что у Френсиса не было приятного голоса и красивого лица.
— Мораль аристократов и мораль рабов, говорит нам Ницше. Люди не равны. Воля — вот их разделитель. Сильна ли воля, слаба ли — вот, что разделяет их. Все они — аристократы и рабы. Рабы принимают чужие ценности и подчиняются им. Их воля слаба и не может нести груз собственных ценностей. Нет на них груза ответственности. Аристократы — создатели собственной морали. Аристократ может избавиться от чужой морали, очиститься и создать собственную мораль. Так говорил Ницше. Очень важная мысль, уважаемые студенты. Вы часто встретите ее в культуре.
— Он, наверное, тоже рабов водил. В своей молодости хлыстал по спине кого-то кнутом и улыбался, — пробубнил Шеннон и посмотрел на Грейс и Осборна.
Осбор не обратил внимания, а Грейс почувствовала взгляд Шеннона, посмотрела на него и улыбнулась. Но совсем не от сердца.
Профессор Френсис посмотрел на студентов, пробежал внимательно рассеянным взглядом молодых людей и девушек, и вновь достал очки. Наклонился, так, словно в руках не мог рассмотреть стекол, и протирал их.
За последний год он здорово постарел. На голове появилось еще больше седины. Сложись его жизнь иначе, мог вполне претендовать на роль мужчины в самом расцвете сил. А его силы завяли не успев расцвести.
Профессор Френсис нацепил очки, приткнул из к переносице и поморщился, чтобы присмотреться к безучастным лицам студентов.
— Верблюд, лев и ребенок. Слышали ли вы об этом?
— Да! — крикнул кто-то.
Профессор Френсис, кажется, так обрадовался, что почти улыбнулся.
— Уважаемый студент, расскажите вашим товарищам про эту классификацию для закрепления знаний, потому что классификация эта безумно важна! — воодушевленно проговорил профессор Френсис.
— В зоопарке на табличках!
— Кто-то всю жизнь и пробудет верблюдом, будет только жевать и плеваться, — прошептала Сабрина.
— Ты что там вякнула? — воскликнул самопровозглашенный шутник и даже отвел телефон от глаз.
— Не нужно ничего менять, если горб до сих пор не натерло. Пустота много не весит.
— Студенты! Мисс Сноу… — попытался вставить слово профессор Френсис, но его не услышали.
— Ах ты дрянная…
— Прошу не выражаться! — снова повысил голос профессор Френсис, но этого было достаточно, чтобы выступающий испугался и плюхнулся на лавку.
Сабрина и бровью не повела. Бесцветно она осмотрела студента, обернувшись, и снова вернулась к выслушиванию лекции профессора.
— Вот это она дает сегодня… Сноу в ударе! — прошептал Осборн и усмехнулся.
— Удивляет, да? — спросила Грейс.
— Не говори. Кажется, я ее вообще не слышал никогда. Что это с ней?
Все снова занялись своими делами, но обиженная звезда на задних партах все еще жаловалась своим друзьям.
— Сноу, какая же она тварь. Меня заткнуть решила?! Если я еще раз увижу, приставлю к стене и…
По спине Грейс пробежал холодок. Руки под партой сжались в кулаки, но, стоило подумать о Джексоне, руки ослабели. Если Джексону так нужно, значит и им тоже.
Профессор Френсис снова снял очки и принялся протирать стекла платочком, по краям которого были вышиты цветочки. Если так продолжиться, к концу учебного года в стеклах протрутся дырки. А студенты болтали, шуршали, спали, занимались своими делами. На задних рядах даже умудрялись играть в компьютерную игру. Френсис не мог не заметить.
— Иногда мне даже интересно, чего он терпит это, — хмыкнул Осборн. — Ушел бы и дело с концом! И ему проще, и нам лучше.
— Он все еще надеется, что кого-то заинтересует, — прошептала Грейс.
— Тогда бы не вел этот предмет.
Грейс в ответ промолчала.
Профессор Френсис протер очки, нацепил их на нос и снова оглядел аудиторию. С последней надеждой пробежался грустным взглядом по студентам, но встретился всего с несколькими, с теми, кто тоже не сводил глаз с преподавателя.
Его тихий вздох почти никто не услышал. Показалось, будто бы сдулся плохо надутый шарик, с еле заметным свистом. Профессор Френсис поправил пиджачок, сидевший косо, и тот сел совсем криво. Белая рубашка, чуть задравшаяся на животе, показалась мятой, хотя, наверное, была выглажена утром. Брюки в одно мгновение стали велики и повисли как на вешалке на тонких и не очень длинных ногах.
Как в замедленной съемке он вздохнул, медленно, громко шаркая ногами по полу, обошел стол и сел, плюхнувшись на стул так, что из сиденья, кажется, воздух вышел с тихим стоном, открыл ящик стола, вытащил толстую тетрадку, громко полистал и нашел нужную страницу.
— Ф-Фридрих Н-Ницше говорит нам, что… что ценности Европы — это христианские ценности. Он вопрошает, ищет путь самих ценностей.
— А они разве куда-то уходили? — прошептал кто-то, но в тишине шепот пронесся по всей аудитории, забирая за собой и смешки, и хохот, и чью-то истерику.
— Они… они никуда не уходили, уважаемый студент, — ответил профессор Френсис, ничуть не улыбнувшись. — Ф-Фридрих Ницше ищет, откуда взялись ценности и что им причина.
Профессор Френсис предпринял еще одну попытку рассказывать, но от волнения начал заикаться. Тогда он опустил глаза в тетрадку и продолжил читать лекцию с листа, тихо, занудно и монотонно.
Бабочка умирала. Даже не пыталась махать крыльями, чтобы взлететь.
Он читал, единицы записывали. Иной бы распсиховался, бросил бы студентов и ушел к начальству жаловаться. Но Френсис был не из таких преподавателей. Он безоговорочно смирился с отчаянием. Во всеобщем абсурде он уже пообвыкся и стал в нем своим.
— Иногда мне жаль его, — призналась Грейс.
— Почему? — пробубнил Осборн.
— Его ненавидит весь университет только из-за того, что его предмет почти никто не пытается понять. А не пытаются, потому что не понимают смысла.
— А в философии есть какой-то смысл помимо бессмысленного поиска смысла?
— Смысл можно найти в чем угодно. Нужно только знать, где искать.
— Если найдешь что-то, не забудь сказать мне. Может, кто-то на самом деле знает, что такое смысл жизни.
Грейс улыбнулась.
Профессор Френсис вытащил платочек, утер вспотевший лоб и засунул кусочек ткани назад, но неаккуратно и кончик высовывался из кармашка.
— Сверхчеловек… сверх… — попытался вновь начать говорить профессор Френсис, но задние
