Следственная бригада областной прокуратуры под руководством Крайко начала масштабное и скрупулезное следствие по делу Б. Г. Кушнарева, убитого в апреле текущего года.
На допросах всплыла и трагическая история с семьей Вшивцевых: Мосол с Колорадским Жуком указали место захоронения несчастных стариков…
Разматывало следствие и подробности убийства Гейдара Резаного. И в этой истории не обошлось без признаний Мосола и Жука.
Но все чаще мелькало в показаниях допрашиваемых: «У Кушнарева был киллер, который и расправлялся с этими погибшими. Лица его никто не видел, так как он всегда приезжал на машине Кашалота и был в маске… Он и казнил всех этих несчастных…»
Говорили об этом и Мосол с Колорадским Жуком. Они были опытными урками, знали, в каком направлении можно гнать волну.
Но и Крайко с Костенкиным тоже не были начинающими следователями делали вид, что верят…
Оба они уже знали имя «киллера в маске».
Знали и то, что офицеры Мельникова вместе с «топтунами» «семерки» следят теперь за каждым шагом Павла Волкова, слушают его телефонные переговоры.
Оперативники, как было приказано, все еще не теряли надежды на то, что им каким-либо образом удастся обнаружить место, где Шакал-Койот прячет оружие.
Койот находился теперь почти под круглосуточным наблюдением офицеров управления ФСБ.
Искать в конце апреля девяносто пятого «прошлогоднюю» женщину в серой плиссированной юбке и красной кофточке — занятие не из легких.
Если бы тогда, в августе, не откладывая, по горячим следам, дело было доведено до конца, если бы не случились эти вечные межведомственные нестыковки…
Грустная правда жизни, увы: время было упущено.
Тем не менее подполковник РУОП Костромин горячо взялся за работу. Надо было исправлять ситуацию. И шансы, он это чувствовал, у милиции были.
Он лично встретился с двумя пожилыми женщинами, которые в прошлом году навещали в туберкулезной больнице свою занедужившую подругу. Женщины с трудом, но все же вспомнили ту молодую бабенку в красной кофточке и серой плиссированной юбке, которая уехала на «КамАЗе», не дождавшись автобуса, и свои показания.
— Еще в этот грузовик двое запрыгнули, — вспомнила одна из свидетельниц. — Молодые мужчины. Я их до этого момента не видела, на остановке они не стояли. А когда «КамАЗ» тронулся, они откуда-то взялись…
— Вы это точно помните? — сейчас же спросил Костромин.
— Конечно, Владимир Григорьевич! — даже обиделась женщина. — День же был, солнце…
А запомнилось потому, что мы долго стояли, измаялись. А тут люди сели в грузовик и поехали. А с этой девушкой в красной кофточке мы перед этим разговаривали. Власть поругали, больницу, что даже скамейки тут не поставили, хоть на землю садись. Мы ведь люди пожилые, ноги уже не те. Ну вот. Девушка эта…
— Ну какая она девушка! — поправила вторая свидетельница. — Ей за тридцать, не меньше.
— Ну хорошо, молодая эта женщина, — продолжала первая свидетельница. Вот мы с ней поговорили, потом она увидела, что из больничных ворот вышел шофер «КамАЗа», подошла к нему, что-то сказала, мы не слышали, грузовик далеко стоял, у забора; потом залезла в кабину, и они уехали. А когда машина тронулась, amp;нее эти двое запрыгнули.
— Девушку эту, если покажем, сможете узнать?
— Да кто знает! Давно же это было. Надо бы поговорить с ней, рядом постоять. Я могу ее, наверное, по голосу узнать.
— Беленькая такая, довольно упитанная, в темных очках была, припоминала вторая свидетельница.
— Встречу мы организуем, — пообещал Костромин.
Свидетельниц долго уговаривать не пришлось, они охотно согласились помочь милиции.
Опасного тут ничего не было. Костромин просил их опознать женщину, которая села в кабину «КамАЗа», стояла перед этим с ними на остановке.
Чтобы не пугать свидетельниц, Костромин не стал говорить им об убийстве шофера Крылышкина, сказал лишь, что они, милиция, проводят оперативно-следственные мероприятия.
Разработка подозреваемого — вещь муторная, трудоемкая. Человек изучается со всех сторон: и дома, и на работе, и во взаимоотношениях с другими людьми. И продолжается это недели, месяцы, а иногда и годы.
Подполковник Костромин ничего нового выдумывать не стал — вместе с Игорем Саженцевым они отправились на работу Валентины Клепцовой, в столовую при институте «Электроника», двадцатиэтажное здание которого стеклянным сверкающим параллелепипедом торчало в самом центре Левобережья, недалеко от Дмитровского рынка.
