думать хоть о чем-то кроме музыки и Грейс. И снова улыбнулся, безмятежно и блаженно.
— А у своры Лэмба сегодня аншлаг, — сказал он. — Наверное, следующие полгода опять не придут.
— Ты разве не рад, милый? — спросила Грейс.
— Рад, что они могут почему-то прогуливать и не «вылетать» из университета? Это вряд ли, — хмыкнул Осборн, но так и не смог заставить себя назвать Грейс «милой» в ответ.
Начался урок, но на это почти никто не обратил внимания. Шуршали бумажки и языки, белый шум становился громче. Только Осборн переменился — снова уткнулся в тетрадь с текстами.
Профессор Френсис молчал. Скрючившись над одной из разваливавшихся и переклеенных скотчем книг, что валялись в его столе, он вчитывался, бубня под нос строчки из давно выученных текстов. Лицо без единой эмоции, застывшая безликость, как залитая бетоном форма, только рот двигался. Он сидел так долго, не перевернув ни страницы, а потом медленно, словно сам себе не доверяя, поднялся, опершись о крышку стола, и чуть постоял сгорбившись.
Френсис в этом году совсем подряхлел. Всегда тощий и жилистый, стал еще тоньше, обтянул себя некрасивым пиджаком болотного цвета, который превращал смуглое лицо в лицо цвета перегнившей болотной воды. Профессор поправлял платочек в кармашке рубашки. На лбу блестели капельки пота.
Время шло, а он все стоял, опершись, о чем-то думал, а выражения лица сменялись так быстро и незаметно, что казалось, будто бы он застыл совсем. А Грейс чувствовала, насколько Френсису не по себе. Он словно собирался сделать что-то очень важное, но сомневался, стоит ли.
Он поправил очки, неловко ткнув сначала между тонких бровей и только потом попав в перемычку. Выпрямился, но не распрямился до конца и остался чуть сгорбленный. Пожевал губу, постучал пальцами по столешнице и, наконец, поднял глаза на класс.
Лицо его в одно мгновение сделалось совершенно несчастным.
— Здравствуйте, уважаемые студенты. Я рад видеть вас на нашей новой лекции. Надеюсь, тема вам покажется интересной.
— Это вряд ли, — пробубнил Осборн и продолжил искать подходящее слово в словаре.
— Это точно, — хмыкнул Шеннон, не отрываясь от экрана телефона.
Грейс и хотела спросить, зачем же люди посещали лекции Френсиса, если никогда его не слушали, но не стала. Люди привыкли тратить время впустую.
Профессор тем временем в который раз посмотрел на листок бумаги, лежавший перед ним на краю стола, прищурился, но не для того, чтобы прочитать слова. Скривился.
— Тема — философия двадцатого века, влияние философии Фридриха Ницше на современность.
По аудитории прокатился бесстыжий стон.
— Эта тема очень важна для понимания философской мысли современности, — тихо сказал профессор Френсис и оттолкнулся от крышки стола с грохотом, словно пальцы его были приклеены. Он обошел стол, встал перед ним, скрестил руки перед собой, опустив их, и снова посмотрел на студентов.
— Давайте поговорим по-человечески. Ницше вам будет понятен. Его философия, как бы вам сказать… Достаточно понятная, если правильно читать книги Ницше. Ее используют в работах все, кому не лень прочитать хотя бы одну книгу по философии. Вы должны были что-то о нем слышать.
Казалось, Френсис даже попытался улыбнуться.
— Кто может что-то рассказать о мыслителе? — прохрипел профессор.
— А разве мысли Ницше не повлияли на становление мировоззрения фашизма? — крикнул кто-то с задних рядов.
— Уважаемый студент, философская мысль Ницше не имела в себе уничтожающей подоплеки. Ни одна мысль не имеет ее, пока не попадает в головы людям.
— А зачем вообще изучать кого-то, чьи идеи вдохновили убийц?
— Каждая мысль, какой бы она ни была, должна осесть в сознании и напитаться собственным смыслом. Принимать какие-либо показания на веру, не знакомясь с ними, — опасно. И, прошу заметить, Фридриха Ницше просто неправильно понимают. Он и умер до того, как эти мировоззрения укрепились.
Профессор поднял глаза, посмотрел на задние ряды, в надежде, наверное, что увидит хотя бы один заинтересованный взгляд. Но не поймал ни одного, хотя бы обращенного к нему. Тогда профессор Френсис взял со стола мелок, обошел стол и, громко скрипя, начертил на доске годы жизни Ницше.
— Такая короткая и страшная жизнь, и такие великие и важные мысли, — вздохнул профессор Френсис.
— Может, будь у меня короткая жизнь, я бы не тратил ее на чепуху, — буркнул Осборн и заштриховал не понравившуюся строчку в тетрадке.
— И короткую жизнь можно потратить на чепуху, если не знать, что она будет короткой, — прошептала в ответ Грейс. Осборн, кажется, задумался.
— Бог умер, говорит нам Ницше. Что это значит, как думаете? — обратился профессор Френсис к аудитории.
— То, что он умер? — спросил некто, а кто-то, сидевший рядом, рассмеялся.
— Перекличка идиотов, — фыркнул Осборн.
Профессор Френсис снял с тонкого носа очки, достал из кармашка на груди платочек и вытер запотевшие стекла.
— Это, конечно, так, уважаемый студент, но не могли бы вы развить мысль?
— А вы сами не можете? — подхватил кто-то, еще не успевший унять смех, и хохот пусть и пытавшийся выглядеть вежливым.
— Я же не делаю из вас философов. Я хочу, чтобы вы научились мыслить самостоятельно, а не принимать все на веру.
Профессор Френсис, казалось, был близок к тому, чтобы расплакаться. Но он не собирался плакать — просто так выглядел большую часть жизни. Зажмурился, потер глаза, и стал прежним.
— Вы знаете, что большую часть нашей жизни мы проводим под куполом мифов? Мифы заполняют нас изнутри, они сдавливают наше сознание, крошат его. Знаете, что такое миф? Не знаете? Что же, уважаемые студенты, я напомню вам, ведь вы точно знаете, но, может, просто забыли, как правильно оформить эту важную мысль.
— Он когда-то заткнется? — прошептал Шеннон и потер лоб.
— Дверь открыта, можешь выйти, — пробубнил Осборн раздраженно.
— Я уже пришел. Обидно просто так уходить.
— Так молчи! — шикнул Осборн. — Не мешай заниматься делом.
А профессор Френсис продолжал.
— Миф, — говорил он так, будто свято верил в то, что рассказывал, — это все, что нас окружает. Это все, что мы принимаем на веру. То, в чем мы не пытаемся разобраться. Вспомните древнегреческие
