обновляет его каждые три месяца, но тогда я получил бы целый ворох имен. Вместо этого я занялся поиском Кэмпбелла и Хоббса через «Нексис».[15] Недавняя публикация в «Нью-Йорк тайме» могла бы помочь выяснить имя Кэмпбелла. Ничего. Возможно, Кэмпбелла продвинули по службе, пока он работал в Нью-Йорке; редакционная служба связи с общественностью срочно выпустила бы официальное сообщение. А если попробовать «Кэмпбелл» и «Лондон»? «Кэмпбелл» и «Англия»? Вот оно, пожалуйста, крошечная заметка: «Уолтер Кэмпбелл назначен с повышением на пост исполнительного вице-президента… Уроженец Лондона, Кэмпбелл возглавит…»
