– Что вы, что вы, Сергей Павлович! – зашептала она. – Двери закройте!
Я оглянулся. Действительно – двери были открыты.
И в моей приемной, и в кабинете стояли цветы. В воздухе кроме их аромата витал еще запах молодой красивой женщины. Да. Это был запах духов. Но бывают запахи духов, указывающие на преклонный возраст дамы. А тут наоборот.
– Кофе? – спросила Нилочка.
Я кивнул.
– Хорошо, что ты тоже здесь! – сказал я, садясь за стол.
– А меня гадалка предупредила! – сказала Нилочка. – Чтобы я от вас ни на шаг, а то будет несчастье!
– Ты уже мне об этом говорила, – вспомнил я вслух. – Только как-то по-другому.
– Может, и она по-другому сказала. Только смысл был именно такой!
Кофе был крепкий и вкусный. Пока я взбадривал свои мысли кофеином, Нилочка положила на стол передо мной кожаную папку для бумаг.
– Там сверху один важный документ! – пропела она. Ее губы в этот момент были так близко от моих. И пока я смотрел на них, Нилочка улыбалась и глядела в мои глаза.
В приемной зазвонил телефон. Она обернулась и быстренько вышла, оставив дверь в кабинет слегка приоткрытой.
Я заглянул в папку. На листе с благородной «шапкой» Администрации Президента было напечатано всего лишь два предложения: «На 12 ноября в 10.30 утра предложить выбор из трех деятелей театра для беседы с президентом. Кандидатуры представить мне сегодня к 12.00». Размашистая подпись.
С главой Администрации я уже встречался. Бывший полковник милиции, побывавший уже и заместителем начальника налоговой службы. Я сразу ощутил, что чувствует он себя на этой высокой должности не очень уверенно. Или, может, он знал, что назначили его главой АП временно, пока не подыщут более подходящую фигуру. Во всяком случае, указание исходило явно не от него. Точнее, формулировка исходила наверняка от его помощников, которые, казалось, и родились здесь, и переживут здесь всех президентов и глав администраций. Сам он разговаривал сухо, пытаясь прикрыть бесцветным формализмом свою естественную приветливость. Но лицо, когда он со мной разговаривал, было живым, вызывало доверие.
«Что ж, – подумал я. – К двенадцати, так к двенадцати!»
Первым делом просмотрел старый VIP-список. Два театральных режиссера, лауреаты Государственных премий, отпали сразу. Негоже мужчине-президенту встречаться с мужчиной-режиссе-ром. Театр – искусство женственное!
Мой взгляд упал на фамилию известной балерины, солистки Национального театра оперы и балета. Вот кто нужен. Рядом с президентом должна присутствовать сама грация, чтобы всем, даже жителям отдаленных сел и деревень, было понятно: президент соприкоснулся с прекрасным.
Фамилии мужчин-режиссеров я на всякий случай тоже поставил в список кандидатур, но только после солистки. Пускай их вычеркнет сам глава АП. Это и ему будет приятно. Каждый нормальный мужчина оставит в этом списке только балерину, только женщину!
Воздушное пространство Украины. 3 января 2016 года.
Вчера за окном спальни госдачи сыпал снег. Снежинки рыхлые, большие, медлительные. Они стали белой стеной, загораживая от меня море. Как я ни пытался всмотреться поглубже, взгляд мой упирался в их пушистую подвижную стенку и дальше проникнуть не мог. Так на Южный берег Крыма пришла настоящая зима. А вместе с ней – очередные плохие известия.
– Послушай, – говорю я Львовичу, сидящему в авиакресле напротив, – откуда у единственного национального канала долг в три миллиона гривень за электричество? Кто у нас сейчас премьер-министр? Кто министр энергетики?
– Премьер-министром сейчас министр экологии, а министр энергетики – Сафронов.
– Какая, к черту, экология зимой? – возмущаюсь я. – В бюджете деньги на телеканал есть?
– В бюджете есть, – кивает Львович.
– Тогда почему не заплатили за электричество?
– В казне нет. Ушли на выплаты долгов по зарплатам. Шахтерам. Иначе нельзя было бы включить отопление в крупных городах.
– Я ничего не понимаю! Как Казимир может подавать иск о признании национального телеканала банкротом?! Как?
– По закону может. Но суд-то наш, национальный. Иск примет, а в открытии дела о банкротстве откажет. Я уже уточнял.
– А ну включи! – Я киваю на телевизор, подвешенный на кронштейне к потолку.
Львович бросает взгляд назад, на молодого стюарда. Тот быстро подходит, задирает голову к экрану.
– Какой канал желаете? – обращается ко мне.
– УТ-1.
Стюард отходит.
