зловеще.
Не обнаружив у калитки звонка, Людивина толкнула дверцу и прошла по газону к дому. Ставни были полузакрыты, по бокам пробивались полоски света.
Она нажала на звонок и стала ждать.
На улице было очень тихо, ни единого прохожего, ни звука, только отдаленный гул транспорта.
За дверью послышался шум, шарканье.
Домашние тапочки, легко представила себе она.
Но дверь не открылась.
– Это жандармерия, мадам Андреа. Не волнуйтесь, я просто хочу задать вам пару вопросов. Не бойтесь, я женщина, и я одна.
Людивина знала, что пожилые люди все чаще становятся жертвой различных мошенников и потому подозрительны, никому не открывают, даже полиции, так что их приходится долго уговаривать, чтобы снять все опасения.
Замок щелкнул, и дверь приоткрылась.
Только перед глазами Людивины предстала не старушка, как она ожидала, а молодой человек.
– Что такое? – спросил он.
– Мне нужно поговорить с госпожой Лоттой Андреа. Она дома?
– Нет, сейчас ее нет дома. В чем дело? Что-то случилось?
Каждый раз все идет по одному сценарию, размышляла Людивина. Люди открывают дверь полиции и сразу думают, что погиб кто-то из близких.
– Нет, но дело довольно срочное.
– Может быть, я смогу помочь?
– Вряд ли. Вы родственник?
– Внук.
– Скажите, пожалуйста, когда она вернется?
Открывший посмотрел на часы. На взгляд Людивины, ему было лет двадцать пять. Бейсболка, толстый вязаный джемпер. Невысокий, лицо обычное, просто парень из пригорода, пытающийся как-то заявить о себе, выделиться, придумать себе какой-то имидж.
– Должна быть дома через четверть часа, ее привезет санитарный транспорт. Хотите подождать в доме?
Людивина спрятала удостоверение, руки у нее озябли, и она согласилась.
– Извините, внутри бардак, – сказал молодой человек. – Лотта редко выходит из своей комнаты, а в остальной части дома хозяйничаю я. В гостиной есть стул, пойдемте.
Внутри пахло затхлостью и немного гнилью, как будто здесь долго не мыли посуду или не выносили помойку. Гостиная выглядела старомодно и несколько провинциально, наверно в стиле Лотты Андреа, но внук слегка откорректировал обстановку: повсюду валялись журналы про автомобили и видеоигры, одежда и даже ланчбокс.
Молодой человек прошел мимо нее и оказался на освещенном месте. На нем были длинные трусы-боксеры и шлепанцы, шаркавшие о кафельные плитки пола. Людивина сразу обратила внимание на его икры – белые и совершенно гладкие, как куриные голени.
– Скажите честно, бабуля ничего такого не натворила? – спросил он, подтянув к себе стул.
Под его бейсболкой скрывался голый череп.
Он брился наголо.
Но челюсть у него совершенно нормальная, успокоила себя Людивина.
Он держался сухо, напряженно. Развернулся и посмотрел на нее.
Взгляд непроницаемый. Стеклянный.
Пустой.
– Вы… – заговорила она не очень уверенно, – вы здесь живете?
– Сейчас да, бабушка по доброте своей помогает мне воплотить мечту.
– Даже так? А что за мечта?
– Несколько месяцев назад я начал новое дело. Пришлось сильно потратиться на инструмент, так что на жилье пока денег нет. Но со временем раскручусь.
– Очень здорово, что она вас так поддерживает.
Они механически перекидывались репликами, в то время как их мысли были заняты чем-то гораздо более важным. Парень посматривал в коридор, который шел вправо, – с того места, где сидела Людивина, он был не виден.
– Ну, я не слишком ее донимаю, я часто в дороге.
– А-а. А что у вас за профессия?
Людивина старалась сохранять спокойствие. Главное – не выдавать эмоций.
– Я дальнобойщик.
На этот раз сердце застучало так сильно, что казалось, оно пульсирует под одеждой и это видно со стороны.
Парень полностью соответствовал психологическому портрету, который составил Микелис.
Он смотрел на нее и по-прежнему улыбался.
Его зрачки застыли неподвижно, как два отрицательных магнита, отталкивающих друг друга с одинаковой невидимой силой. Его улыбка почти не изменилась, но стала чуть более напряженной. Натянутой.
Она узнала его, несмотря на бейсболку. Это он был на нечетком снимке грузовика, сделанном на пункте оплаты.
На этот раз никаких сомнений.
Он смотрел не моргая. В течение долгих десяти секунд, пока они неподвижно всматривались друг в друга, он ни разу не моргнул.
Он понял.
Людивина дышала носом. Чтобы сохранить контроль. Сосредоточиться на дыхании. Это основа всего. Дыхание.
Но сердце бешено колотилось. Оно все быстрее и быстрее прокачивало кровь через все сосуды вплоть до самых маленьких капилляров и гнало ее снова и снова, без остановки, без передышки.
Ладони вспотели. Почти взмокли.
Поле зрения словно сузилось, периферия расплывалась, в то время как фигура молодого человека становилась максимально четкой.
Выиграть время. Ей нужно время, чтобы изготовиться. Достать оружие. Прицелиться.
– Я не видела снаружи грузовика, – сказала она.
– А я ставлю его дальше, на паркинге. Так надежней.
Его тон изменился. Голос, поначалу звучавший любезно, стал резким, и, главное, в нем не осталось ни капли доброжелательности. Он говорил холодно и без выражения.
– Ваша бабушка скоро должна быть дома…
Людивина перешла в автоматический режим, слова выходили сами собой. А она тем временем напряженно думала, что делать дальше.
«Зиг-зауэр» был на поясе, за спиной. Пуховик застегнут, это помешает быстро добраться до оружия. А еще пистолет надо снять с предохранителя.
– Зачем притворяться? – спросил он без малейших эмоций. – Вы прекрасно понимаете, что никто не придет.
Женщина-жандарм с трудом сглотнула.
– Я здесь для того, чтобы все прошло нормально, – придумала она. – Вы сможете спокойно выйти наружу. Дом оцеплен.
– Плохо врете.
– Сирил, я…
– Вы знаете, как меня зовут? А вы хитрее, чем я думал.
– Мы знаем все. О вас, о Викторе, о Дитере Ферри, Брюссене и других. Сдавайтесь, и я гарантирую, что вам не причинят вреда.
– Я не особо беспокоюсь. Меня защищают ваши законы. Никто в вашей стране не будет преследовать меня.
Людивина медленно подняла руку к застежке пуховика и начала сдвигать ее вниз.
– Прекратите, – сказал он, по-прежнему совершенно бесстрастно.
– Почему? Нам надо…
– Прекратите. Вы совершенно одна у меня в доме. Похоже, вы знаете, на что я способен, так что не злите меня.
Она убрала руку.
– Сирил, снаружи группа спецназа. Не делай глупостей.
– Я что, дурак? Был бы тут спецназ, они не послали бы женщину одну вести со мной разговоры. Они бы высадили дверь, и я бы уже лежал мордой в пол со скрученными за спиной руками.
У Людивины кончались аргументы, разговор выходил из-под контроля, а пистолет оставался по-прежнему недоступен.
Вдруг у нее в голове зазвучал низкий голос Микелиса: У него нестабильный характер, он привык, что его направляют, ведут, диктуют, что ему делать, но разумен он лишь до тех пор, пока его не захлестнут агрессивные импульсы. Надо гасить нарастающую