По служебным удостоверениям офицеры беспрепятственно достигли цели пищеблока института, переговорили с директором столовой, потом с несколькими поварихами, коллегами Клепцовой. Все они дружно отзывались о Валентине Ивановне как о хорошем специалисте и достойном человеке. Претензий по работе она не имеет, вторые блюда готовит вкусно, котлеты ее и гуляши посетители столовой хвалят. Правда, в столовую сейчас народу стало ходить меньше, у людей нет денег, зарплату задерживают регулярно, так что…
Песня эта Костромину с Саженцевым была знакомая, офицеры РУОПа и сами уже третий месяц перебивались кое-как.
Директриса столовой — толстенная бабища килограммов на сто двадцать, вся будто из желе, вызывала в свой кабинет тех, с кем Костромин и Саженцев намерены были поговорить, а потом деликатно уходила, сидела в соседней комнате, у бухгалтеров.
Костромин спрашивал, Саженцев вел протоколы.
Вошла молоденькая повариха в красной кофточке и серой плиссированной юбке (она собралась уже уходить домой, отработала свою смену), и Костромин сразу же подумал. «Вот, в такой, видно, одежде была на остановке автобуса и Клепцова…»
Повариха отозвалась о ней стандартно, похвалила ее, сказала, что она «женщина добрая, не жлобиха. Сейчас ведь многие озлобились, замкнулись в себе, отдалились друг от друга…» А Валентина Ивановна, дескать, ничуть не изменилась — какая была, такая и осталась.
Костромин слушал, кивал, делал в своем рабочем блокноте пометки. Пригодятся.
Сказал как бы между прочим, с улыбкой:
— Женщины, вот я заметил, любят плиссированные юбки. Жена моя тоже такую носит. А возни с ней… как это вы столько складок разглаживаете? И вам лично эта одежда очень идет.
Повариха зарделась, провела рукой по подолу.
— Ой, да я не так давно все это купила. Недорого.
— На рынке? Он же тут, рядом с вами.
— Нет, это я у Вали Клепцовой и купила. Ей мало стало, она поправилась в последнее время, ну и предложила мне. А на меня как раз.
— И много она с вас взяла?
— Ну что вы, мужчины, такие вопросы задаете?
— Мы же милиционеры, народ любознательный. Все хотим знать.
— Ну договорились, никто из нас не обижен.
«Отдала за бесценок, — сообразил Костромин. — Лишь бы сбыть с рук».
Он задал Мухиной (такая была у поварихи фамилия) еще несколько малозначащих вопросов и отпустил женщину.
Потом попросил директрису позвать Клепцову, с интересом глянул на нее: да, беленькая, пухленькая, фигуристая, с приятным, запоминающимся голосом. Ведет себя внешне спокойно, хотя внутреннее напряжение выдают руки: сцеплены на коленях до белизны в костяшках, тискают друг друга.
Костромин стал задавать Клепцовой прямые, жесткие вопросы:
— Скажите, Валентина Ивановна, каким образом чужой рецепт попал в вашу квартиру?
— А… Муж вспомнил: он его в троллейбусе нашел, хотел отдать, но хозяин не отозвался. Домой зачем-то принес. А как он под диван попал, я не знаю. Бросил… или сам завалился… бумажка!
— Хорошо. Скажете мужу, чтобы приехал ко мне, на Бахметьева, я хочу с ним побеседовать.
— Скажу.
— Ну, а вы сами что делали в августе прошлого года у туберкулезной больницы? Зачем вас туда занесло?
— Я?! Я там никогда не была, не знаю даже, где эта больница находится.
— Странно. А вас там видели.
— Не может этого быть. Я же вам говорю: не знаю даже, где эта больница. Никогда туберкулезом, этой заразой, не болела. Бог миловал. И родня у меня здоровая.
— Может, вы навещали кого-то из знакомых?
— Да какие знакомые?! Я с такими не вожусь. — Валентина вполне искренне, хотя и несколько нервно засмеялась.
— А вы все-таки вспомните, Валентина Ивановна. Подумайте. Вас там видели. Одеты вы были в серую плиссированную юбку и красную кофточку, в белые босоножки, на глазах — темные очки…
— У меня нет серой плиссированной юбки, красной кофточки… ну, босоножки, конечно, есть, как у всякой женщины.
— Понятно. — Костромин глянул на Саженцева — пиши, мол, все пиши. Это очень важно, что она говорит.
— Значит, у туббольницы в августе прошлого года вы не были, названной мною одежды не имеете, так?
— Да.
— Хорошо, подпишите протокол и можете быть свободной. Надо будет, мы вас вызовем.