На голубом экране выпуск новостей. Справа от ведущей на столе горит свеча. Это, должно быть, символ свалившихся на них проблем. Ведь на самом деле никакого сумрака у них в студии нет. Все как обычно.
Вместо ведущей вдруг появляется заставка-текст: «Главная редакция Первого Национального не всегда согласна с мыслями, высказываемыми гостями телепередач».
«Это что-то новенькое», – думаю я и пристальнее всматриваюсь в экран.
А на экране крупным планом появляется лицо Казимира.
– Позвольте поздравить вас с наступившим Новым годом! – бодро говорит он, обращаясь прямо в объектив камеры, то есть прямо к народу. – Желаю вам оставить все старые, нерешенные проблемы, болячки, неприятности в старом году. Там же можете оставить и всех тех политиков и членов правительства, кто не оправдал ваших надежд. В новый год с новой надеждой! С новыми лицами! С новой верой в светлое будущее, в долгожданную весну нации. В этом году мы будем отмечать двадцатипятилетие независимой Украины. У нас есть шанс встретить этот праздник в обновленной стране! Объявим всенародный импичмент не оправдавшему надежды народа президенту!
Львович вскакивает. Отключает телевизор. Оборачивается ко мне. Его взгляд дрожит. И руки дрожат. Кажется, весь он дрожит. А я смотрю на него и пытаюсь понять: как может из студии Первого Национального к народу обращаться общепризнанный враг правительства и народа, электробарон Казимир? Как? Где Светлов? Где все наши силовики? Куда они смотрят?!
– Передай в Киев! – говорю я Львовичу. – Через два часа совещание всех силовиков. У меня! Понял?
Львович мрачно кивает.
Мне становится холодно. Стюард, заметив мою бледность, тотчас приносит теплый плед. Предлагает виски.
Первый раз за долгие годы ощущение холода оказывается некомфортным, даже удручающим. Холод накапливается в теле, как электричество в аккумуляторе во время подзарядки. Особенно остро ощущается присутствие холода в кончиках пальцев на ногах и руках, в ушах и на кончике носа. Только сердцу жарко. Сердце словно горит жаром в груди. У сердца температура. Другая температура. Температура тела покатилась вниз, а сердца – вверх.
Я беру стакан-тамблер с виски. Вытаскиваю из него пальцами три кубика льда, бросаю под ноги.
Виски медленно стекает вниз, в тело. Пищевод, желудок, остановка. Виски кажется безвкусным и безалкогольным. Во рту странный вкус, словно выпил я подсолнечного масла.
Подзываю жестом стюарда.
– Какая температура за бортом?
– Минус пятьдесят восемь, – говорит он.
Температура за бортом полностью совпадает с моим самоощущением.
– А иллюминаторы все закрыты? – спрашиваю я раздраженно.
– Конечно, – отвечает он чеканно, но, не заметив в моих глазах доверия к своим словам, резво проходится по салону самолета, проверяя пристальным взглядом каждый иллюминатор.
Снова подходит.
– Я проверил, все закрыты!
Я киваю. Два раза. Сначала утвердительный кивок, мол, понял. Потом – можешь идти!
И он отходит метра на три в сторону.
Мой взгляд уходит на потушенный экран телевизора. Это оттуда дует. Это синий экран заморозил меня! Но что сделать? Что с ним можно сделать? Его можно было выключить – это уже сделал Львович. Кстати, где он?
– Николая Львовича сюда! – Мой дрожащий голос снова приводит стюарда в движение.
Он поспешно уходит к кабине экипажа.
В самолете удивительно тихо. Только двигатели равномерно гудят в диком холоде открытого неба.
Киев. 15 мая 1992 года.
Жора Степанович вызвал меня ни свет ни заря.
– Бери паспорт, трудовую и дуй сюда! – тараторил он по телефону.
– Куда сюда? – спросонок поинтересовался я.
– Я тебя встречу возле Дома офицеров. Через двадцать минут.
– Через двадцать пять, – засопротивлялся я его спешке. – А лучше через полчаса. Короче, в восемь!
– Черт с тобой! В восемь так в восемь!
И вот я стою у входа в Дом офицеров. Уже четверть девятого, а моего седого комсомольца нигде не видно. Середина мая в этом году выдалась холодная. Глаза чешутся от влажного холодного ветра. Руки сжимаются в кулаки в карманах дутой куртки – тоже от холода.
Вообще-то, в душе я надеюсь, что эта встреча принесет мне что-то. Все-таки паспорт и трудовую просто так никто не просит принести. Так что пахнет работой, а что такое работа в понятии Жоры Степановича, я уже уяснил. И такая работа меня устраивает. Потому что ему главное не то, что и как я буду делать, а тот факт, что мне можно доверять и я понимаю все с лету.
